Ба Цзинь - Осень
Они вошли в комнату Шу-чжэнь, где Чунь-лань уже зажгла лампу, а служанки успели снять полог с кровати Шу-чжэнь. В комнате ничего не изменилось, по-прежнему на письменном столе лежала недоконченная вышивка Шу-чжэнь. Цзюе-синь и Цзюе-минь осторожно положили Шу-чжэнь на постель, так что голова ее спокойно улеглась на белоснежную подушку, и накрыли тело простыней. Вытащив платок, Цзюе-синь вытер с лица сестры воду и следы крови. Она казалась спящей, но сон, по-видимому, ей снился печальный. Как только братья отошли от кровати, к ней, сама не своя, бросилась госпожа Шэнь, сдернула простыню и, припав к холодному и мокрому телу дочери, жалобно, по-детски заплакала. Чунь-лань упала на колени перед кроватью и тоже зарыдала, приникнув головой к ногам своей барышни.
В комнате было полно народу, но громко плакали только двое — хозяйка и служанка. Видя, что Цзюе-синь прислонился к письменному столу и не собирается уходить, Цзюе-минь потянул его за рукав и шепотом позвал:
— Пойдем.
Они вышли, но не успели спуститься по ступенькам, как подошел поваренок:
— Барин Цзюе-синь, истопник ждет на чай. Вы уж скажите госпоже хоть словечко!
Цзюе-синь брезгливо нахмурился и, заметив, что истопник тоже стоит под окном комнаты Шу-чжэнь, коротко бросил:
— Получишь от меня! — К госпоже Шэнь он, конечно, не вернулся, а вслед за Цзюе-минем быстро пошел по дорожке к себе.
Подойдя к комнатам Цзюе-синя, они оглянулись и убедились, что поваренок и истопник следуют за ними.
— Ждите здесь, — приказал Цзюе-синь, распахнул занавеси и вместе с Цзюе-минем вошел в комнату.
Там разговаривали Цинь, Юнь и Шу-хуа, а Ци-ся и Цуй-хуань слушали, стоя в сторонке.
— Барин, я вас жду, — обратилась к Цзюе-синю Цуй-хуань. — Господин Кэ-мин зовет вас.
— Сейчас пойду, — сказал Цзюе-синь, но вместо этого прошел во внутреннюю комнату, где из секретера стола вытащил сверток с серебряными монетами достоинством по пяти цзяо; развернув сверток, взял несколько монет и, подойдя к выходу, распахнул занавеси и дал две монеты поваренку, десять истопнику. Они радостно благодарили. Только после этого Цзюе-синь вернулся в комнату.
— Почему пришлось тебе давать на чай, Цзюе-синь? — удивилась Шу-хуа. Глаза ее все еще были красны.
— Не все ли равно? К чему беспокоить тетю? Так или иначе, а это для Шу-чжэнь. Я смог сделать для нее только этот пустяк… — Цзюе-синь не договорил, на глаза навернулись слезы.
Цинь и Юнь слушали, что рассказывал Цзюе-минь. Цуй-хуань заботливо поглядела на Цзюе-синя и осторожно спросила:
— Мы пойдем, барин?
— Хорошо, — безразлично кивнул Цзюе-синь, чувствуя, что на сердце становится немного легче. Но, прежде чем выйти вместе с Цуй-хуань, он обменялся еще двумя-тремя словами с Цинь и Юнь.
— Да… Для Цзюе-синя это — удар, — обращаясь к Цинь, негромко сказал Цзюе-минь, когда за братом закрылись занавеси.
— И почему это так, что беда никогда не приходит одна? Надо же было, чтобы все свалилось в один вечер, — с сердцем промолвила Шу-хуа.
— Зато тебе повезло, твой вопрос решен положительно, — успокоила ее Цинь. По правде говоря, успокаивала-то она самое себя, ибо у ней появлялась надежда и рассеивалась печаль только тогда, когда она вспоминала о будущем Шу-хуа.
— Мне повезло, а вот Шу-чжэнь… И почему мы не смогли раньше предпринять что-нибудь? — В голосе Шу-хуа слышались горечь и раскаяние. Она подняла голову и с силой дернула себя за косу.
Остальные могли ответить ей только молчанием.
За окном еще громче заливались своей жалобной песней прятавшиеся под крыльцом цикады. Сквозь решетчатую раму окна из комнаты Шу-чжэнь доносились душераздирающие вопли госпожи Шэнь. Такой короткий срок — и все изменилось. Они так же сидели в этой комнате, но, казалось, пережили страшный кошмар.
— Дядя Кэ-дин просто невыносим! Ведь знал, что Шу-чжэнь бросилась в колодец, а не подумал прийти помочь. Мало того — даже сбежал к любовнице. И такой человек называется отцом! — с неожиданным раздражением воскликнул Цзюе-минь. Его душила ненависть.
— На тетю глядеть жалко. Как она сейчас убивается! Только зачем было так мучить Шу-чжэнь раньше? — промолвила Цинь, не отвечая на слова Цзюе-миня, так как в уши ей назойливо лез плач госпожи Шэнь.
— А я вспомнила, как Шу-чжэнь еще сегодня после обеда говорила, что в конце месяца у нее — день рождения, и пригласила меня, — печально произнесла Юнь; на глазах у нее заблестели слезы.
— Пойдемте посмотрим на нее. Ведь это — в последний раз, — голос Цинь дрогнул. Она встала.
— Пошли, — поднялась и Шу-хуа.
— В гроб будут класть только утром. Пойдите посмотрите — сейчас ее, очевидно, переодевают, — задумчиво произнес Цзюе-минь.
Но сам он так и не вышел из комнаты.
40
Маленький гроб поглотил тело многострадальной Шу-чжэнь, и молчаливая вереница людей проводила его за город, в старую кумирню. Цзюе-синь, Цинь и Шу-хуа были здесь не впервые: два года назад сюда приносили останки Цян Мэй-фан. Теперь пришла очередь Шу-чжэнь обрести здесь временное пристанище. Здесь было все так же запущено и безлюдно: осыпавшаяся черепица, покосившиеся стены да густая трава у входа. Только на дверях и окнах главного зала были заметны следы ремонта.
Гроб с телом Шу-чжэнь поставили в одной из сохранившихся келий. Установили жертвенный столик, приладили табличку, после чего все по очереди поклонились ей. Юань-чэн, опустившись на корточки у входа, жег бумажные деньги. Госпожа Шэнь рыдала, в изнеможении припав к крышке гроба; жалобно плакали Шу-хуа, Цинь и Чунь-лань.
Цзюе-синь и Цзюе-минь, стоя на ступеньках у входа во двор кумирни, смотрели, как Юань-чэн молча сжигает деньги. Носильщики, сгрудившиеся за оградой, со смехом о чем-то переговаривались, и смех их, доносившийся через полуоткрытые двери, являл собой резкий контраст заунывному плачу женщин в кумирне. Сильный огонь медленно разносил вокруг пепел, и он, продержавшись минуту в воздухе, опускался на землю. Несколько хлопьев упали у ног Цзюе-синя.
— Совсем как в позапрошлом году, — грустно сказал Цзюе-синь. — Почти ничего не изменилось — мне кажется, что я вижу все это во сне.
— Опять вспомнил сестру Мэй? — сочувственно, тихим голосом спросил Цзюе-минь.
Цзюе-синь молча кивнул — ему не хотелось говорить. Но вдруг он поднял голову, взглянул на небо и с болью в голосе произнес:
— Почему уходят от нас молодые, лучшие жизни? Ведь им бы жить да жить! Почему же умирают именно они? — Казалось, он обращался не к Цзюе-миню, а к небу. Но бескрайняя лазоревая даль осеннего неба молчала.
— Только потому, что существует этот порядок, а тупые мерзавцы используют его в своих интересах! — резко ответил Цзюе-минь и, видя, что брат молчит и даже не повернулся к нему, упрекнул: — Мертвым уже не помочь. Мы должны думать о тех, кто еще жив. Ведь если бы мы предприняли что-нибудь раньше, Шу-чжэнь не пришлось бы погибнуть такой ужасной смертью.
Цзюе-синь непонимающе смотрел на брата. До него донеслись глухие рыдания госпожи Шэнь.
— Трудно понять тетю. Она так убивается после смерти Шу-чжэнь. И, кажется, по-настоящему. А если бы она с самого начала получше относилась к дочери…
— Видимо, человек всегда таков: пока сам горя не хлебнет, до тех пор других не понимает. Только жалеть теперь уже поздно.
Цзюе-синь, не отвечая, размышлял над словами брата.
Юань-чэн кончил жечь деньги. Плач в кумирне тоже прекратился; что-то сквозь слезы говорила госпожа Шэнь. Все было закончено, и теперь предстояло отправляться домой. Госпожа Шэнь еще лично наказывала служителям кумирни присматривать за гробом. Наконец, медленно, словно ее что-то удерживало здесь, она вслед за братьями направилась к паланкину.
Дома, едва успев переступить порог, госпожа Шэнь со слезами на глазах поспешила благодарить Цзюе-синя:
— Благодарю тебя, Цзюе-синь, за помощь. Если бы не ты… — Она проглотила последние слова и неожиданно закончила уже возмущенным тоном: — А дядя твой — чудовище. Родная дочь умерла такой ужасной смертью, а он даже не пришел взглянуть на нее.
Первая неделя траура по Шу-чжэнь истекала в конце месяца, и день этот как раз совпал с днем ее рождения.
Гроб с останками Шу-чжэнь все еще находился в кумирне. Почти каждый день госпожа Шэнь забирала с собой Чунь-лань и уходила туда. Никто ей не препятствовал. Эти дни она почти ни с кем не разговаривала дома, все время проводя в комнате Шу-чжэнь и перебирая оставшиеся вещи дочери. В кумирне она прежде всего выкладывала на жертвенный столик фрукты или сласти, захваченные из дому, затем, упав на крышку гроба, изливала в слезах свое горе, а потом долго и внимательно наблюдала за тем, как прислужник подметает келью и прибирает на жертвенном столике.
Итак, первая неделя траура кончалась в день рождения Шу-чжэнь. Госпожа Шэнь пригласила монахов из буддийского храма «Вэньшуюаны», которые должны были весь день читать псалмы над покойной (для этого в кумирне был отведен большой зал). Она отправилась в кумирню пораньше, пригласив с собой Цинь, Юнь и Шу-хуа. Цинь и Юнь, договорившиеся накануне, пришли в дом Гао рано утром. С ними в кумирню отправились Цзюе-синь и Цзюе-минь. Так отметили они пятнадцатилетие Шу-чжэнь. Но вместо подарков и веселья на этот раз были только слезы да рыданья. Ветер шевелил полог над гробом, шевелил живые цветы на жертвенном столике, и ясно ощутимое дыхание осени наполняло всю келью. В тихом воздухе разносились нежные призывы к умершей, но Шу-чжэнь уже не слышала своих родственников, как не слышала и не видела ничего.
