Эмиль Золя - Истина
Маркъ слушалъ его, и надежда понемногу возгоралась вновь въ его сердцѣ.
— Ахъ! Еслибы ваши слова оправдались! — воскликнулъ онъ. — Но моя бѣдная Женевьева еще далека отъ выздоровленія!
— Предоставьте ее попеченіямъ вашего мудраго маленькаго врача; каждый ея поцѣлуй — самое лучшее цѣлебное средство… Женевьева страдаетъ потому, что въ ней происходитъ борьба, послѣдствіе того кризиса, который чуть не похитилъ ее у васъ; душевное недомоганіе лишь медленно поддается леченію. Какъ только здоровая природа одержитъ побѣду надъ чудовищнымъ мистическимъ безуміемъ, она вмѣстѣ съ дѣтьми придетъ къ вамъ и бросится въ ваши объятія…. Не падайте духомъ, мой другъ! Прежде всего вы вернете Симона его роднымъ, истина и справедливость восторжествуютъ, и онѣ вернутъ и вамъ семейное счастье. Было бы слишкомъ несправедливо, еслибы этого не случилось!
Они обмѣнялись дружескимъ рукопожатіемъ, и Маркъ, вернувшись въ Мальбуа, нѣсколько ободренный, сразу же очутился въ самомъ разгарѣ борьбы. Въ этомъ городѣ съ особенною силою свирѣпствовала разнузданная буря клерикальныхъ интригъ, направленныхъ къ спасенію конгрегаціонныхъ школъ. Бѣгство брата Горгія произвело страшный переполохъ, и общество было охвачено такою же смутою, какъ и во времена перваго процесса Симона. Не было дома, семьи, гдѣ бы не свирѣпствовала самая ярая борьба и не происходили бы споры о вѣроятной виновности брата Горгія, фигура котораго принимала какой-то сказочный характеръ.
Братъ Горгій, обращаясь въ бѣгство, имѣлъ необыкновенное нахальство написать письмо въ газету «Маленькій Бомонецъ», въ которымъ онъ объяснялъ свой поступокъ тѣмъ, что, покинутый начальствомъ, онъ долженъ былъ скрыться, чтобы избѣжать козней своихъ враговъ; онъ собирался на свободѣ обсудить свою защиту и подготовить свое полное оправданіе. Самое существенное въ этомъ письмѣ было его объясненіе относительно прописи, которая очутилась въ комнатѣ Зефирена. Онъ писалъ, что версія о подлогѣ всегда казалась ему мало вѣроятной и была придумана клерикалами, не желавшими даже допустить возможности, чтобы эта пропись принадлежала школѣ братьевъ. По его мнѣнію, такое отрицаніе было очевидною глупостью, а также и утвержденіе о подписи Симона. Всѣ эксперты всего свѣта могли доказывать, сколько угодно, что подпись на прописи была сдѣлана рукою Симона, но онъ, Горгій, передъ лицомъ всѣхъ честныхъ людей, признаетъ, что подпись сдѣлана его рукою. Но онъ не могъ объявить объ этомъ на судѣ, потому что всѣ его товарищи и начальники принудили его умолчать объ этомъ, угрожая своимъ гнѣвомъ, если онъ ихъ не послушаетъ. Но теперь онъ открываетъ истину, тѣмъ болѣе, что уголокъ прописи, найденный у отца Филибепа, ясно обнаруживаетъ безсмысленную выдумку братьевъ. Горгій объяснялъ дѣло иначе: признавая, что подпись принадлежитъ школѣ братьевъ и что она подписана его рукою, онъ объясняетъ ея присутствіе на мѣстѣ преступленія тѣмъ, что Зефиренъ ее унесъ изъ школы, также какъ это сдѣлалъ и Викторъ Миломъ, что она лежала у него на столѣ и что убійца схватилъ ее, совершая свое гнусное злодѣйство. Сообщеніе брата Горгія сильно взволновало всѣ умы и дало пищу самымъ противорѣчивымъ толкамъ.
Двѣ недѣли спустя та же газета помѣстила другое письмо брата Горгія. Онъ сообщалъ, что нашелъ пріютъ въ Италіи, но не давалъ своего точнаго адреса; онъ готовъ былъ явиться на судъ въ Розанъ, если ему обезпечатъ личную свободу. Онъ продолжалъ относиться къ Симону, какъ къ самому гнусному еврею, объявлялъ, что у него имѣется неопровержимое доказательство его виновности, о которомъ онъ сообщитъ лишь на судѣ. Самое удивительное было то, что онъ отзывался о своихъ прежнихъ покровителяхъ, и въ особенности объ отцѣ Крабо, въ самыхъ рѣзкихъ выраженіяхъ, съ горечью бывшаго ихъ невольнаго сообщника, отъ котораго они теперь отрекались съ презрѣніемъ. Какъ глупа была сочиненная ими басня о подписи! Къ чему было прибѣгать къ такимъ средствамъ, когда можно было открыто сказать всю правду. Всѣ они были подлые глупцы, подлые потому, что покинули его и отреклись отъ него, вѣрнаго слуги Бога, самымъ гнуснымъ образомъ, послѣ того, какъ предали геройскаго подвижника отца Филибена и несчастнаго брата Фульгентія. О послѣднемъ братъ Горгій отзывался съ сострадательнымъ презрѣніемъ, какъ о человѣкѣ больномъ, разъѣдаемомъ горделивымъ самомнѣніемъ; его сослали куда-то въ глушь, какъ бы для поправленія здоровья, не прекративъ вовремя его легкомысленныхъ дѣйствій. Что касается отца Филибена, то онъ всячески его выхвалялъ, создавалъ изъ него образъ героя, послушнаго орудія въ рукахъ начальствующихъ лицъ, преданнаго чувству долга и покорности; имъ пользовались для всякихъ гнусныхъ дѣйствій, а затѣмъ бросили и зажали ему ротъ, отправивъ въ отдаленный монастырь, гдѣ онъ жилъ настоящимъ мученикомъ. Все это говорилось для того, чтобы окружить и себя извѣстнымъ ореоломъ страданія; и надо отдать справедливость брату Горгію, онъ писалъ съ истиннымъ воодушевленіемъ и съ неслыханною нахальною дерзостью. Можно было только удивляться этой смѣси истины съ ложью, энергіи и ловкаго коварства, отважной простоты и самаго адскаго лицемѣрія. Письмо брата Горгія доказывало, что въ немъ заключалась недюжинная сила, и, еслибы она не была направлена на зло, изъ него могла бы выйти замѣчательно способная личность; теперь же онъ былъ лишь ловкій и гнусный мошенникъ.
Онъ признавался въ своемъ письмѣ, что ему приходилось не разъ грѣшить, и онъ каялся въ этомъ, лицемѣрно ударяя себя въ грудь, какъ настоящій грѣшникъ. Онъ называлъ себя волкомъ, свиньей и пресмыкался во прахѣ передъ грознымъ Судьей; онъ всегда каялся въ своихъ проступкахъ и, впадая снова въ грѣхъ, добивался усиленной молитвой отпущенія своихъ проступковъ. Онъ, какъ истинный католикъ, имѣлъ мужество сознаваться въ своихъ грѣхахъ, искупать ихъ жестокимъ покаяніемъ, но почему же высшіе сановники церкви, начальники клерикальныхъ братствъ, не поступали также откровенно? Онъ называлъ ихъ трусами и лжецами, которые дрожали за свои проступки, скрывали ихъ съ подлымъ лицемѣріемъ, сваливали отвѣтственность на другихъ, боясь суда людского. Въ первомъ письмѣ братъ Горгій говорилъ лишь намеками, жалуясь на то, что его такъ грубо лишили поддержки, послѣ того, какъ онъ былъ послушнымъ орудіемъ въ рукахъ сильныхъ міра сего; онъ приравнивалъ свою судьбу къ судьбѣ отца Филибена и брата Фульгентія и жаловался на людскую злобу и несправедливость; но во второмъ письмѣ онъ уже выражался гораздо опредѣленнѣе; къ жалобамъ примѣшивались скрытыя угрозы. Онъ искупилъ свои грѣхи чистосердечнымъ покаяніемъ, какъ добрый христіанинъ, — почему же другіе не искупили точно также своихъ прегрѣшеній? Онъ былъ увѣренъ, что Небо наконецъ обрушитъ на нихъ свой гнѣвъ, что всѣ ихъ скрытыя преступленія обнаружатся, и они понесутъ достойную кару. Очевидно, онъ намекалъ на отца Крабо и на незаконное присвоеніе громаднаго состоянія графини Кедевиль, великолѣпнаго имѣнія Вальмари, въ которомъ была основана позднѣе іезуитская школа. Припоминались разныя подробности: графиня была красивая блондинка, извѣстная своимъ распутствомъ и въ шестьдесятъ лѣтъ не лишенная прелестей; она ударилась въ ханжество; къ ней поступилъ въ качествѣ наставника ея внука Гастона отецъ Филибенъ, тогда еще молодой человѣкъ; мальчику было девять лѣтъ; онъ былъ послѣдній отпрыскъ своей семьи; родители его погибли на пожарѣ; затѣмъ въ домѣ появился отецъ Крабо, только что поступившій въ монахи, послѣ того, какъ потеря любимой женщины обратила его на путь истиннаго спасенія; онъ сдѣлался исповѣдникомъ, руководителемъ, другомъ графини, — многіе говорили, что и ея любовникомъ; затѣмъ послѣдовало печальное происшествіе — ужасная смерть Гастона, утонувшаго на прогулкѣ, на глазахъ своего воспитателя; эта смерть дала графинѣ возможность завѣщать все свое достояніе отцу Крабо при помощи какого-то неизвѣстнаго банкира, преданнаго клерикаламъ; ему было предоставлено право превратить замокъ и прилегающій къ нему паркъ во второклассную конгрегаціонную школу. Припоминалось, что у Гастона былъ товарищъ, сынъ браконьера, котораго графиня назначила лѣснымъ сторожемъ; мальчика звали Жоржъ Плюме; ему сильно покровительствовали іезуяты, и онъ затѣмъ превратился въ брата Горгія. Поэтому злобныя обвиненія этого лица воскресили въ памяти всѣ упомянутыя событія; вновь зародилось подозрѣніе, не было ли предумышленнаго убійства въ несчастной случайности, благодаря которой погибъ внукъ графини, Гастонъ. Не этимъ ли обстоятельствомъ объяснялось покровительство, оказанное сыну браконьера, свидѣтелю смерти мальчика? Конечно, они хотѣли прежде всего послужить на пользу церкви; они долго старались спасти монаха, вырвать его изъ рукъ правосудія, и если они теперь предали его, то потому, что дальнѣйшее укрывательство стало невозможнымъ. Впрочемъ, очень возможно, что братъ Горгій хотѣлъ ихъ лишь напугать; а что онъ ихъ напугалъ, это не подлежало сомнѣнію: они были въ ужасѣ отъ неожиданно появившагося кающагося грѣшника, который, повѣствуя о своихъ грѣхахъ, могъ открыть и чужія преступленія. Несмотря на то, что его оставляли въ кажущемся пренебреженіи, могущественная протекція все же оберегала его; можно было, безъ сомнѣнія, найти доказательства тому, что Горгію посылались и деньги, и горячія увѣщанія, послѣ чего онъ вдругъ умолкалъ и цѣлыми недѣлями не напоминалъ о своемъ существованіи.
