Борис Васильев - Кажется, со мной пойдут в разведку...
— Эй, друг, ты в дизелях разбираешься?..
Поздно: я уже на той стороне. Мокрый по горло и с папиросой в зубах. «Вот дурак-то, — сказала бы моя мама. — Вот дурачок, господи боже ты мой…»
4
На следующий день, вместо того чтобы спешить к Ане, я спешу совсем в другую сторону.
Оказывается, пока я рассуждал о профессиях, наши послали по рации SOS: лопнул вал подвески, именуемый торсионом. Вместе с валом решили отправить и меня, поскольку главный зеленел при упоминании моего имени. Но торсион-то в наличии был, а меня не было, и поездку отложили до утра: утром мне дали взбучку.
Грузовик трясет немилосердно, и торсионный вал, как взбесившийся, мечется по кузову. Я приглядываю за ним и вовремя уношу ноги, прыгая к другому борту. Иного способа уберечься нет, так как вал весь в смазке и скользкий, как налим.
Мы с ним вдвоем в кузове, а в кабине, кроме шофера, Виталий Павлович и Колычев. Изредка Виталий Павлович на ходу заглядывает в кузов:
— Ну, как тут у вас?
Он беспокоится о торсионе, поскольку это — его хозяйство. А я беспокоюсь о своих ногах, поскольку это — мое хозяйство. И вот скачу по кузову, а торсион скачет за мной, и победа достанется тому, кто перепрыгает. Он оказывается более выносливым, и я приезжаю весь в мыле и с синяком на ноге.
Ребята валяются на брезенте. Сломанный вал уже промыт в газойле и насухо протерт тряпками. Виталий Павлович коршуном вцепляется в него. Лихоман садится рядом, и они начинают спорить, по очереди колупая пальцами свежий излом. Я спрашиваю, где можно умыться, и Славка ведет меня к соседнему болоту.
— Ну, чего интересного?
— Ничего, — говорю я и чувствую, что промолчать не смогу. — Знаешь, я ее опять встретил.
— Кого?
— Ну, ту, помнишь?.. Ну, когда я молоком облился.
Славка начинает хохотать. Хохочет он долго, но я терпеливо жду, потому что мне хочется похвастаться. Наконец ему надоедает смеяться:
— Ну и что?
— Аней ее зовут. Знаешь, я ее провожал.
— Потискал хоть на прощанье?
Мне сразу делается скучно. Молча вытираюсь, иду к машине.
— Ну, чего молчишь? Не далась?
— Знаешь, Славка, ты извини, но я на эту тему говорить не буду.
— Стесняешься?
— Это что — цель жизни, да?
— А ты как думал? — Славка даже останавливается. — Цветочки-василечки? Вздохи при луне? Это все мура. Мужчина должен себя заявить сразу, потому что он — сторона нападающая, понятно тебе? Не нападешь — не завоюешь, вот и вся любовь.
— Какая же это любовь?
— Ох, и мусору в тебе, Генка! — сокрушенно вздыхает Славка. — И все от девственности.
— Ну, знаешь…
— Точно говорю. Природа требует, а ты ей теорийки подсовываешь. Как голодному — лекцию о гербицидах. А не сбежал бы тогда — и дышал бы сейчас по-другому.
Еще на подходе мы слышим повышенные голоса. Период тихого обмена мнениями кончился, и теперь Лихоман и Виталий Павлович вульгарно орут друг на друга.
— Дефект металла, Юлий! Протри глаза!
— Какой, к черту, дефект! Мал запас прочности…
Раньше я не разбирался в подобных спорах: считал, что каждый выгораживает себя. А потом понял, что к чему: конструктор рассчитывает, а испытатель проверяет. Тут дело не в чести мундира, а в принципах профессионального долга; помню, как радовался Славка, доказав, что крепление радиопередатчика не обеспечивает его сохранности при длительной тряске. А сегодняшняя поломка еще серьезнее: если торсионный вал лопнул из-за брака металла, надо просто поставить новый и гонять вездеход дальше; а если виноват не металл, а сама конструкция? Тогда наша обязанность доказать непригодность торсионов сейчас, на испытаниях, пока машина считается опытной и не пошла серийно в народное хозяйство. Вот потому-то они и орут друг на друга.
— Я категорически отрицаю, Юлий!
— А я утверждаю!
— А я тебе говорю, что во всем виноват металл, понятно? Я тебе цифры дам: посчитай сам, если еще не разучился.
— Ладно, стоп. Здесь испытатели, Витенька, их и спросим. Федор!
Федор калякает с Колычевым. Лениво оборачивается:
— Ну?
— Отчего лопнул торсион?
— Поломка. Вы радиус галтелей увеличьте, Виталий Павлович.
— Ну, простите…
— Точно, — с ленцой продолжает Федор. — Мал радиус перехода, вот и режет.
— Стоп! — командует Лихоман. — Степан!
— Вообще-то… — Степан начинает прикуривать. — Галтельки, конечно, увеличить не помешает.
— Вот, — с торжеством говорит командор. — Учитесь, товарищи конструкторы, у атакующего класса.
— Первый случай, — вдруг влезает в разговор Колычев. — Еще рано судить о конструкции.
— Первый? — Федор поднимается. — Хотите, сейчас второй сделаю?
— Не хвались, водитель, не хвались! — машет рукой Виталий Павлович.
— Спорим? — Широкая ладонь Федора выдвигается вперед, как совковая лопата. — Укажите, какой желаете: левый или правый.
— Новый! Тот, что привезли! — кричит Колычев. — Я спорю, и мне вас жалко!
Лихоман улыбается.
— Ну, добро, творцы, сейчас получите наглядный урок. Ребята, торсион на место. Быстро!
Мы ставим моего врага в машину. Работаем в десять рук, и конструкторы всячески острят в адрес Федора. Мне очень хочется, чтобы он победил, но Смеляков негромко вздыхает:
— Погорел ты, Федя, — Считаешь, не сломаю?
— Вообще-то, конечно… Только новый он, между прочим.
Славка не участвует в аврале; ворча, снимает свою рацию:
— Растрясете все, паразиты!
И Юрка Березин чего-то куксится. Сидит под кустом, поджав колени. Постно вздыхает:
— Разрешите мне не ездить, Юлий Борисыч. Живот схватило.
— Ну, а кто поедет? — хмурится Лихоман. — Сачок ты, Березин.
— Я! — кричу — Я поеду, Юлий Борисыч! Я не хуже Юрки все запишу!..
— Это правильно, — улыбается Виталий Павлович. — Знаешь, Юлий, он главному подал докладную на сто восемьдесят три дефекта…
Желающих присутствовать при поломке почему-то не оказывается, и мы выезжаем вдвоем. Я стою на месте Юрки, на сиденье позади водителя, и прямо передо мной торчит из люка Федорова голова.
Выезжаем на дорогу и едем, пока не кончаются хлеба. Здесь Федор вылезает и начинает детально изучать кюветы. Он долго топает сапогами на одном месте и наконец возвращается:
— Ну, держись покрепче, Москвич.
«Москвич» — значит, не забыл еще, как ему пришлось нырять в речку, разыскивая мой труп…
Вездеход, покачиваясь, перебирается через кювет и идет по скошенному лугу. Федор разворачивает его носом к дороге и что-то кричит, но я записываю показания приборов и не слышу. Машина с ревом срывается с места. Федор беспощадно разгоняет ее, и дорога все ближе: сейчас, вероятно, он сбросит газ, но все происходит совсем не так. Он продолжает гнать, пока нос не нависает над кюветом, резко убирает обороты и неуловимо накреняет машину.
Я перестаю держаться и подпрыгиваю, чтобы самортизировать удар, но запаздываю, а когда возвращаюсь в исходное положение, меня со страшной силой подбрасывает встречным толчком. Я подлетаю выше борта, почему-то переворачиваюсь вверх тормашками и ныряю в люк впереди Федора. Башкой утыкаюсь в какое-то железо, застреваю, и Федор вместо дороги видит мой обтянутый джинсами зад.
— Говорил, держись крепче, раззява!.. — орет он сверху, а я стою на собственной голове, двигаю ногами и не могу выбраться, потому что нас заклинило в люке насмерть.
— Вылезай!.. — орет Федор. — И не дрыгай ногами: песок в глаза сыплется!..
— Ты вылезай! — глухо кричу я изнутри. — Мне некуда тут!..
— Да я же встать не могу, холера!.. — бушует Федор. — Повис на мне, а еще командует!..
— Ну, некуда тут, Федя, некуда!.. Ты меня вверх тяни! За штаны, Федя!..
— Ты же мне руки прижал, балда!.. Чем я тебя за штаны буду тянуть? Зубами, что ли?
Тут он начинает двигать своими ручищами, и моя голова вертится вместе с ними, как рулевое колесо.
— Тише!.. — кричу. — Шею сломаешь!..
Федор перестает вертеть мою голову и начинает шевелить ногами. Он пытается поджать их, чтобы можно было встать вместе со мной, но ему мешают мои плечи. Пыхтит, тискает меня своими жердями, но толку из этого не получается. Я не выдерживаю:
— Не могу, Федя…
— А я могу? — огрызается он. — Даже покурить нельзя, и муха, гадина, шею жрет…
— Едем к нашим, Федя. Задохнусь я…
Федор размышляет, вздыхая. Потом говорит:
— Погоди, педали нашарю.
Пять минут пытки, и Федор наконец нащупывает рычаги. К счастью, мотор не заглох, и Федору удается, невероятно свернув мне шею, включить передачу.
— Задницу можешь убрать? — спрашивает он.
— Куда?
— Ну вперед, что ли.
Я складываюсь, как перочинный ножик, свесив ноги на нос машины. В голове шумит от прилива крови.
— Только передачи не переключай.
— Ладно, — ворчит он. — Энтузиаст чертов, связался я с тобой…
Ползем невероятно медленно. Вокруг стоит адский грохот, поскольку я влип ухом в моторную перегородку. Не знаю, сколько времени мы так ехали, но я до гробовой доски буду считать это путешествие самым длинным в своей жизни.
