Рабиндранат Тагор - Гóра
— Навсегда остаться здесь я не могу, — ответила Шучорита. — Потому-то я и хочу побыть с Лолитой как можно дольше сейчас, пока у меня есть возможность.
От этих слов Хоримохини пришла в ярость, но, рассудив, что для препирательств момент сейчас неподходящий, сочла за лучшее промолчать.
— Ма, — сказала Шучорита, улыбнувшись Анондомойи. — Я съезжу ненадолго домой и сейчас же вернусь.
Анондомойи не стала ни о чем спрашивать и лишь проговорила:
— Хорошо, моя милая.
— Я вернусь к полудню, — шепнула Шучорита Лолите.
Девушка подошла к паланкину.
— А Шотиш? — Она вопросительно взглянула на тетку.
— Нет, Шотиш пусть остается, — ответила Хоримохини, решив, что Шотиш чудный мальчик на расстоянии и лучше его держать подальше от дома.
Когда они благополучно уселись в паланкин, Хоримохини попробовала завести разговор на волнующую ее тему.
— Ну вот Лолиту и выдали замуж. И слава богу! Порешу-бабу, по крайней мере, можно об одной дочери больше не беспокоиться.
После этого вступления она долго распространялась на тему о том, какая это тяжелая обуза иметь в доме незамужнюю дочь и сколько хлопот доставляет она своим родителям.
— Что тебе сказать, — продолжала она. — И у меня нет другой заботы. Об одном только и думаю, даже когда на молитву встану, эта мысль меня не оставляет. Правду тебе говорю, я и молиться-то теперь с прежним усердием не могу. Я что говорю: все ты у меня взял, господи, так за что же ты еще новое ярмо на меня надеваешь?
Как теперь выяснилось, для Хоримохини замужество Шучориты было не только житейской заботой, но и помехой на пути к спасению души. Но даже услышав о таких серьезных осложнениях, Шучорита не проронила ни слова. Тетка не сумела понять, что же, собственно, думает Шучорита, и, руководствуясь пословицей «молчание — знак согласия», истолковала поведение своей жертвы в благоприятную для себя сторону, решив, что она, по-видимому, смягчается. Не преминула она намекнуть и на то, какая это сложная задача распахнуть дверь в индуистское общество для девушки вроде Шучориты и как ловко справилась с ней Хоримохини. Теперь, даже если Шучориту будут приглашать в самые знатные дома, ее будут сажать за стол вместе со всеми и никто даже пикнуть не посмеет.
Лекция как раз достигла этого пункта, когда паланкин донесли до дома. Поднимаясь наверх, Шучорита заметила в маленькой комнатке у входной двери незнакомого человека, которого слуга натирал маслом перед омовением. Увидев Шучориту, гость этот нимало не смутился, а, напротив, с нескрываемым любопытством стал рассматривать ее.
Наверху Хоримохини сообщила Шучорите, что человек этот — ее деверь, который приехал погостить, и, исходя из всего вышесказанного, Шучорита сразу поняла, что все это значит. Хоримохини всячески пыталась убедить племянницу, что очень невежливо будет с ее стороны бросить гостя и уехать сегодня днем, но Шучорита только отчаянно замотала головой и сказала:
— Нет, тетя, я должна ехать.
— Ну, хорошо, останься на сегодня, а завтра поедешь.
— Я выкупаюсь и сразу же пойду обедать к отцу, а оттуда к Лолите, — стояла на своем Шучорита.
— Ведь приехали нарочно, чтобы посмотреть на тебя, — сболтнула Хоримохини.
— Для чего ему это? — спросила Шучорита, краснея.
— Вы ее только послушайте! — воскликнула Хоримохини. — Разве теперь делаются такие дела без смотрин? В мое время не так было. Твой дядя меня до свадьбы не видел.
И, сделав такой прозрачный намек, Хоримохини торопливо начала припоминать дальнейшие подробности сватовства. Она описала, как старый служащий знаменитого рода Раев по имени Онатхбондху и старая горничная, которую звали Тхакурдаши, а с ними двое привратников в чалмах и с посохами в руках явились накануне свадьбы в дом ее отца посмотреть невесту, как в тот день волновались ее родители и как все в доме сбились с ног, чтобы принять по-хорошему этих посланцев семьи Раев и не ударить лицом в грязь. В заключение, тяжело вздохнув, она сказала, что теперь уже времена не те.
— Ну что тебе стоит, — уговаривала Хоримохини, — посидишь с ним пять минут, вот и все.
— Нет! — твердо сказала Шучорита.
Это «нет» было произнесено так решительно, что Хоримохини даже растерялась.
— Ну, хорошо, хорошо. Нет так нет, — поспешно согласилась она. — Можно обойтись и без этого. Но только Койлаш — молодой человек, современный, образованный и, как все вы, ни с чем не желает считаться. Он объявил, что хочет видеть невесту своими глазами. Ведь ты же всюду бываешь. Вот я и пообещала ему устроить как-нибудь вашу встречу. Ну, а раз ты так стесняешься, что ж поделаешь, можно обойтись и без этого.
И она принялась рассказывать о том, какое удивительное образование получил Койлаш, как одним росчерком пера он сумел так насолить деревенскому почтмейстеру, что тот не скоро это забудет, и о том, как никто во всей округе никогда не начинает тяжбы, не посоветовавшись предварительно с Койлашем. Всем-то он всегда все разъяснит. А уж о характере деверя и говорить не приходится! Он не пожелал жениться вторично после смерти жены, несмотря на настойчивые уговоры родных и друзей, а предпочел следовать указаниям своего гуру. Чего Хоримохини стоило уговорить его! Он и слушать ее сначала не хотел. Ведь какая семья! Как уважает ее община!
Шучорита, однако, оказалась совершенно равнодушной и к семье, и к ее авторитету. Она даже недвусмысленно дала понять, что как-нибудь перенесет, если в индуистской общине вообще не найдется для нее места. Она, глупая, совершенно не поняла, что если после всех стараний тетки Койлаш наконец дал согласие жениться на ней, то для нее это большая честь. Она, кажется, даже сочла это за оскорбление! Хоримохини была до глубины души возмущена капризами и своеволием современной молодежи.
И тут ее недовольство перекинулось на Гору. Тоже еще! Ходит, похваляется, что уж такой примерный индуист, что дальше некуда, а кто его в общине-то знает? Кто его почитает, интересно знать? И кто за него вступится, когда община решит покарать его, если он женится на богатой брахмаистке, польстившись на ее денежки? Все эти денежки уйдут на то, чтобы замазать его дружкам рты…
— Зачем ты так говоришь, тетя? — попробовала остановить ее Шучорита. — Ты же знаешь, что все это неправда.
— Когда человек доживет до моих лет, — ухмыльнулась Хоримохини, — его уж не проведешь! У меня есть глаза и уши. Я все вижу, все слышу, все понимаю и только дивлюсь да помалкиваю.
Затем она высказала свое непоколебимое убеждение, что Гора в сговоре с матерью и отнюдь не из высоких побуждений замыслил заполучить Шучориту в жены и что тем оно, вероятно, и кончится, если она, Хоримохини, с помощью семьи Раев не сумеет вызволить Шучориту из беды.
Это было уже слишком даже для терпеливой Шучориты.
— Не забывай, что ты говоришь о людях, которые пользуются моим уважением! — воскликнула девушка. — И раз ты не в состоянии понять мои отношения с ними, то мне остается только одно — уйти отсюда. Когда ты образумишься и мы сможем снова жить с тобой вдвоем, я вернусь.
— Если Гоурмохон тебе не нравится и ты не собираешься выходить за него замуж, то чем же Койлаш тебе не хорош? — проговорила Хоримохини. — Ведь не собираешься же ты весь век в девках сидеть?
— А почему бы и нет? — воскликнула Шучорита. — Я ни когда не выйду замуж.
Хоримохини вытаращила глаза.
— Что же, ты до самой старости…
— Да, до самой смерти! — сказала Шучорита.
Глава семьдесят первая
То обстоятельство, что он не застал дома Шучориту в тот момент, когда ему так страстно хотелось увидеть ее, направило мысли Горы по другому руслу. Ему казалось, что он подпал под обаяние Шучориты только потому, что позволил себе излишне часто видеться с ее семьей и, сам того не замечая, безнадежно запутался. В своем высокомерии он преступил дозволенные границы, нарушил обычаи своей страны. Вопрос был не только в том, что, преступая эти границы, человек сознательно или бессознательно вредил себе, он утрачивал также способность делать добро другому. Близкие отношения с людьми, частое общение с ними неизменно приводили к тому, что чрезмерно обострялись многие чувства, заставляя забывать о вере и благоразумии.
Открыть эту истину Горе помогло не только близкое знакомство с девушками-брахмаистками; даже прежде, встречаясь с простым деревенским людом, он не раз чувствовал, как увлекает его водоворот жизни. Он постоянно испытывал чувство жалости к людям и невольно начинал думать, что тот или иной обычай вреден, неправилен и что нужно ему положить конец. Но разве сострадание не мешает человеку трезво судить о том, что хорошо, а что плохо? Чем сильнее говорит в нас жалость, тем скорее теряем мы способность видеть вечную и неизменную истину, — подобно тому как дым закрывает от нашего взора огонь костра, так и жалость затемняет свет истины.
