Франсуа VI Ларошфуко - Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры
Что руководит людьми, когда они выбирают себе тот или иной образ жизни, ту или иную пищу? Забота о здоровье и правильном режиме? Не думаю. Один народ ест мясо после плодов; другой — плоды после мяса; третий начинает трапезу одними плодами, а кончает другими. Разум ли тут причиной или обычай? Разве о здоровье думают мужчины, когда носят глухие камзолы с воротниками и брыжами, — те самые мужчины, которые так долго ходили с открытой грудью? Разве они пекутся о пристойности, когда носят одежду, в которой умудряются казаться голыми? И разве женщины, открывающие грудь и плечи, крепче здоровьем и равнодушнее к требованиям приличия, чем мужчины? Можно ли назвать скромностью то чувство, которое побуждает женщин закрывать не только ноги, но даже ступни, и в то же время требует от них, чтобы они обнажали руки выше локтя? Кто внушил некогда людям, что на войне надо либо защищаться, либо нападать и потому следует всегда иметь при себе оборонительное и наступательное оружие? Почему они отказываются от него ныне, почему посылают безоружных и одетых в одни куртки землекопов работать под перекрестным огнем противника, между тем как сами надевают высокие сапоги, даже когда едут на бал? Были мудры или простоваты наши отцы, которые сочли бы этот обычай вредным для государя и страны? Впрочем, каких героев почитаем в нашей истории мы сами? Дюгеклена, Клиссона, Фуа, Бусико — а ведь все они носили шлем и панцирь{268}!
Кто может объяснить, почему иные слова{269} в нашем языке процветают, а другие стали отверженными? Ains[81] погибло, и даже гласная, которой оно начинается, такая удобная для связывания его с предыдущим словом, не спасла его: оно уступило дорогу другому односложному слову[82] — своей, можно сказать, анаграмме. Certes[83] прекрасно в своей старости и на закате дней все еще полно сил: поэзия любит его, и наш язык весьма обязан авторам, которые, невзирая на нападки критиков, употребляют его в прозе. Мы не должны были отказываться от слова maint[84] — это истинно французское слово так легко укладывается в любое выражение! Moult[85] хотя и перешло к нам из латыни, также в свое время было очень в ходу, и я не вижу, чем beaucoup[86] лучше, нежели moult. Каким только гонениям не подвергалось саг[86], хотя заменить его у нас нечем: не найди оно защитников среди людей образованных, быть бы ему изгнанным из языка, которому оно так долго служило. В дни своего расцвета cil[87] было одним из прелестнейших французских слов, поэты скорбят о том, что оно состарилось. Douloureux[88] так же естественно происходит от слова douleur[89], как от слова chaleur[90] происходят слова chaleureux и chaloureux[91]. Последнее употребляется все реже, хотя оно было полезно языку и точно выражало то, что лишь частично выражает chaud[92]. Рядом с valeur[93] должно было сохраниться valeureux[94], рядом с haine — haineux[95], с peine — peineux[96], с fruit — fructueux[97], с pitié — piteux[98], с joie — jovial[99], с foi — féal[100], с cour — courtois[101], с gîte — gisant[102], с haleine — halené[103], с vanterie — vantard[104], с mensonge — mensonger[105], с coutume — coutumier;[106] существуют же вместе с part — partial[107], вместе с point — pointu и pointilleux[108], с ton — tonnant[109], с son — sonore[110], с frein — effrené[111], с front — effronté[112], с ris — ridicule[113], с loi — loyal[114], с coeur — cordial[115], с bien — benin[116], с mal — malicieux[117].
Heur[118] легко было поместить там, где не станет bonheur;[119] создав такое истинно французское прилагательное, как heureux[120], оно перестало существовать. Поэты иногда еще пользуются: им, но не столько по доброй воле, сколько по требованию размера. Issue[121] процветает, а породившее его issir[122] упразднено, в то время как fin[123] здравствует, а его детище finer[124] умерло; cesse и cesser[125] существуют на равных правах. Verd не образует больше verdoyer[126], fête — fêtoyer[127], larme — larmoyer[128], deuil — se douloir и se condouloir[129], joie — s'éjouir[130], хотя то же слово joie образует se réjouir и se conjouir, точно так же как orguefl образует s'enorgueillir[131]. Прежде о людях говорили собирательно gent;[132] это легко произносимое слово вышло из употребления, а вместе с ним и слово gentil[133]. Мы говорим diffamé[134], но забыли, что происходит оно от устарелого fame[135], часто произносим curieux[136], но не помним cure[137]. Мы отказались от si que в пользу de sorte que или de maniére que[138], от de moi в пользу pour moi или quant à moi[139], от je sais que c'est qu'un mal в пользу je sais ce que c'est qu'un mal[140], хотя говорить по-старому было проще: в первых двух случаях помогала аналогия с подобными же латинскими выражениями, а в последнем — фраза была на одно слово короче и ее удобнее было произносить в надгробных речах. Обычай выбрал par consequent вместо par conséquence[141], но en conséquence вместо en conséquent[142], façons de faire вместо maniéres de faire[143], но maniéres d'agir вместо façons d'agir;[144] предпочел глагол travailler глаголу ouvrer[145], être accoutumé — souloir[146], convenir — duire[147], faire du bruit — bruire[148], injurier — vilainer[149], piquer — poindre[150], faire ressouvenir — ramentevoir[151]. Pensées заняли место pensers[152], которые так чудесно выглядели в стихах. Мы говорим grandes actions, а не prouesses[153], louanges, а не loz[154], méchanceté, а не mauvaiseté[155], porte, а не huis[156], navire, а не nef[157], armée, а не ost[158], monastére, а не moustier[159], prairies, а не prées…[160] А ведь все эти одинаково прекрасные слова могли бы жить рядом в языке, безмерно обогащая его! Обычай путем прибавления, изъятия, перестановки или изменения нескольких букв обратил fralater в frelater[161], preuver в prouver[162], proufit в profit[163], froument в froment[164], pourfil в profil[165], pourveoir в provision[166], pourmener в promener[167], pourmenade в promenade[168]. Тот же обычай требует, чтобы прилагательные habile, utile, facile, docile, mobile, fertile[169] одинаково оканчивались и в мужском и в женском роде, тогда как vil[170] в женском роде дает vile, a subtil[171] — subtile. Он изменил старинные окончания некоторых слов, превратив scel в sceau[172], mantel в manteau[173], capel в chapeau [174], coutel в couteau[175], hamel в hameau[176], damoisel в damoiseau[177], jouvencel в jouvenceau;[178] при этом мы никак не можем сказать, что французский язык много выиграл от этих замен и подстановок. Так ли уж полезно для языка во всем подчиняться обычаю? Не лучше ли стряхнуть гнет его деспотической власти? А если следовать обычаю, то надо вместе с тем прислушиваться и к голосу разума, который подсказывает нам, как избежать путаницы, и вместе с тем помогает определять корни слов и связь, существующую между живым языком и языками, его породившими.
Лучше ли писали наши предки, чем пишем мы? Превосходим ли мы их в умении выбирать нужные слова, в изяществе слога, в ясности и сжатости изложения? Об этом много спорят, но не могут прийти ни к какому решению. Споры эти вовек не кончатся, если мы будем следовать примеру тех, кто сравнивает какого-нибудь бездарного писаку прошлого века с нашими самыми прославленными авторами, стихи Лорана{270}, которому платили деньги, чтобы он больше не писал их, со стихами Маро и Депорта{271}. Чтобы найти правильный ответ, нужно противопоставить один век другому и сопоставить одно превосходное произведение с другим, например, лучшие рондо Бенсерада и Вуатюра с теми рондо, которые я привожу ниже; история сохранила нам эти стихи{272}, но кто и когда их написал, мы не знаем.
Давным-давно, меж рыцарей блистая,
Ожье неверных в их стране разил.
Он, жалости к язычникам не зная,
Великие дела там совершил.
Изъездил свет от края и до края
И воду юности себе добыл.
Был стар Ожье. Ушла весна младая,
А вместе с ней погас и юный пыл
Давным-давно.
Но лишь водой волшебной он омылся,
Как тут же на глазах переменился
И стал таким, как в прежние года…
Увы, увы! Все это — небылицы.
Мне жаль вас, перезрелые девицы:
Вам в той воде уже пришла нужда
Давным-давно.
Сей славный муж — пример для всех времен,
Достойный лавров и хвалы премногой:
В обман нечистой силою введен,
Он сочетался браком с козлоногой.
До правды все же доискался он,
Но страх отринул, совладал с тревогой,
За что был до небес превознесен
Людской молвой, придирчивой и строгой,
Сей славный муж.
Узнав, как он отважен и умен,
Дочь короля взяла его в полон,
Хотя слыла средь многих недотрогой.
С кем жить спокойней — с женщиной земной
Иль с ведьмою хвостатой и двурогой —
Постигнуть мог с отменной полнотой
Сей славный муж.
Абраам Босс.
