Божена Немцова - Хороший человек
— А когда не играют, так сплетничают, — сказала третья.
— Облить помоями прислугу им, что рогалик в кофе смочить, — поддержала ее соседка.
— В глаза сладко улыбаются друг другу, кланяются чуть не до земли, а отвернутся и не могут вспомнить, кого как зовут, — сказала смуглая Жофка, передразнивая дамочек.
— Вчера наша заявила о твоей хозяйке, Реза, что она особа легкого поведения, — вступила в разговор еще одна.
— А что, твоя хозяйка взвешивала поведение моей? — отрубила Реза. — Пусть твоя святоша-пани помолчит, воробьи на всех крышах чирикают, что она бочка, грехами набитая.
— Не злись на меня, я ведь за что купила, за то и продаю, — оправдывалась та.
— А ты не покупай товар в дешевой лавке, поняла?.. От всего, что несут уста твоей хозяйки, смердит чертом, и даже если всю ее с ног до головы кадилом обмахать, она все равно костелом пахнуть не будет. Передай ей это, если хочешь. Какая ни есть моя хозяйка, а ко мне она относится хорошо и пачкать ее я не дам!
— Тебе-то что, Реза, тебе хорошо, я хотела бы на твоем месте быть, — отозвался еще кто-то, — тебе часто подарки делают, а нам мало чего перепадает, знай только таскай детей, как ишак.
— А зачем ты шла туда, где дети? — спросила служанка с очень некрасивым лицом. — Хуже нет службы. Я тоже служила при детях, ни днем ни ночью покоя не знала, куда ни пойдешь, они за тобою хвостом, поговоришь с кем-нибудь, эти оболтусы придут домой и тут же все расскажут. Но я их несколько раз отлупила как следует да не очень с ними цацкалась. Как-то с нами пошел мой ухажер. Хозяйка узнала про это и заявила, что я порчу детей. Ну, я ей и сказала: «Раз я их порчу, так гуляйте с ними сами!» — и ушла от нее.
— А я их обижать не могу, если бы я детей не любила, то, конечно же, тут бы не служила, — сказала первая. — В воскресенье я собиралась с Тоником пойти в летнее кафе к Шперлу, вдруг заболел ребенок, и я пойти не смогла, расстроилась сильно, а наследующий день ребенок умер, и я не пожалела, что осталась дома. Такой был хорошенький, бедняжка! Хозяйка подарила мне на платье и пообещала, что отпустит меня в воскресенье гулять с Тоником... Ну, мне пора домой. Прощайте, девчата!
— Добрая дурочка, — сказали про нее девушки.
— И счастливая. Ее Тоник за неделю много зарабатывает, хорошо одевается и человек порядочный.
— Эка невидаль, тоже мне счастье — сапожник! — ухмыльнулся кто-то из них.
— Все же лучше, чем солдат или такой, как твой студент, у которого за душой ни гроша, а тебя он, однако, стыдится, — отозвалась Реза. — Да я бы не хотела, чтобы такое мне даже к туфле прилипло, тоже мне любовник, для которого я только вечером хороша, а днем, если встретит меня с бадейкой на голове, отворачивается в сторону как от черта.
Все засмеялись.
— Ну, ты каждого отбреешь. Говори что угодно, а мне студент милее, чем какой-нибудь подмастерье или глупый кузнец, — ответила подруга студента и быстро подняла бадейку на голову.
— А я за ум твоего милого и геллера не дам. Когда-нибудь ты будешь рада выйти замуж за поденщика, не то что за ремесленника, гордая дура, — рассердилась Реза на ту, что назвала кузнеца, ее возлюбленного, глупым.
Подошли еще две девушки — одна, молоденькая, со свежим личиком, несла кувшин, вторая, постарше, шла с бадейкой.
— Который уже раз, Доротка, ты сегодня идешь по воду? — спросила Реза у старшей.
— Одному богу известно. Ты только посмотри на мои руки, все растрескались, на люди стыдно показаться. Я больше не выдержу этого, калекой стану, а потом придется еще на чердаке спать.
— А почти всюду так, — отозвались другие.
— Пока человек здоров, все нипочем, а когда руки заболят, хватите горя. А все проклятая чистота! Я знаю, будь этот дом весь наш, хозяйка бы каждый день скребла его от флюгера до самого низа. Мы только что печную трубу не скребли. Хозяйка целый день ходит с веником, а я за нею с тряпкой и водой. Да хорошо, если бы скребли просто с водой, а то ведь со щелочью да с известью. А в остальном лучшей хозяйки не сыскать.
— Это ж надо иметь железные руки, чтобы такое выдержать!
— Ничего не поделаешь, везде что-нибудь да не так. У хозяйки рядом с нами за год двенадцатая прислуга. Дьявол ее знает, что у нее за фантазия в голове, ей кажется, будто все ее обворовывают. Каждую она через месяц выгоняет, а жалованья не платит.
— Ну, я бы с ней поговорила, — сказала Реза, — я бы ее как миленькую стащила в полицию: а ну-ка, докажи, а не докажешь... она бы помнила меня, не будь я достойна имени своего. Это же не служба, а позорище!
— Конечно, если каждый у нее вор. Сама прислугой была, должна знать, как больно выслушивать такие обвинения!
— Небось сама воровала. Кто в этом мешке побывал, тот и других там ищет. Ну что, Лорка, говорят, у твоей барышни красивый и богатый жених — спросила Реза у той, хорошенькой, что недавно подошла.
— Он, конечно, красивый, может, даже и богатый, но все равно на нашей барышне не женится, — ответила та.
— Это верно, там красота и не ночевала. Будешь служить у нее?
— Буду. Жених мне тоже советовал. Вчера, когда спускался вниз, я ему светила, а он сказал, что хотел бы, чтобы его невестой была я.
— Ничего себе, хорошенькое выйдет супружество! — засмеялась Реза, а остальные усмехнулись. — Дура будет твоя барышня, если возьмет тебя. Лора!
— Вы что обо мне думаете?
— Что нам о тебе думать? Думаем, что ты хорошенькая... а твоя будущая хозяйка чучело огородное, хотя и знатного рода. А у этого твоего будущего хозяина есть глаза, так же как и у меня, он будет думать то же самое, — отрубила Реза.
— Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом.
— Ну, хотя бы о твоей юбке, о том, какая она у тебя красивая. Сколько за нее отдала?
— Два золотых. И еще платье купила за десятку. Сшито по последней моде. Нужно еще купить шляпу и новый широкий пояс.
— Черт возьми, здорово ты одеваешься, с каких доходов? — спросила с лукавой улыбкой Реза
— Не было бы доходов, не было бы всего этого. Я люблю хорошо одеваться, ведь это единственная моя радость! — сказала Лора и, набрав воды, ушла.
— Погоди, девочка, полиняет твоя шкурка, много мы видели таких, а теперь они остались на бобах.
В это время неподалеку от них проходил ученик сапожника, нес в руке пару ботинок, размахивал ими и напевал хорошо известную всем и любимую в то время песенку «Мусорщик». Был он чумазый, большие пальцы ног, или, как их в шутку называли, «хозяева дома», «выглядывали из окон» — торчали из туфель, локти лоснились. Из грубого фартука можно было сало топить, а холщовые штаны доходили только до щиколоток. Волосы на голове торчали, как иголки у ежа, лицом был похож на бесенка. Подойдя к девушкам, он остановился и вдруг, наклонив голову, как баран, который хочет боднуть, разбежался и — бух! — врезался в компанию девчат так, что те бросились врассыпную.
— Чего тебя черти мучают, замарашка! Убирайся отсюда! — закричала на него Реза, но и ей пришлось отступить, потому что он, как шило, проникал между ними — одну боднул головой, другую задел локтем, третью стукнул ботинком, а когда все отскочили от водоема, он уставился на каменную мостовую, словно искал там что-то, и вдруг как завопит:
— Люди! Люди добрые, все кто есть, идите сюда, посмотрите, что творится!
В Вене дважды звать не надо. Прохожие начали останавливаться, спрашивая друг у друга, что случилось. Тут ученик воскликнул:
— Кухарки здесь дырку простояли!
— Ах ты шельма безбожная, чумазая дубина неотесанная, ну, погоди, паршивец! — закричали служанки, норовя схватить его за патлы, но прежде чем это им удалось, мальчишки и след простыл! Выскользнул у них прямо из рук, как ртуть. Многие вокруг смеялись, а некоторые досадовали, что ученик сапожника их так одурачил. Служанки забрали свои бадьи и разошлись по домам, чтобы не привлекать к себе внимание. Но по дороге ругали мальчишку последними словами.
В толпе, сбежавшейся к водоему, стояла молоденькая миловидная девушка, на которую многие обратили внимание. Она была среднего, пожалуй, даже выше среднего роста с пропорциональными, очень красивыми округлыми формами, словно изваянными из мрамора. Кожа очень смуглого лица была бархатистой, а щечки — просто как персики. Губы пухлые, алые, чуть выдающийся подбородок, а лоб белый, словно лепесток лилии. Но прекраснее всего были глаза, синие, как васильки, немного хищный носик и черные волосы с отливом каленой стали. Они были зачесаны со лба за уши и на затылке скручены в тяжелый узел. Голову покрывал кружевной платочек, а одета она была в темное платье и черный бархатный жакет. Выражение лица говорило о живом уме, было видно, что она довольна жизнью. Вслед за ней чуть погодя подошла другая девушка и остановилась рядом. Эта была чуть меньше ростом, но тоже очень молоденькая. Светлые, отливающие золотом волосы, заплетенные в толстую косу, были уложены вокруг головы и сзади закреплены гребнем. Шея нежная, белая как у лебедя, очаровательные синие мечтательные глаза. Лицо чистое, прелестное, с почти детским выражением. Она напоминала богородицу с картинки. Одежда на ней была тоже простая, но чистая. Остановившись рядом с первой, она коснулась ее плеча. Та оглянулась, обе улыбнулись, поздоровались, повернулись и вместе пошли дальше,
