Генри Бестон - Домик на краю земли
Очередной раскат грома — и вода, которая только что обрела свободу и подалась вспять, снова собрана воедино и брошена вперед другой набежавшей волной. Из века в век, днем и ночью, с бесчисленным количеством вариаций работает море, подчиняясь неизменному ритму, пробивающемуся к жизни сквозь запутанный лабиринт закономерностей и случайностей. Я могу упиваться созерцанием величественного прибоя часами, неизменно испытывая удовольствие от причуд его дикой игры.
Стоя на берегу, я с удовольствием наблюдаю, как на всем протяжении пляжа, к северу и югу от меня, какая-нибудь длинная волна начинает завихряться в бурун одновременно в нескольких местах и потоки воды с курчавыми гребнями устремляются к берегу сразу от многих начал, встречая противодействие отраженных от берега волн, образуя при этом злобные белые пирамиды. Эти грандиозные фонтаны невольно радуют глаз. Ненасытная утроба волны, раскрываясь, захватывает некоторый объем воздуха, и через несколько секунд после падения водяной башни плененный и спрессованный воздух вырывается наружу сквозь толщу сплошного кипения и стремительного движения в виде перистых, шипящих струй, похожих на султаны гейзеров. В сентябре я замечал у этого берега фонтаны высотой до двадцати — двадцати пяти и даже тридцати футов. При этом иногда наблюдается довольно редкое явление: сжатый воздух вырывается на поверхность не вертикально, а в горизонтальном направлении, и тогда бурун, словно дракон из огнедышащей пасти, выплевывает большое побочное облако кипящей пены. В солнечные дни нависающие гребни волн отражаются, словно в зеркале, в стекловидных волютах, в то время как сама волна готовится ринуться вниз. Однажды прелестным осенним днем я обратил внимание на крупную белую чайку, плывущую вдоль гладкой волюты буруна в сопровождении собственного отражения.
Я хочу рассказать об одном занимательном фокусе, который иногда проделывает ветер. Когда он дует с берега перпендикулярно к линии прибоя или близко к этому, волнам, приближающимся к суше, приходится преодолевать его сопротивление. Когда же ветер пересекает береговую черту наискось, под углом, скажем, в двенадцать — двадцать два градуса, наступающие волны уступают ветру и разворачивают свои хребты параллельно ему. Сидя на «Полубаке», я нередко мог угадать истинное направление берегового ветра, наблюдая за косым построением волн.
Пляж, растянувшийся на многие мили, выглядит наиболее живописно, когда набегающие волны сражаются со свежим береговым бризом. Создается впечатление, будто буруны действительно атакуют берег. По мере сближения ветер встречает валы по всем правилам ведения боя; атакующие, не приостанавливая наступления, делают вид, что отходят, а ветер срывает и относит назад их гривы.
Я вижу, как к северу и югу от меня волны, увенчанные гривами, стремятся вперед, оставляя на тридцать — сорок футов позади себя брызги, сверкающие на солнце. Морские кони — так окрестили люди такие волны. Если вы хотите увидеть их во всей красе, посетите это побережье ясным октябрьским днем, когда норд-вест проносится над зарослями вереска и устремляется в океан.
3Я хочу закончить эту главу, добавив несколько слов о штормовом накате.
Думаю, что любоваться им лучше всего при ветре, еще не достигшем скорости урагана. Последний разводит мощное волнение, но одновременно сглаживает валы надвигающиеся на берег, делая чудовищных размеров холмы, сплошь покрытые пеной, похожими на обыкновенные крупные волны, наблюдаемые в открытом море с палубы корабля. До тех пор пока не спадет ветер, буруны не приобретают своего настоящего вида. Самый великолепный прибой, который мне доводилось видеть, — северный отрог знаменитого флоридского урагана — бушевал в течение трех ясных осенних дней почти при полном безветрии. Шторм, как таковой, прошел, однако здешние воды были возмущены до самого дна. Возвратившись на Кейп-Код после отлучки в город, я обратил внимание на рев океана, еще будучи в Орлинсе, а добравшись до Нозета, увидел, что пляж затоплен до самого основания дюн и скрылся под слоем взбаламученной пены, залитой лунным светом. Я был одет для вылазки в город и волочил за собой тяжеленный чемодан, поэтому карабкаться на вершины дюн и продираться сквозь полузатопленные заросли по дороге на «Полубак» оказалось чертовски трудным делом.
Различные стихийные силы принимают участие в формировании штормового прибоя: величественный волновой ритм Земли, неистовство шторма, массы воды, стремящейся подчиниться собственным природным законам. Порой настоящие волны-гиганты выходят из штормового моря и, как подобает гигантам, прорываются на сушу дальше других волн, превращаясь в буруны уже на внешней отмели. Оттуда они бросаются на берег, сохраняя до конца обретенную форму. Достигнув пляжа, они обрушиваются на него с ревом, растворяющимся в грохотании самого шторма.
Массы воды, придавленной ветром, движущейся непрерывно, толкаемой вверх и вниз, ложатся у берега стекловидным пластом, поверхность которого покрыта кипящей пеной, напоминающей мрамор. Весь этот хаос окаймлен полосой совершенно необузданного беснования шириной до пятидесяти футов; вода струится вперемешку с песком.
Снизу движется подспудное приливное течение, образуя подводную тягу мористее всего побережья Кейп-Кода. Прибрежные течения движутся здесь в южном направлении, выбрасывая на берег обломки старых затонувших судов и плавник. Заметив какой-нибудь ящик или палку, подобранные мной на берегу, друзья из Береговой охраны нередко говорят: «Видел эту штуку две недели назад у маяка».
После неистовства восточных штормов я нахожу на пляже предметы, принесенные из залива Мэн: молодые ели, вырванные с корнем; буйки омаровых ловушек из Матиникуса, а однажды шторм покрыл пляж россыпью вскрытых ракушек.
В другой раз накат усеял песок кусочками окаменевшего дерева, выточенными морем из останков древнего леса, погребенного на дне океана мористее нынешнего побережья. Камешки были темно-коричневые и походили на обыкновенную гальку.
В прошлый раз я обнаружил у кромки прибоя подковообразного краба огромных размеров — единственного, которого мне удалось увидеть в местных водах. Бедный Limulus polyphemus! Прибой опрокинул его на спину; он по своему обыкновению сложился пополам, и вода забила песком место сгиба. Когда я наткнулся на краба, тот уже превратился в игрушку прибрежной пены и находился в плачевном состоянии. Я поднял его, промыл от песка трепещущие жабры и, ухватив за хвост, с которого капала вода, зашвырнул как можно дальше от берега, за полосу прибоя. Крохотный всплеск — только краба и видели, а в следующее мгновение вода замыла маленькую впадину, которую он оставил в песке.
Осенние осты и ноябрьские приливы вымывают из берега летние отложения песка, и высокие, не по сезону, нагоны воды достигают подножия дюн. С приближением холодов с побережья исчезают последние прыгуны и фуражиры, населявшие кромку воды.
Неистовствует ледяной ветер, я слышу сухое пощелкивание песчинок о западную стену моего дома; приближается декабрь, зима опускается над побережьем.
Середина зимы
Год, прожитый за закрытыми дверями, — путешествие по страницам бумажного календаря.
Год, проведенный в окружении природы, — свершение грандиозного ритуала.
Для того чтобы приобщиться к этому ритуалу, нужно постичь маршруты паломничества солнца, овладеть стихийным пониманием этого светила, проникнуться тем особым чувством, которое научило первобытных людей отмечать пределы летнего и зимнего солнцестояний.
Всю осень я наблюдал за перемещением огромного диска над южной частью горизонта вдоль зарослей вереска, лежащих за топями. Текли дни, и он то погружался в далекий луг, то скрывался за безлистным деревом, то прятался позади холма, покрытого осокой и местами убеленного снегом. Думаю, мы теряем многое, когда утрачиваем ощущение присутствия солнца.
Но как бы мы ни относились к солнцу, его прохождения — величайшая стихийная драма, благодаря которой мы существуем. Не разделять его радости, не преклоняться перед ним, не ощущать его обаяния — значит повернуться спиной к поэтическому очарованию духа природы, питающего нас.
Многосложная цветовая гамма схлынула с моря и дюн, словно отлив; сначала ее тона будто обмелели, все еще не собираясь сдавать позиций; затем почти внезапно исчезли в течение одной серой недели, по крайней мере так мне показалось. Тепло оставило волны, зима принесла штормы, стремительный ветер, лед, проливные дожди. Первый снег выпал в начале ноября на рассвете, положившем начало тусклым, промозглым дням. Накануне я написал письмо, собираясь отправить его с патрульным Береговой охраны, проходившим обычно мимо «Полубака» в южном направлении ровно в семь, однако прозевал его; приветливая вспышка фонаря не ответила на мой зов с вершины дюны, где я стоял, вглядываясь в темноту, окутывающую пляж. Не пожелав просиживать допоздна в ожидании очередного полночного патруля, я вышел из дома и оставил записку на контрольном пункте с просьбой разбудить меня и забрать письмо, когда последний патрульный будет проходить утром.
