Кнут Гамсун - Воинствующая жизнь (cборник)
Вдруг Джесс будит нас. Должно быть, он слишком мало спал последние недели и теперь тоже не может заснуть.
— Вставай, ребята! — крикнул он.
Заспанные и ошалелые, мы вскакиваем; опасности никакой нет, кругом нас только мрак и тишина. Гунтлей ругается и уверяет, что не зачем было будить нас в такую рань.
Джесс отвечал:
— Пойдемте дальше. Здесь повсюду такое открытое место, начальник может проследить наши следы от самых конюшен, а он ездит на пони и может легко нагнать нас.
— Ну, что ж такое? — спросил Гунтлей. — Мы убьём его.
— Он может застрелить нас раньше, — ответил Джесс.
Тогда мы снова пошли на север. Справа от нас небо как будто начало светлеть, короткий сон тоже принёс нам пользу, и дух наш приободрился. Даже Джесс, который не спал, точно набрался новых сил, шёл живее и реже спотыкался на неровной, покрытой травой прерии.
— Теперь в партии встают, — сказал Джесс. Он видел это по небу. Немного погодя он сказал: — Теперь они завтракают. Теперь он спрашивает про нас.
Мы невольно ускорили шаги все трое.
— Теперь он вышел и ищет нас, — сказал опять Джесс.
Я услышал биение моего сердца.
— Попридержи язык! — крикнул Гунтлей. — Ты не можешь говорить поменьше, а лучше всего молчать?
— Ему долго придётся ехать, пока он нас догонит, — сказал я, чтоб подбодриться.
— Да, ты прав, — ответил Гунтлей. — Ему никогда не догнать нас.
Уверенность Гунтлея была довольно велика, мы услышали немного спустя, как он начал есть провизию, которую нёс.
Светлело всё больше и больше, солнце встало. Джесс остановился и оглянулся назад. Ничего не было видно, ни всадника, ни живого существа. И ни деревца, ни дома на всём этом безпредельном море прерии.
Джесс сказал:
— Теперь свернём на восток. Солнце скоро сгладит наши следы, но, если мы будем держаться всё того же направления, начальник ещё может догнать нас.
— Правда, — сказал опять Гунтлей. — Пускай его едет дальше на север и проворонит нас.
Мы шли ещё с добрый час и готовы были все трое повалиться. Солнце поднималось, становилось всё жарче и жарче, и наконец оно высушило весь иней и все наши следы на траве. Было, пожалуй, семь или восемь часов утра, и мы легли отдохнуть.
Я переутомился, не мог заснуть, сидел и смотрел на двоих товарищей. Бродяга Джесс — черномазый и худой, с маленькими стройными руками и плечами. Бог весть, может, он занимал всевозможные положения и пожертвовал ими, чтобы бродить, бродить вечно и жить случайной жизнью бродяги. Побывав матросом на реках, он помнил кое-что о делениях компаса и мог говорить о курсе. Он понимал в товарах и, вероятно, служил в лавке в городе. Он был надёжный товарищ: ночью он сослался на усталость только для того, чтоб дать нам соснуть минутку, сам же караулил.
Гунтлей был гораздо выше и плотнее и, по-видимому, пережил какое-то несчастье в жизни. Во время разговора, в дождливую погоду, на ферме, когда мы все были свободны, он очень живо сожалел мужей, у которых были неверные жёны. «Если ты не любишь её, застрели её! — говорил он. — Но если ты её любишь, то будешь горевать об ней всю свою жизнь и сделаешься обломком и отщепенцем!» Гунтлей, видимо, видел лучшие дни, но, несомненно, был пьяницей и сделался порядочной лисой. У него были кроткие, противные глаза, на которые отвратительно было смотреть. Под курткой он всегда носил старую шёлковую рубашку, которая сделалась коричневой, как его кожа, и совершенно с ней сливалась. На первый взгляд он казался голым до пояса. Так как он превосходил всех нас силой, то пользовался среди нас большим почётом,
Под конец солнце производит на меня своё действие, и я засыпаю. А ветерок шуршит в высокой траве.
IIIТо был очень тревожный сон, я вскакивал несколько раз и кричал, но снова ложился, успокоенный, а Джесс говорил всякий раз: «Спи, Нут».
Когда я проснулся днём, товарищи мои сидели и ели. Они говорили о том, что мы убежали от расчёта, что мы четыре недели надрывались на ферме, не получив заработанных денег.
— Когда я подумаю об этом, мне хочется пойти и поджечь ферму, — говорит Гунтлей.
Он ел, не соразмеряя своего запаса, не думая о том, чтобы сохранить что-нибудь на будущее время. Мясо моё было у меня. Но у меня не хватало хлеба, который мне дал тот же Джесс. С зтого времени у нас у каждого стал свой запас.
Поевши, мы снова пустились в путь.
Солнце быстро спускалось, и мы считали, что двинулись часа в четыре или в половине пятого. И мы опять пошли в северном направлении, чтоб найти линию железной дороги.
Мы шли до тёмной ночи и опять ночевали в прерии; перед этим Гунтлей съел всю свою провизию и заснул сытый и в хорошём настроении. Ночью мы просыпались от времени до времени все трое от ледяного холода, делали несколько скачков во мраке, пока не падали, натыкаясь лицом на заиндивевшую траву. Мы опять подползали друг к другу и задрёмывали, стуча зубами. Гунтлей мёрз несколько меньше нашего, потому что был сыт. Наконец Джесс встал и сказал:
— Лучше пойдем, пока солнце не встанет, а там ляжем.
Но когда мы собрались, то Гунтлей хотел идти в одну сторону, а Джесс — в другую сторону. Не было ни света, ни звёзд, чтобы ориентироваться.
— Я пойду с Джессом, — сказал я и пошёл.
А Гунтлей шёл сзади, ругался и пробирал особенно меня, говоря, что я негодяй и безтолков.
Когда рассвело, мы начали на ходу завтракать. Гуятлей, у которого уже не было никакой еды, молча шёл позади. Среди дня нас начала мучить жажда, и Джесс сказал:
— Может, мы во весь день не найдём воды, поберегите табак, ребята, берите понемногу зараз.
Но Гунтлей извёл уже и весь табак, так что нам пришлось поделиться с ним.
Вечером, в сумерках, когда уже ничего не было видно, мы услышали вдали грохот поезда. Он прозвучал в наших ушах, как самая сладкая музыка, и мы пошли с новыми силами. Наконец ноги наши наткнулись на рельсы. Но ни на восток ни на запад не было видно ничего, кроме рельсов, и нам пришлось лечь на том месте, где мы стояли, и дожидаться утра. Товарищи мои легли на самое полотно, головой на рельсы, но я не решился, я потерял всякое мужество и потому опять лег на траву. Пришла к концу и эта ночь, хотя я большую часть времени бегал вдоль полотна, чтоб согреться.
На рассвете Джесс вдруг приподнялся и сказал:
— Берегись, ребята, поезд идёт.
Так как он лежал головой на рельсах, то почувствовал слабое колебание в отдалении. Мы стояли наготове все трое и делали сигналы машинисту, хотя у нас не было денег. Гунтлей, этакая лисица, стал на колени, сложил руки и молился точно Богу. Но поезд промчался мимо. Это был поезд с пшеницей, он прекрасно мог бы взять нас. Двое замазанных сажей мужчин стояли на паровозе и хохотали над нами.
Гунтлей встал вне себя. Он сказал:
— У меня был когда-то револьвер, досадно, что у меня нет его сейчас.
Мы пошли на запад по полотну, утомительный путь через тысячи шпал, все равно, что идти по лежачей лестнице. Джесс и я съели по нескольку кусочков провизии; Гунтлей, безстыжий, попросил у нас кусочек, но мы не дали ему ничего. А чтобы остаток моей еды не попал в руки Гунтлея, покуда я спал, я съел всё на его глазах.
— Ты думаешь, это хорошо? — сказал Гунтлей с ненавистью.
Среди дня мы услышали другой товарный поезд. Джесс решил, что мы станем на расстоянии нескольких сот метров один от другого и попытаемся один за другим вскочить в поезд. Дым клубится далеко-далеко, весь поезд кажется таким маленьким, похожим на маленький язычок. Мы в величайшем волнении.
Гунтлей должен был попытаться вскочить первым. Он схватился за один вагон, но был слишком тяжел, чтоб попасть в него ногами, рука его вывернулась, и он должен был отпустить её и отлетел в траву. Я-то и не пытался вскочить, во мне не оставалось ни капли смелости. Джесс, наверное, вскакивал в поезда раньше, он быстро пробежал несколько шагов рядом с поездом, схватился рукой за ручку и в ту же минуту стоял обеими ногами на подножке.
— Ах, собака, он уедет от нас, — завопил Гунтлей, выплёвывая траву изо рта.
Вдруг поезд остановился немного впереди, мы видим, как двое служащих схватывают Джесса и ссаживают его. Когда Гунтдей и я подбежали к нему на помощь, было уже слишком поздно, поезд ушёл, и мы, трое бродяг, снова стояли посреди прерии.
Жажда мучила нас все больше и больше, Гунтлей во второй раз потратил весь свой табак, ему нечем спасаться, он плюёт белой слюной на руку и показывает нам, что у него жажда прямо не-человеческая. Тогда Джесс и я в последний раз делимся с ним табаком.
И опять идём и идём к западу. День клонится к закату.
Навстречу нам по полотну идёт мужчина, он идёт к востоку. Это бродяга, как и мы, у него шёлковый платочек вокруг шеи, он одет теплее нашего, но сапоги его хуже.
— Есть у, я пища или табак? — спросил Гунтлей.
— Нет, сударь, — спокойно ответил бродяга.
