Кнут Гамсун - Воинствующая жизнь (cборник)
В 1886 году, на Рождестве, я простоял все ночи на своем вагоне, и ничего не случилось. Раз ввалилась целая толпа ирландцев с боен и целиком заполнила мой вагон. Они были пьяны, размахивали бутылками, громко пели и отказывались платить, хотя мы уже тронулись.
— И без того целый год мы платим компании по пяти центов утром и вечером, — говорили они, — а теперь Рождество, и мы не желаем больше платить.
Соображение это было не лишено оснований, но я не смел пропустить их безплатно, из страха перед шпионами, которые состояли на службе у компании и должны были следить за честностью кондукторов.
В вагон вошёл констебль. Он простоял несколько минут, сказал два-три слова насчёт Рождества и погоды, потом соскочил, видя, что вагон и без того битком набит.
Я отлично знал, что, скажи я хоть слово констеблю, все пассажиры моментально уплатили бы свои пять центов. Но я промолчал.
— Почему вы на нас не пожаловались? — спросил один.
— Счёл лишним, — ответил я, — я имею дело с джентльменами.
Некоторые пассажиры стали надо мною издеваться, но нашлись двое, которые заступились за меня и уговорили остальных заплатить.
К следующему Рождеству я попал на Коттеджную линию. Это была большая перемена. Я ездил теперь в поезде из двух, а иногда и трех вагонов, двигавшихся по подземному кабелю. Публика в этой части города была чистая, и я должен был собирать свои центы в перчатках. Но зато здесь не приходилось переживать никаких волнений, и скоро надоедало смотреть на эту дачную публику и слушать её.
Но всё-таки, в 1887 году, на Рождестве случилось маленькое происшествие и здесь.
Утром в сочельник я ехал с поездом в город. На этот раз мне выпало дежурить всё днем.
Входит на одной остановке господин и начинает со мною разговор. Когда мне случалось входить в вагоны, он дожидался, пока я не вернусь на свое место на задней площадке, и опять продолжал со мной разговаривать. Ему было лет около тридцати, бледный, с усами, очень хорошо одетый, но без пальто, хотя было довольно холодно.
— Я выскочил из дому, как был, — сказал он. — Хотел опередить свою жену.
— За рождественскими подарками, должно быть, — заметил я.
— Вы угадали! — ответил он и улыбнулся.
Но улыбка была какая-то странная, скорее похожая на гримасу, судорогу рта.
— Сколько вы получаете? — спросил он.
Это довольно обычный вопрос в стране янки, и я ответил, сколько я получаю.
— Хотите заработать лишних десять долларов? — спросил он.
Я ответил, что хочу.
Он сейчас же вынул бумажник и протянул мне кредитку. При этом он заметил, что почувствовал ко мне доверие.
— Что же я должен сделать? — спросил я.
Он потребовал у меня расписание часов и сказал:
— Вы ездите сегодня восемь часов?
— Да.
— В один из ваших рейсов вы можете оказать мне некоторую уелугу. Вот видите: здесь, на углу улицы Монро, мы проезжаем над колодцем, который ведёт к подземному кабелю. Колодец прикрыт крышкой. Я подниму крышку и спущусь в колодец.
— Вы хотите лишить себя жизни?
— Не совсем. Но я хочу, чтобы это имело такой вид.
— А!
— Вы остановите поезд и вытащите меня из колодца, хотя я буду сопротивляться.
— Хорошо.
— Спасибо. Впрочем, я совсем не ревнив, как вы, пожалуй, думаете. Я делаю всё это ради моей жены. Она должна видеть, что я хотел умереть.
— Значит, ваша жена будет в это время в моём поезде?
— Да. Она будет сидеть на Ше §гир.
Я удивился. ТЪе §гир был вагон вожатого, просто открытая площадка, без стен. В зимние дни там бывало очень холодно, и никто туда не садился.
— Она поедет на Ше §гир, — продолжал господин. — Она обещалась в письме своему любовнику, что поедет сегодня на иЬе §гир и сделает ему знак, что едет. Я прочёл письмо.
— Хорошо. Но я должен предупредить вас, чтобы вы действовали поживее, когда будете снимать крышку и спускаться в колодец. А то на нас наедет следующий поезд. У нас ведь всего три минуты промежутка между поездами.
— Всё это я знаю, — ответил господин. — Крышка будет снята, когда я подъеду. Она уже и сейчас снята.
— Ещё одно: как вы узнаете, с каким поездом поедет ваша супруга?
— Мне дадут знать по телефону. Я приставил людей следить за каждым её шагом. Жена моя будет в коричневой меховой шубке. Вы легко узнаете е. Она очень красива. Если ей сделается дурно, вы отнесёте её в аптеку на углу улицы Монро.
Я спросил:
— А с вагоновожатым вы переговорили?
— Да, — ответил он, — и заплатил ему столько же, сколько и вам. Но я не хочу, чтобы вы смеялись надо мною. Вы не должны говорить ему ни слова об этом деле.
— Хорошо.
— Бы станете на кЬе §гир, когда мы будем подъезжать к улице Монро, и будете смотреть в оба. Когда вы увидите над колодцем мою голову, вы дадите сигнал к остановке, и поезд остановится. Вагоновожатый поможет вам справиться со мной и вытащить меня из колодца, хотя я буду твердить, что хочу умереть.
Я подумал с минуту и сказал:
— Мне представляется, что вы могли бы сохранить свои деньги и никого не посвящать в своё намерение. Вы могли бы просто спуститься в колодец.
— Ах, ты, Боже ной! — воскликнул господин, — а вдруг вагоновожатый не заметит меня! И вы тоже не заметите меня! Никто!
— Вы правы.
Мы поговорили ещё о том, о сём, господин доехал до конечной станции, и так как поезд мой шёл обратно, то он опять поехал с ним.
На углу улицы Монро он сказал:
— Вот аптека, в которую вы отнесёте мою жену, если ей сделается дурно.
Потом соскочил с вагона…
Я стал богаче на десять долларов. Слава Тебе, Господи, попадаются ещё счастливые деньки в жизни! Всю зиму я проходил с целой кипой газет на груди и на спине, я завертывался в них, чтобы хоть сколько-нибудь предохранить себя от мороза; при малейшем движении от меня шло такое стеснительное шуршание, что товарищи жестоко издевались надо мной. Теперь можно будет приобрести толстую кожаную куртку. Когда в следующий раз товарищи начнут меня дразнить и тормошить, чтобы услышать, как я шуршу, я этого больше не потерплю…
Я делаю два, я делаю три рейса в город; ничего не произошло. Когда я в четвёртый раз тронулся со станции Коттеджи, вошла молодая дама и села на ЕЪе дгир. Она была в коричнево меховой шубке. Когда я подошёл к ней получать плату, она взглянула мне прямо в лицо. Она была очень молода и очень хороша собой, глаза у неё были голубые и совсем невинные. Бедняжка! Вас ожидает сегодня большой испуг, — подумал я, — но вы сделали маленькую глупость и вот теперь должны понести наказание. Но, во всяком случае, я буду рад бережно доставить вас в аптеку.
Мы покатили в город.
Я видел с моей площадки, что вагоновожатый вдруг начал разговаривать с дамой. Что такое он мог говорить ей? Кроме того, ему запрещалось разговаривать с пассажирами во время исполнения служебных обязанностей. К великому изумлению своему, я вдруг вижу, что дама подвигается ближе к вагоновожатому, стоящему возле своего аппарата, и напряжённо вслушивается в то, что он говорит.
Мы продолжаем катить по направлению к городу, останавливаемся, забираем народ, останавливаемся, ссаживаем народ, всё идёт своим чередом. Мы приближаемся к улице Монро. Я думаю: «Этот эксцентричный молодой человек выбрал место с толком. Угол улицы Монро — тихий квартал, где ему едва ли кто помешает спуститься в колодец».
И я продолжал думать о том, что часто видел служащих в трамвайной компании, как они стояли в этих колодцах и исправляли какие-нибудь безпорядки там внизу. Но если бы человек остался стоять в колодце во время прохода над ним поезда, то он наверняка стал бы на несколько дюймов короче: рычаг иЬе §гир, доходивший до кабеля, срезал бы ему голову.
На последнем перегоне перед улицей Монроэ я пошёл на иЬе дгир.
Ни вагоновожатый, ни дама больше не разговаривали. Последнее, что мне удалось заметить, было то, что вожатый кивнул, как будто согласился с чем-то, затем стал смотреть прямо вперёд и пустил поезд полным ходом. Да, забыл сказать, что вожатым у меня был как раз Пат Большой, ирландец.
— Убавь здесь малость, — сказал я вожатому.
Я увидел на линии что-то чёрное, это могла быть человеческая голова, поднимавшаяся из земли.
Я взглянул на даму. Глаза её, не отрываясь, впились в ту же точку, она крепко ухватилась за скамейку руками.
Уже встревожена возможностью несчастья! — подумал я. — Что же с нею будет, когда она увидит, что это её собственный муж хотел лишить себя жизни!
Но Пат Большой не убавлял хода. Я крикнул ему, что в колодце человек — никакой перемены. Мы ясно видели теперь голову. Это был тот самый молодой человек, он стоял в колодце, повернувшись к нам лицом.
Тогда я приложил к губам трубку и дал сигнал к остановке. Пат продолжал ехать с той же быстротой. Через четверть минуты произойдёт несчастье! Я ударил изо всей силы в звонок, так что он зазвенел, потом подскочил и схватился за тормоз. Но было уже слишком поздно, поезд пролетел над колодцем только потом остановился.
