Гарольд Роббинс - Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы)
Я молча смотрел на Эймоса. С тех пор прошло более двадцати лет и было создано множество отличных самолетов, но он помнил свой «Либерти-5». Это был самолет, с которым он вошел в дело. В лице его появилось что-то от того Эймоса Уинтропа, каким я знал его раньше.
— И каковы условия контракта? — заинтересованно спросил он.
Я пожал плечами.
— Это вы обговорите с Роджером.
— Отлично! — Эймос поднялся. Весь его облик говорил о проснувшемся в нем чувстве собственного достоинства. — Иметь дело с тобой я бы не согласился ни за какие деньги. — Он ушел в спальню, но через минуту вернулся и спросил: — д как насчет одежды?
— Внизу есть мужской магазин, позвони и закажи все что хочешь.
Дверь за Уинтропом закрылась, и я достал сигарету. Слушая, как он воркует по телефону, я откинулся в кресле, глубоко затянулся и выпустил дым через нос. Когда принесли одежду, я велел отнести ее в спальню. Затем снова раздался звонок. Я выругался про себя и направился к двери. Можно было подумать, что я здесь служил дворецким. Я открыл дверь.
— Здравствуйте, мистер Корд, — прозвучал детский голос. Я удивленно опустил голову и увидел Джо-Энн, стоящую рядом с Моникой. В одной руке она держала куклу, которую я ей подарил, а другой вцепилась в материнское пальто.
— Макаллистер прислал мне телеграмму, — объяснила Моника. — Он сообщил, что ты, возможно, здесь. Ты нашел Эймоса?
Я тупо смотрел на нее. Макаллистер, должно быть, выжил из ума. Он ведь знал, что по пути Монике предстоит трехчасовая остановка в Чикаго и она сможет заехать в отель. А что, если мне не хотелось ее видеть?
— Ты нашел Эймоса? — переспросила Моника.
— Да, я нашел его.
— Как здорово, — воскликнула Джо-Энн, увидев накрытый стол. — Я так проголодалась. — Она пробежала мимо меня, уселась в кресло и взяла тост. Я с удивлением проследил за ней взглядом.
Моника с виноватым видом посмотрела на меня.
— Прости, Джонас, но ты же знаешь, как ведут себя дети.
— Мама, но ты ведь сама сказала, что мы будем завтракать с мистером Кордом.
— Джо-Энн! — воскликнула Моника, и краска залила ее лицо.
— Все в порядке, — сказал я. — Почему ты не проходишь? Моника вошла в комнату, и я закрыл дверь.
— Я закажу вам завтрак, — сказал я, направляясь к телефону.
Моника улыбнулась.
— Мне только кофе, — сказала она, снимая пальто.
— Доктор пришел, Джонас? — раздался голос Дженни, и мы с Моникой одновременно повернулись.
Дженни стояла в дверях спальни, ее длинные белокурые волосы спадали на темное норковое манто, которое она надела вместо халата. Обнаженные шея и ноги не оставляли сомнения в том, что под манто у нее не было никакой одежды. Улыбка исчезла с лица Моники. Когда он повернулась ко мне, глаза ее излучали холод.
— Извини, Джонас, — резко сказала она. — Мне бы по собственному опыту надо знать, что перед приходом к тебе следует заранее позвонить. Она подошла к девочке и взяла ее за руку.
— Пошли, Джо-Энн.
Они были уже у дверей, когда у меня прорезался голос.
— Подожди минутку, Моника, — хрипло произнес я.
Меня оборвал Эймос.
— Как раз вовремя, дитя мое. Мы можем уйти отсюда вместе.
Я повернулся и посмотрел на него. Больной, грязный старик, которого мы разыскали вчера вечером в баре, исчез. Передо мной стоял прежний Эймос, в сером с иголочки двубортном костюме, через руку у него было переброшено темное пальто. Он выглядел как руководитель высшего ранга. Когда он подошел к двери, на лице его промелькнула зловещая улыбка:
— Мы с дочерью не желаем никому навязываться, — сказал он, отвесив поклон в сторону Дженни, и вышел. Я в бешенстве шагнул к двери, открыл ее, но услышал звук закрываемого лифта. Потом наступила тишина.
— Прости, Джонас, — сказала Дженни, — мне не хотелось бы, чтобы ты что-то терял из-за меня.
Я посмотрел на нее. Ее большие глаза светились сочувствием.
— Ты тут ни при чем, все потеряно уже много лет назад.
Подойдя к бару, я налил себе виски. Хорошее настроение улетучилось. Это был последний раз, когда я выступал в роли доброго дядюшки. Я отхлебнул виски и, повернувшись к Дженни, сердито спросил:
— Ты когда-нибудь трахалась в норковом пальто?
На ее лице появилось выражение печали и понимания.
— Нет.
Я плеснул себе еще виски и выпил. Мы стояли друг против друга и молчали. Наконец я произнес:
— Ну?
Не спуская с меня глаз, она медленно кивнула, подняла руки и протянула их ко мне. Манто распахнулось, и я увидел ее обнаженное тело. Когда она заговорила, голос ее прозвучал так, словно она всегда знала, что именно так все и должно произойти.
— Иди к маме, малыш, — ласково прошептала она.
Книга восьмая
История Дженни Дентон
1
Дженни вышла из-за занавески, закрывавшей дверь, и прошла перед камерой.
— Стоп! — закричал директор картины. — Снято!
И все закончилось.
Некоторое время она стояла совершенно отрешенная и часто моргала, потому что погасли мощные софиты. Потом ощутила знойную августовскую жару и поняла, что близка к обмороку. Где-то вдалеке Дженни слышала голоса людей, превративших съемочную площадку в сплошной бедлам. Казалось, что все они смеются и разговаривают одновременно.
Кто-то сунул ей в руку стакан с водой, и она с благодарностью жадно отхлебнула из него. Внезапно ее затрясло, как в лихорадке, и костюмерша быстро набросила ей на плечи халат, прикрыв ее прозрачное одеяние.
— Спасибо, — прошептала Дженни.
— Не стоит, мисс Дентон, — ответила костюмерша и внимательно посмотрела на нее. — Как вы себя чувствуете?
— Отлично, — сказала Дженни, ощущая на лбу холодный пот. Костюмерша махнула рукой, и к ним подбежал гример. Он быстро протер Дженни лицо влажной губкой. В ноздри ей ударил легкий запах гамамелиса, и она почувствовала себя лучше.
— Мисс Дентон, — сказал гример, — вам лучше немного полежать, вы слишком возбуждены.
Дженни покорно позволила отвести себя в небольшую костюмерную и уложить на кушетку. Устало закрыла глаза. Три месяца, на которые были рассчитаны съемки фильма, превратились в пять. Пять месяцев дневных и ночных съемок, пять месяцев подниматься в пять утра, а ложиться в полночь, а иногда и позже. Пять месяцев путаницы, пересъемок, переписывания сценария.
Ее снова затрясло, она натянула на себя легкое шерстяное одеяло, но дрожь не проходила. Дженни закрыла глаза, повернулась набок, согнула ноги и сжалась в комочек. Постепенно она согрелась и почувствовала себя лучше.
Когда она открыла глаза, то увидела Элен Гейлард, сидящую в кресле напротив. Дженни не слышала, как Элен вошла в комнату.
— Привет, — сказала Дженни. — Я долго спала?
Элен улыбнулась.
— Около часа, тебе нужен отдых.
— Со мной такого прежде не бывало. Я чувствую жуткую слабость.
— Ты перенапряглась, но это пройдет. Когда картина выйдет на экраны, ты станешь звездой — одной из величайших.
— Надеюсь, — просто ответила Дженни и посмотрела на Элен. — Когда я думаю о всех этих людях, о том, как много они работают и как много вкладывают в картину, то понимаю, что не имею права разочаровать их.
— Ты их не разочаровала. Судя по тому, что я видела, ты просто великолепна. — Элен поднялась с кресла и посмотрела на Дженни. — Я думаю, тебе надо выпить чего-нибудь горячего.
Дженни улыбнулась, увидев, что Элен взяла коробку с порошком какао.
— Шоколад?
— А почему бы и нет? У тебя от него прибавится больше сил, чем от чая. А потом, ты уже можешь больше не беспокоиться о диете, картина закончена.
— Слава Богу, — сказала Дженни, поднимаясь с кушетки. — Еще один завтрак из прессованого творога, и я бы не выдержала. Теперь мне надо снять этот костюм.
Элен кивнула, наблюдая, как Дженни снимает прозрачные широкие шелковые шаровары, прозрачную газовую кофту и расшитый золотом голубой вельветовый жакет — таков был ее костюм в заключительной сцене. Теперь она уже была довольна тем, что Джонас пригласил ее приехать, хотя сначала отнеслась к предложению без восторга. Элен поняла, что Джонас нашел в этой девушке. Она чем-то напоминала Рину и в то же время обладала собственным шармом. Элен не хотела возвращаться в Голливуд к сплетням, обманам, мелочной ревности. Но больше всего ей не хотелось возвращаться к воспоминаниям. Она долго изучала фотографию Дженни, которую прислал Джонас, пока не поняла, в чем дело. С фотографии смотрели ясные невинные глаза ребенка. Это было лицо девушки, которая, несмотря на все перипетии жизни, сохранила в чистоте свою душу.
Дженни застегнула бюстгальтер, натянула толстый черный свитер, села и взяла из рук Элен чашку дымящегося шоколада.
— Я чувствую себя совершенно опустошенной, выжатой как лимон, — сказала она, прихлебывая шоколад.
Элен улыбнулась и поднесла к губам свою чашку.
— Так все себя чувствуют, когда заканчиваются съемки.
