Кальман Миксат - Том 2. Повести
— Черт бы побрал двух завравшихся плутов! С ними невозможно докопаться до истины.
Эти слова больно задели почтеннейшего Апро; обиженный, он твердым голосом обратился к следователю:
— Если бы досточтимый господин следователь говорил здесь с нами не именем короля, я бы не потерпел такого оскорбления. Сейчас же я могу только сказать: если вы не в состоянии добиться результата, позвольте мне задать несколько вопросов.
— Что ж, спрашивайте, — хмуро бросил следователь. Почтеннейший Апро подбоченился (любимая поза сапожников) и заговорил, покачивая верхней частью корпуса:
— Так скажите мне, Янош Блок, что-нибудь о внутренних особенностях той пары сапог.
Янош Блок с издевкой заметил:
— Сапог — не человек, почтеннейший Апро, чтобы иметь внутренние качества.
— Вот как? Ну, так я вам скажу. Прошу вас смотреть внимательно, господин следователь, а специалисты пусть распорют эти сапоги. Прошу занести в протокол, что на левом сапоге справа, начиная от носка, между седьмым и восьмым стежком есть один «слепой стежок». Поэтому-то я и продал их на один форинт дешевле господину Маньяи. Dixi.[88]
Следователь тотчас же вызвал специалистов, которые распороли сапог и на указанном месте нашли «слепой стежок», после чего с величайшим восхищением отозвались об Апро, уподобляя его милость великому Наполеону: как тот знал каждого своего солдата, так и он знает все сшитые им сапоги.
Итак, его милость возвращался домой, снискав себе почет и славу. Давно уже отзвонили полдень колокола, но Апро все же хотел еще заглянуть в лавку, чтобы потешить свою жаждущую мести Душу свежими новостями. Проходя мимо банка, он с большим удовольствием смотрел на скопление людей. «Эти тоже все на меня работают», — пробормотал он, и грудь его распирало от радости.
Зайдя в мастерскую, сапожный мастер не без удивления увидел скучающих там сограждан и уже известного ему Ракоци. Апро поздоровался с ними.
— Не меня ли изволите ожидать? — спросил он, растягивая слова.
— Именно, как есть вас, — ответил Херенци, знавший толк в почтительном обращении.
Ракоци с чопорным видом поднялся с круглого стула, на котором сидел, и положил руку на плечо Апро.
— Мы хотим купить ту вкладную книжку, которая выставлена у вас в витрине, уважаемый господин Апро, — вынул бумажник, чтобы отсчитать полторы тысячи форинтов.
Почтеннейший Апро передвинул мундштук из левого угла-1 рта в правый, пососал его немножко, а затем проговорил:
— К сожалению, она уже продана.
— О! Гм…
К этому они не были подготовлены. Это было неожиданно.
Ракоци закусил губу.
— А кому вы ее продали? — спросил Херенци.
— Пока это тайна.
— Да? И за сколько же вы ее продали? — полюбопытствовал Хортян.
— Немного ниже той цены, которая была предложена, то есть за неполные полторы тысячи форинтов.
— Но почему же тогда, сударь, вы не снимете ее с витрины? — набросился на него Ракоци.
— Потому что мне не угодно.
— Но это интрига, покушение на чужое состояние! — вскипел Ракоци, брызжа от злобы слюной.
— Я выставляю в своей витрине то, что хочу. Точка.
— Глупости! Мы не можем этого допустить! Понимаете? Я буду просить вмешательства властей. Я протестую от имени банка «Хунния» и привлеку вас к ответственности!
— Делайте что хотите, только разрешите мне, коль скоро вы стоите так близко от меня, закрыть лицо платком, так как оно у меня не нуждается в опрыскивании.
Оба доверенных лица расхохотались, а Арнольд Ракоци покраснел до ушей и в ярости выбежал из лавки.
Дела же банка с каждой минутой становились все хуже и хуже. Пришлось прекратить выплату срочных вкладов, что породило страшное смятение. Когда в два часа дня, то есть в обычное время, банк был закрыт, возбужденная толпа готова была линчевать служащих; сам Колоши спасся бегством, перемахнув через забор.
Ночью он вместе со своим зятем вице-губернатором выехал в Будапешт, чтобы раздобыть наличные деньги, необходимые для спасения банка.
Но Будапешт в те дни был погружен в печаль.
Он не был, правда, покрыт черным полотнищем, подобно сказочным городам, куда въезжал королевич, готовящийся вступить в единоборство с драконом, однако мрачные внешние признаки проявлялись хотя бы в том, что в Липотвароше * все повесили носы. Так называемый «черный день» на бирже сделал нищим целый город.
Колоши вел переговоры с финансовыми учреждениями, С правительством, обращался ко всем и каждому, ходил от Понтия к Пилату, но всюду слышал один ответ: «Монет нет».
На третий день он протелеграфировал домой своим главным помощникам одно заранее обусловленное слово: «Ватерлоо» (что означало: «Битва проиграна»).
Банк «Хунния» ликвидировался; а почтеннейший Апро сидел у постели Катицы, которая по случайному стечению обстоятельств именно в этот день впервые после долгой болезни почувствовала себя лучше, так что с ней наконец можно было разговаривать. Она была еще бледна и слаба, как тростинка, но иногда улыбалась старику, и он сиял ярче солнечного дня.
Катица болтала и ворковала. Все было в новинку для бедняжки в окружающем мире. Она спрашивала о всяких мелочах и пустяках. С того времени, что она заболела (а прошло ведь несколько недель), девушка ни о чем не знала. Есть ли у них еще кошка? («Есть, есть, мое солнышко!») А как поживает пес Самош? («А ты послушай, послушай только: он и сейчас царапается снаружи в дверь, так и просится к тебе!»)
Потом она расспрашивала о своих любимых предметах, о своей чашечке и стакане, не разбила ли их Жужа, не сломалось ли что.
— Нет, нет, ничего не сломалось и не пропало. Только белая роза на окне погибла; Жужа по ошибке полила ее керосином — вот она и зачахла и погибла. Только белая роза и…
«И банк, — хотел сказать почтеннейший Апро — хе-хе-хе, и банк».
Но девушка взглянула на него и взволнованно спросила:
— И что еще, папочка? Апро прикусил язык.
— Нет-нет, только белая роза, — пробормотал он, — то есть цветы на ней, белые ее цветочки…
Эпилог
Итак, банк «Хунния» лопнул, и Ференц Колоши стал ничем. Однако он был таким «ничем», у которого один зять — барон Луженский, другой — вице-губернатор, а это уже кое-что.
Рано радовался Апро: Колоши действительно спустился вниз, но по другому скату, в другую долину, и поэтому они снова не встретились. Он стал чиновником земельного управления где-то в Верхней Венгрии.
Но ненадолго. Черт никогда не оставляет в беде своих людей. Когда спустя четыре года окончился срок полномочий депутатов Государственного собрания, вице-губернатор протащил его в депутаты нового состава. И вот Колоши снова оказался вверху и подвизался на поприще депутатов, сражаясь с той ужасной фразой, с которой шли к нему бестактные избиратели, осаждая самыми разнообразными просьбами и надеясь на его вмешательство.
— Ведь вашей милости стоит только слово сказать…
Как они глупы — не знают министров! Вернее, как они счастливы!
Колоши проявил себя жизнеспособным политиком, ибо умел обходиться и с избирателями и с министрами. Что касается самого законодательства, то, вероятно, он в нем не разбирался, что, впрочем, несущественно. Да в конечном итоге законодательная практика не так уж сложна. Вынесение законов таково, что их, пожалуй, и не выносят. Это «вынесение законов» чем-то напоминает перочинный ножик. Его называют перочинным, но режут и обстругивают им все на свете, кроме перьев. А перья делают на фабриках.
Итак, Колоши стал тоже видным депутатом парламента и однажды, спустя несколько лет, посетил свой избирательный округ; вернее, он посещал его и по другим случаям, но я говорю только об этом одном посещении. Он сопровождал его превосходительство министра торговли, который имел намерение открыть в городе какую-то школу по плетению корзин.
Их принимали парадно, с большой помпой: юные девушки в белых платьях, триумфальная арка, пальба из мортир и фейерверк. Последнее имело наибольшую ценность: около огней фейерверка можно было хоть погреться, так как въезд высоких гостей в город происходил морозным зимним днем. Большая часть населения города вышла на вокзал: молодые и старые, женщины и дети, что совсем не удивительно, ибо в этом городе впервые появлялся живой министр.
Было все, чему надлежит быть в таких случаях: приветственная речь и ответ на нее, шумные здравицы. Министр уселся в экипаж, запряженный четверкой украшенных бантами лошадей, затем от эскорта отделилась знакомая фигура депутата. (Эх, как сильно сдал и постарел этот достойный господин!) Несколько голосов начало выкрикивать: «Да здравствует Ференц Колоши!»
Устроители побежали за вторым экипажем, в котором должен был занять место господин депутат — как видно, произошла какая-то заминка. В этот момент из-за кордона, образованного полицией, буквально в мгновенье ока решительно вышел мальчик лет семи, красивый и темноволосый, со смелым лицом и большими сверкающими черными глазами, в остроконечной барашковой шапке, сдвинутой набекрень. Он вышел на площадку, где стоял депутат, и бросил снежком в грудь его благородия.
