Лао Шэ - Сказители
– Я... – Сяо Лю стал заикаться и, не в силах высказать свои мысли, лишь покивал головой, выражая согласие.
Тан Сые с женой решили больше не разговаривать. Они уставились на Баоцина, надеясь тем самым поставить его в затруднительное положение и принудить к более благоприятным для них условиям. В действительности же они понимали, что и выдвинутые им условия вообще-то были недурны.
Наконец рот раскрыла Циньчжу:
– Дядюшка Фаи, пусть будет по-вашему! – Тан Сые и тетушка вздохнули с облегчением.
– Ладно. Так и порешили. Ждите от меня весточку, – сказал Баоцин и распрощался.
Глава 4
Зал для исполнения сказов назывался «Мир и покой». Так же назывался и сам театр народного сказа, который Баоцин видел на гастролях в Бэйпине лет тридцать назад.
Он располагался на самой оживленной улице города и мог вместить человек двести. По расчетам Баоцина, сотня зрителей гарантировала ему возврат вложенных средств, сто пятьдесят человек уже давали некоторую прибыль, а полный зал позволял получить солидный доход.
Наступил день премьеры. Всю ночь Баоцину не спалось. Чуть забрезжил рассвет, как он уже был на ногах. Разыскав лист оберточной бумаги, Баоцин записал на нем все, что должен был сделать в течение дня. Затем он сложил его, спрятал в карман и вышел.
Сначала Баоцин отправился посмотреть, как был украшен вход в зал. Вывеска с названием театра была расцвечена красными, белыми и синими электрическими лампочками. В предутреннем тумане их тускловатый свет казался призрачным и волшебным. Под вывеской находилась стеклянная витрина, на которой черными иероглифами по красному фону были представлены имена исполнителей. В самом центре красовались три больших черных иероглифа: Фан Баоцин. По бокам золотом по красному были выведены имена Сюлянь и Циньчжу. А ниже – стандартный набор ярких броских эпитетов, списанных с кинематографических реклам и анонсов.
Баоцин, прищурив глаза и улыбаясь, глядел на свое имя. Не хуже, чем в былые времена! Есть чему радоваться. В прежние годы ему не раз приходилось входить в состав других трупп, да и самому их создавать. Однако по своему репертуару, по известности он не мог соперничать с коллегами. А теперь, впервые, он значился главным номером программы, и душа его была полна ликования.
Он долго с удовлетворением смотрел на рекламу и лишь затем неохотно, как бы сожалея о расставании, ушел. Он заглянул в чайную и велел подать чайник чаю.
Потом он направился к Сяо Лю, чтобы договориться о репетиции для Сюлянь. Самому ему репетиция не требовалась – он был старым, опытным актером. Если бы Сяо Лю случайно ошибся, Баоцин мог как ни в чем не бывало продолжать петь дальше. Однако с Сюлянь дело обстояло иначе. Ошибись Сяо Лю, и Сюлянь пошла бы за ним. Вот почему им нужна была репетиция – чтобы не оскандалиться в самый день премьеры.
Однако у Баоцина не хватало смелости просто так вбежать в гостиницу и вызвать Сяо Лю. Семейство Тан, заметив его, наверняка придумало бы, как помешать Сяо Лю провести репетицию.
Подойдя к конторке, он дал служащему несколько монет и попросил вызвать Сяо Лю на пару слов. Увидев его, Баоцин предупредил:
– Не бери трехструнку, я взял свою. Если брат услышит твою игру и станет что-нибудь говорить, не принимай близко к сердцу. Что бы там ни было, а кормить семью нужно.
Сяо Лю вяло усмехнулся и обещал после полудня порепетировать.
Два дня назад Баоцин посетил парикмахерскую, но сейчас снова постригся и побрился. После этого он достал из кармана тот самый листок и стал соображать. Нужно навестить всех, кто ему помогал, в особенности чиновников и главарей Местных хулиганов, дать им контрамарки с просьбой посодействовать и помочь.
Он нашел время поговорить с каждым, кто имел отношение к сегодняшнему представлению: продавцами мелкой снеди, чая, сигарет и семечек, теми, кто раздает горячие полотенца, чтобы обтереть потное лицо и руки, билетерами, кассирами, смотрителями за порядком. Придя в четыре часа после полудня, все они должны были сначала совершить обряд поминовения предка-наставника и бога богатства, испрашивая у них благополучия.
Баоцин уже стал известным человеком в городе. Куда бы он ни пошел, везде его узнавали. В чайной, винной лавочке и в ресторане хозяева и служители-официанты знали, что он организовал труппу и что сегодня вечером у него премьера. Они его называли «хозяин Фан» и на все лады поздравляли, рассчитывая таким образом заполучить на сегодняшнюю премьеру пригласительный билет. Но Баоцин только складывал руки в благодарности и никак не реагировал на их намеки. Отойдя в сторону, он начинал про себя ворчать: «А когда это, интересно, я получал от вас приглашения? Когда это я не давал на чай?»
Было два часа, когда он вернулся в гостиницу. Все уже было готово. И Сяо Лю приходил репетировать с Сюлянь. Она успела одеться к представлению и сетовала на то, что у нее нет денег купить пару новых туфель.
– Сегодня уж как-нибудь сойдет, – сказал Баоцин, – Надень та атласные с вышитыми цветами. Как только у меня появятся деньги, куплю тебе новые. – Она недовольно скривила рот, но все же вняла совету отца.
Тетушка Фан надела на себя все самое лучшее и была трезва на удивление. Она помнила, что в четыре часа нужно совершить обряд поминовения, и все это время не смела прикасаться к вину, боясь оскорбить духов и навлечь беду. Как только закончится представление и в кассе появятся деньги, она выпьет пару бокальчиков, чтобы отметить успех.
Дафэн, казалось, не испытывала особой радости. Поминовение духов ее не очень-то трогало. К тому же, увидев, что сестра так принарядилась, она стала немножко ревновать.
Баоцин это почувствовал.
– Моя добрая Дафэн, не нужно этого ребячества! Воз я заработаю денег и куплю тебе пару новых туфель. Те красивые, что я сегодня видел в магазине.
Дафэн ничего не сказала.
– Мой добрый брат, – обратился далее Баоцин к Тюфяку. – Я хочу немного передохнуть, сегодня вечером я должен буду показать все, на что способен. Мой родной брат, сходи, пожалуйста, в театр и приготовь заранее все к церемонии поминовения. У тебя память лучше моей. Помоги мне, прошу тебя, возьми это дело в свои руки. Когда кончится представление, я приглашаю тебя выпить пару рюмочек.
Так, умоляя и похваливая, он уговорил Тюфяка помочь. Но от такого поворота дел ему пришлось выслушать бесконечные разглагольствования брата о том, как нужно
обставить площадку во время ритуала поминовения. Тюфяк выказывал свою образованность.
– Ладно, мой добрый брат. – Баоцин без остановки кивал головой. – Буду слушать тебя, можно дальше не продолжать. Уже два часа, тебе пора трогаться.
Два часа пролетели как одно мгновение. Ритуал совершался за сценой. Тюфяк успел все приготовить в самом лучшем виде. На стене была наклеена красная бумага, на ней надпись: святое место – место предка всех наставников – чжоуского Чжуанвана. Перед святым местом стоял ритуальный столик, пара красных свечей и огромная оловянная чаша для благовоний. В качестве жертвоприношений стояло несколько тарелочек сухого печенья, свежие фрукты и три рюмки рисовой водки, Стол с четырех сторон был задрапирован специальной атласной скатертью с вышитыми на ней красными цветами. С трех сторон вдоль стен стояли скамьи, а посреди комнаты – длинный стол, покрытый белой скатертью, с чайником чая на нем, чашками, сладостями, семечками, сигаретами и вазочкой, в которой стояли свежесрезанные цветы.
Один за другим входили приглашенные на сегодняшнее представление местные актеры. Все они были очень бедно одеты, так как долгое время не имели работы. Одни курили длинные трубки, другие, обмахиваясь веерами из банановых листьев, потягивали сигареты.
Но вот дверь отворилась, и вошел Баоцин. Низко поклонившись и поворачивая бритую голову то влево, то вправо, он не переставая повторял: «Садитесь, пожалуйста, садитесь, пожалуйста», зная, что эта публика будет приветствовать его стоя. Он не очень-то уважал местных актеров, а те в свою очередь мало считались с «людьми из-за реки». Однако Баоцин не хотел, чтобы такого рода неравные отношения были слишком заметными.
