Ба Цзинь - Осень
Госпожа Чжоу тихо вздохнула. Лицо ее прояснилось.
— Я ведь понимаю, чего вы хотите, — миролюбиво произнесла она. — Я никогда не пыталась вмешиваться в ваши дела. Что я могу сказать? Я знаю, что от учебы вреда не будет. Вот, например, ты, Цинь. Ты разбираешься во всем лучше других, так как ты училась. По правде говоря, ты мне всегда была по душе: ученье тебя не испортило. — Она дружески улыбнулась девушке. — Но девушки из нашей семьи — из семьи Гао — никогда в школах не учились. Даже когда вы занимались дома с учителем, кое-кто был недоволен и прохаживался по этому поводу. Я сама, — обратилась она к Шу-хуа искренним тоном, — и рада бы согласиться отпустить тебя учиться, но все же немного боюсь — не знаю, что они скажут. Кэ-мин, правда, упрям, но все же справедлив. А вот Кэ-ань и тетя Ван — особенно она — так они за компанию с Чэнь итай последнее время только и делают, что мне поперек дороги становятся. Мне один их гнусный вид омерзителен: набелены белее снега, смеются лишь губами, а не сердцем. Настоящие «коварные министры»[27]. И все время держат в уме уйму пакостей. — Госпожа Чжоу разволновалась и так и сыпала словами. Но выговаривала она все совершенно отчетливо — и ни одно слово не ускользнуло от внимания слушающих. При последних словах она невольно скрипнула зубами, обуреваемая гневом. Затем резко повернулась к Ци-ся: — Налей-ка мне чаю.
Все молча смотрели на нее. Когда она отпила половину из поданной ей чашки и раздражение ее несколько улеглось, Цзюе-минь попытался разъяснить матери их отношение ко всему происходящему:
— Мы знаем, мама, что у тебя свои огорчения и заботы. Но мне кажется, что они не смогут ничего поделать. Разве имеют они право вмешиваться в наши дела — ведь они сами не научили нас ничему хорошему? И нам не нужно приспосабливаться к ним, бояться их интриг и тем самым напрасно разбивать собственное будущее…
— Подожди-ка! Что это там такое происходит? — вдруг остановила его мать.
— Опять дядя Кэ-дин с тетей Шэнь ссорятся. Ведь для них раз в несколько дней не сцепиться — все равно, что пьянице не опохмелиться, — съязвила Шу-хуа.
— Что пользы от таких скандалов? Ночь, а они всех на ноги поднимают! Только людей беспокоят, — нахмурилась госпожа Чжоу.
— То, что они ссорятся, — на это наплевать. Только вот Шу-чжэнь страдает. Если тетя Шэнь дядю не перекричит, обязательно на Шу-чжэнь злость сорвет. Они, видно, только тогда успокоятся, когда ее в гроб вгонят! — гневно говорила Шу-хуа, забыв уже о своих делах.
— Я вижу, вы тут сговорились мне насолить! — донесся до них пронзительный голос госпожи Шэнь, — мало того, что меня оскорбляют! Ты еще им помогаешь? А еще говорят, что в доме Гао все ведут себя прилично! Где же это видано, чтобы свояк ночью бегал к снохе?
— Что хочу делать, то и буду. Ты, что, мне — надсмотрщик, чтобы в мои дела вмешиваться? — Кэ-дин громко выругался и стукнул кулаком по столу.
— Закрой-ка поплотнее окно, Ци-ся, — поморщилась госпожа Чжоу. — Эти крики только настроение людям портят.
Из трех окон с узорчатыми переплетами, выходивших к противоположному флигелю, среднее было наполовину приоткрыто.
— Дай я закрою, — вызвался Цзюе-минь, видя, что низенькой Ци-ся не достать до верхнего крючка; подошел, снял крючок, опустил раму и запер. Как раз в этот момент из противоположного флигеля донеслись громкие ругательства, звон разбитой посуды, стук падающих скамеек — схватка между супругами, по-видимому, дошла до наивысшей точки.
— Пойду позову дядю Кэ-мина, — сквозь зубы, словно самому себе, процедил Цзюе-синь и поднялся со своего места, собираясь выйти.
— Не ходи, Цзюе-синь, — тихо остановила его госпожа Чжоу. — Цзюе-синь удивленно взглянул на мать, не понимая, почему она не пускает его к Кэ-мину. Та поняла взгляд сына и постаралась объяснить: — Видишь ли, Кэ-мину с ними не справиться. Будь он в силах сделать это, скандалы давно бы прекратились. Ну, позовешь ты его — и только еще больше расстроишь. По-моему, если им нравится скандалить, пусть себе скандалят, пока один другого не «убедит» до членовредительства, потом меньше скандалов будет. — Госпожа Чжоу высказалась, и на душе у нее стало легче. Она видела, что глаза всей молодежи устремлены на нее, и от этих взглядов почувствовала и себя как будто моложе. С радостным удивлением глядя на их лица, такие молодые, честные, добрые, не омраченные ни заботами, ни печатью времени, она чувствовала прилив бодрости, и ее собственные невзгоды, казалось, в мгновение ока окончательно покинули ее. Она начинала сознавать, что эта эпоха принадлежит им, молодым, что только у них она сама найдет понимание и сочувствие.
— Я согласна отпустить тебя учиться, дочка, — решилась она. — Нам нет никакого дела до них. Пусть себе злословят — твое дело прилежно учиться. Настойчивости у тебя хватит. В будущем ты сможешь постоять за себя. А вы все — постоите за меня.
У всех точно камень спал с души — таким решительным и бодрым тоном были сказаны эти слова, хотя они и были для них неожиданны. Все лица засветились радостью; даже Юнь довольно улыбнулась, а Шу-хуа чуть не прыгала от радости.
— Какая ты хорошая у меня, мамочка! — радостно закричала она. — Я тебе так признательна.
Она была возбуждена, да и все были возбуждены. (Даже Цзюе-синь, растроганный, улыбнулся, не сводя глаз с фотографии, которую он уже видел столько раз, и мысленно разговаривая с «ней»), И никто не обратил внимания на шум чьих-то очень знакомых поспешных шагов, раздавшийся снаружи, ни на девичий голос, звавший Шу-чжэнь у дверей зала.
Кричала Чунь-лань, бежавшая за Шу-чжэнь. Она видела, как Шу-чжэнь побежала по дорожке, направляясь к саду, и бросилась за ней. Теперь и находившиеся в комнате насторожились, заслышав топот ног.
— Скорее всего кто-нибудь побежал за дядей Кэ-мином, — беспечно произнесла Шу-хуа, но, услышав, как Чунь-лань зовет: «Барышня Шу-чжэнь! Барышня Шу-чжэнь!» — пробормотала беспокойно: — Почему Чунь-лань так кричит? Наверно, Шу-чжэнь убежала.
Голос Чунь-лань доносился уже из глубины сада.
— Шу-чжэнь в сад убежала! Пойдемте вернем ее, — встревожилась Цинь и направилась к выходу. Шу-хуа и Цзюе-минь молча пошли за ней.
Они прошли по дорожке и только подошли к калитке сада, как к Цинь метнулась чья-то тень. Это была Чунь-лань. Цинь быстро схватила девочку.
— Что случилось, Чунь-лань? — участливо спросила она ее. — Почему ты так напугана?
Чунь-лань подняла голову, блуждающим взглядом посмотрела на них, и вдруг из груди ее вырвался плач:
— Барышня Цинь, барин, барышня Шу-хуа… Наша барышня… бросилась… в колодец…
— Шу-хуа, скорее беги, скажи Цзюе-синю! — резко бросил Цзюе-минь. Та молча повернулась и поспешила к дому.
— Не плачь, Чунь-лань. Скажи, откуда ты знаешь, что барышня бросилась в колодец? — допрашивал Цзюе-минь, сдерживая бешеный стук сердца. В нем еще тлела надежда, что Чунь-лань ошиблась.
— Я видела, как барышня рассердилась и убежала… Я — за ней… кричу ей, а она не отвечает… Убежала в сад… я ее догонять… Вижу, у колодца какая-то тень.
Потом слышу — в колодец что-то упало, — сбивчиво, сквозь слезы рассказывала Чунь-лань. Появились Шу-хуа, госпожа Чжоу, Цзюе-синь и Юнь. Как раз в этот момент завыл гудок на электростанции. Он гудел, как обычно, но какой страшной, безысходной тоской отдавался он в их сердцах в этот вечер, в эту минуту.
— Что же делать, Цзюе-синь? — умоляла дрожащая и растерянная Шу-хуа.
— Надо придумать, как спасти Шу-чжэнь, — волновалась Цинь; на глазах ее были слезы.
Не обращая на них внимания, Цзюе-минь приглушенным голосом отдавал приказания:
— Чунь-лань! Беги и сообщи дяде Кэ-дину и тете Шэнь! Ци-ся, принеси фонарь! А ты, Цзюе-синь, позови, пожалуйста, Юань-чэна и еще кого-нибудь. Я побегу на кухню, позову повара.
— Хорошо, только идите быстрее. У меня сердце ужас как бьется, — задыхаясь, торопила их госпожа Чжоу. — Кто бы подумал, что у нас в доме случится такое! — Мысли ее путались: она не могла ничего придумать и только топталась на месте, повторяя: — О небо! Сделай так, чтобы моя племянница осталась в живых!
Цзюе-минь, Цзюе-синь, Ци-ся и Чунь-лань разбежались. Цинь и Юнь вместе с госпожой Чжоу остались у калитки. Из комнаты Цзюе-синя, пробиваясь сквозь шелковые занавески, мягко падал свет, ложась причудливыми узорами на плиты двора. Неожиданно Шу-хуа почти бегом направилась в сад, к колодцу.
— Шу-хуа! Ты куда? — раздался сзади испуганный голос Цинь.
— Что толку торчать здесь? Может быть, Шу-чжэнь уже испускает последнее дыхание, — нервно и раздраженно бросила Шу-хуа.
Она приблизилась к колодцу. Перед ней зияла темная дыра. Все было, как обычно: сдвинутая к одной стороне деревянная крышка, лежащий около сруба шест с крюком. Тоскливо трещали сверчки, прятавшиеся в расщелинах между каменными плитами. От калитки доносились тихие голоса госпожи Чжоу, Юнь и Цинь. Тишина была невыносима. Шу-хуа нагнулась и заглянула в колодец — ничего, кроме слабого блеска воды!
