Борис Васильев - Кажется, со мной пойдут в разведку...
Спотыкаясь, шагаем через кочковатое болото к базе. Федор — впереди, не оглядываясь.
— Задал ты нам шороху! — тихо смеется Славка. — Всю деревню облазили, Федор в речку нырял…
Я обиженно молчу, придерживая рукой распухшее горячее ухо.
Полоса невезений оказывается куда шире, чем я мог себе представить. В пять утра, буквально, за минуту до выезда, нарываюсь на восставшего от сна главного:
— Слух прошел, что вы кончили школу с золотой медалью.
— С серебряной.
— Надеюсь, четверка была не по русскому письменному?
— По пению, Георгий Адамыч.
Главный добродушно смеется, а я злюсь: ребята ждут. К нам идет Лихоман.
— Юлий Борисыч, я забираю этот молодой кадр, — говорит главный.
— Останешься, — приказывает Лихоман. — Поможешь с отчетом.
— Валить все на пеэмпе? — как можно наивнее спрашиваю я.
— Писать правду, — режет Лихоман.
Вездеход уходит без меня.
Целый день торчу в душной комнате, выписывая из журнала испытаний дефекты. От обиды на главного работаю столь добросовестно, что к обеду составляю список на сто восемьдесят три дефекта. Все как полагается: со ссылками на километраж и время. Отдаю главному и с чувством исполненного долга иду на кухню, где орудует тетя Настя. Мы в приятельских отношениях, и моя порция соответствует широте ее души. Мы калякаем о всяческих житейских невзгодах, и не успеваю я управиться с первым, как в кухню влетает разъяренный главный:
— Слушайте, что это такое?..
Мой труд жирно шлепается на стол.
— Список дефектов…
— Список? Это смертный приговор машине, а не список! Сто восемьдесят три дефекта, полюбуйтесь!.. Сколько у вас было по арифметике?
— Пять.
— Вот на пять вы все и разделите. Сколько получится?
— Тридцать шесть и шесть десятых…
— Шесть десятых оставьте себе, а список извольте сократить до тридцати шести пунктов. И без вольностей, молодой человек!
Он поворачивается и идет к дверям.
— Ничего сокращать не буду.
Я это сказал или не я? Сказать-то сказал, но перепугался до потери аппетита. Главный грузно топает ко мне: брови сомкнуты, как белогвардейцы в психической атаке. Я встаю с застрявшим в горле куском:
— Что вы сказали?
Молчу. Проклятый кусок щекочет горло.
— Мне нужен список на тридцать шесть дефектов. Ясно? Тридцать шесть. Предел.
Он опять топает к дверям, а я, потея от страха, повторяю как попугай:
— Ничего сокращать не буду…
Главный всем телом разворачивается ко мне и начинает наливаться кровью. Словно надувает большой красный шар.
— Смешки? Юмор? «Ну, заяц, погоди!»? Здесь работа, молодой человек! Правительственное задание! Отчет идет в министерство. Министерство, соображаете? Через час чтобы список был у меня!..
Он поворачивается к дверям, многократно переступая ногами.
— Ничего…
— Что? — гремит он.
— Ничего, ничего! — поспешно кричу я. — Ничего, говорю, не поделаешь! Сто восемьдесят три — это сто восемьдесят три, а если разделить на пять, то тридцать шесть и шесть десятых. Нормальная температура…
Черт меня вынес с этой нормальной температурой. Главный вскипел, как молоко:
— Шуточки шутите? Мальчишка! Пойдете в цех, к станку! Вам не место на ответственной работе!..
Он кричит что-то еще, с криком убегает, и последнее, что мы слышим, носит уже характер обобщения:
— Распустили! Избаловали!
— Ох, напрасно ты, напрасно, — вздыхает тетя Настя. — Толстого нельзя сердить: кондрашка хватит. Да и незачем: толстые — они добрые.
— И Чингисхан тоже, да? — с обидой спрашиваю я и, недообедав, иду на улицу.
Пес тычется в колени и машет хвостом. Я чешу его за ухом, он млеет от восторга, а я отсчитываю время ударами собственного сердца. Через час список из тридцати шести дефектов должен лежать у главного. Должен… А что должен делать я? Стоять на своем или исполнить приказ?
Сам я придумать ничего не могу. Взвешиваю так и этак, делю на пять, умножаю на два, вконец запутываюсь и решаю все рассказать Владлене.
Владлене выделили крохотную каморку с окном, выходящим в поле. Долго прислушиваюсь: за дверью тишина.
— Кто там?
Боком вхожу в комнату. Владлена стоит у окна, скрестив руки, и взгляд у нее какой-то загнанный. Вместо отчетов на столе одеяло и утюг.
— Я на минутку, Владлена Ивановна.
— Я не работаю.
Голос у нее какой-то дистиллированный. Но я слишком озабочен собственными неприятностями и выпаливаю их с ходу.
— Делай, что говорят.
— Ага.
Вроде все стало на свои места. Не очень, правда, радостно сдавать позиции, но с мостика виднее. Благодарю, пячусь к двери.
— Подожди, Гена.
Застреваю. Владлена долго хмурится, покусывая губы:
— Ты не съездишь на станцию?
— Зачем?
— Надо встретить представителя шинного завода.
— А как я его узнаю?
— Седьмой вагон. Поезд Москва — Владивосток.
Странно: внутренне я ощетиниваюсь от этой просьбы.
Вздыхаю, смотрю в пол. А глаза у нее тревожные, умоляющие.
— Сделаешь, Гена?
— А ехать на чем?
— На газике, я договорюсь. Идем.
Увидев меня, Георгий Адамыч начинает сопеть. Но Владлена тут же укрощает его:
— Он все осознал, Георгий Адамыч. И поедет на станцию встречать Колычева.
— А почему он, а не вы встречаете Колычева?
— Я неважно себя чувствую.
— Да? Ну, дело ваше, пусть список сначала составит.
— Составлю, — покорно соглашаюсь я. — Тридцать шесть пунктов.
— Тридцать пять! — вдруг торжествующе кричит он. — Тридцать пять, я передумал!
Вечером еду на станцию. Сижу на командирском месте, и это несколько примиряет меня с жизнью.
— Кого встречаем-то? — интересуется шофер. — Андрей Сергеича, что ли?
— Колычева.
— Во-во. Его Владлена обычно встречает. Чирикают там, сзади.
— Чирикают?
— По резиновому делу. Катки, сайлентблоки. Ничего мужик, видный. Издалека узнаешь, Узнаю действительно издалека: рост баскетбольный. Вертит головой мимо меня.
— Товарищ Колычев?
— Я. — Взгляд у него как у мороженого судака. — А где Владлена?
— Ивановна? — глупо спрашиваю я.
— Естественно.
И вдруг я прозреваю. В упор смотрю на него и вижу купе вагона, лейтенанта в коридоре и слезы Владлены.
— Вы из Ярославля?
— Из Ярославля… — Он несколько озадачен моим агрессивным тоном. Ждет, что последует дальше.
— Идемте, — говорю я с интонацией постового. Иду впереди, не оглядываясь. Распахиваю дверцу, откидываю сиденье, жестом приглашаю в машину. Он не торопится: шумно здоровается с шофером, угощает его папиросами, болтает о погоде. Наконец пробирается назад. Сажусь рядом с водителем, независимо хлопаю дверцей.
— Поехали.
Едем молча. Колычев пытается завязать разговор, но с шофером беседовать трудно, а я покрепче стискиваю зубы.
Проселочная дорога лениво вьется среди хлебов, ныряет в березняки. За машиной шлейфом тянется пыль, и я думаю о ребятах. Темнеет — значит, организовали привал, расстелили брезент и устало ждут, когда сварится картошка. Славка, как всегда, что-нибудь травит насчет неандертальцев, Федор пилит свой мундштук, но слушает с интересом, а Степан все опровергает. И командор вставляет ехидные замечания…
Водитель раскатисто сигналит: впереди одинокая фигура. Пестрая косынка, чемодан в руке, босоножки заброшены за плечо. Голые ноги мягко топают по пыли. Машина сигналит, девушка сходит на обочину, и я что есть силы кричу:
— Стой!..
Газик тормозит. На ходу распахиваю дверцу, прыгаю.
— Девушка! Идите сюда! Идите, не бойтесь!
Не идет. Смотрит настороженно. Бегу к ней, — Опять на деревню к дедушке? — И отбираю у нее чемодан. — Нам, кажется, по пути?
Мы идем к машине, и тут я жалею, что так необдуманно уселся на командирское место. Но не пересаживать же Колычева?.. Девушка пробирается назад, чемодан ее я беру на колени:
— Поехали!..
Машина трогается, и Колычев сразу начинает чирикать:
— Издалека едете?
— Да.
— К родственникам в гости?
— Да.
— А как вас зовут?
— Аня.
— Анечка! Прекрасное имя…
Я не выдерживаю. Кое-как разворачиваюсь на сиденье, чтобы оказаться к ним лицом, и переключаю разговор на себя:
— А знаете, что с нами было в тот вечер? Мы в высоковольтный столб врезались. Искры, грохот — ужас что творилось!..
— У нас неделю света не было.
— Вот-вот, из-за нас…
Утрись, долговязый товарищ Колычев!..
Удивительно все-таки у девчонок уменье моментально осваиваться в новой обстановке! Ведь тихоней прикидывалась, а не проехали мы и десяти километров, и уже трещит как сорока, и смеется, и швыряется своими глазищами, словно режется в пинг-понг со мной и Колычевым одновременно. А я бы на ее месте молчал всю дорогу как удавленник…
У развилки Аня просит остановить. Я вылезаю первым:
— Счастливо! — И очень эффектно хлопаю дверцей.
Газик отъезжает. Аня хмурится.
— Зачем это?
Но я вижу, что она довольна. Просто ее девичье естество диктует ей алогичные слова и логичные поступки. Молча подхватываю чемодан на плечо. Аня сердито фыркает и, вскинув голову, шагает впереди. Мы сворачиваем на тропинку. Уже темно. Босые ноги звонко топают по твердой земле.
