Майкл Муркок - Бордель на Розенштрассе
Обзор книги Майкл Муркок - Бордель на Розенштрассе
Майкл Муркок
Бордель на Розенштрассе
Между крепостью Хемниц, сооруженной в XVI веке, и монастырем капуцинов XVIII века возвышается базилика Сен-Ваклар, объединившая в себе романский, готический и барочный стили. Эти три свидетеля своих эпох находятся как раз над площадью Кёнигсплац и великолепным, совсем новым концертным залом в современном египетском стиле, обязанном своим существованием Чарлзу Ренни Макинтошу. Можно с уверенностью сказать, что в Майренбурге не было ни одного уродливого здания, просто некоторые были чуть-чуть красивее других. Многие путешественники останавливаются здесь, направляясь на воды в Карлсбад, Мариенбад и Франценбад. Майренбург связан с Веной железнодорожным и водным путями. Здесь часто делают пересадку, меняя порой и способ передвижения. Железнодорожный вокзал сооружен по проекту Каммерера; это настоящее чудо строительной техники в стиле «либерти». Отсюда удобно добираться до Праги и Дрездена, Санкт-Петербурга и Москвы, Вроцлава и Кракова, Будапешта и Вены и еще дальше до Венеции и Триеста, куда тоже можно добраться пароходом.
В Майренбурге процветают легкая промышленность и торговля, город также имеет немалый доход за счет туристов, которые его посещают в любое время года.
Доходы от туризма идут на сохранение и реставрацию старых зданий. Известно также, что принц Бадехофф-Красни, последний правитель провинции Вельденштайна, столицей которой и является Майренбург, значительную часть своего состояния выделяет на строительство новых сооружений, а также для покупки произведений современных художников, для местной галереи. Именно поэтому его вполне справедливо прозвали «современным Лоренцо де Медичи», впрочем, принц, кажется, сознательно в своих действиях хочет походить на знаменитого флорентийца. Ныне Майренбург представляет собой центр возрождения современной Европы.
Р.П. Даунс
«Города, которые завораживают».
Келли, Лондон, 1896
МАЙРЕНБУРГ
Теперь я в состоянии довольно продолжительное время двигать правой рукой. Несмотря на случающиеся порой внезапные приступы слабости и озноба, моя левая рука также действует вполне прилично. Меня продолжает опекать старый Пападакис, и я больше не боюсь остаться брошенным на произвол судьбы. Мои теперешние ощущения ничуть не тяжелее, чем те, которые я испытал ребенком, навещая больного члена семьи. Мне всегда удивительно трудно воскресить в памяти то чувство тревоги, которое часто угнетало меня в юности. Некоторые мелкие неприятности, такие, как, например, боль в гениталиях, ничего не значат по сравнению с моими нынешними приступами гнева или отчаяния! Беспомощность, возникающая в результате болезни или преклонного возраста, напоминает о том, сколь тщетны наши попытки улучшить свое собственное состояние. Казалось, что мои старые раны совсем затянулись, а теперь, когда я собираюсь их бередить, возможно, обнаружу, научился ли я в результате чему-нибудь или выясню причину своих страданий.
Город Майренбург несравненной красоты. Самые знаменитые архитекторы и строители вложили весь свой талант в создание этих красот, начиная с X века. Здесь нет ни одного здания, даже самого незначительного, типа склада, сарая, мастерской, которые бы не вызывали восхищения и не выглядели как настоящее произведение искусства. В сентябрьское утро, незадолго до рассвета, из серого тумана разносятся гудки паровозов. В густом воздухе виднеются только два одинаковых готических шпиля собора Сент-Мари, похожих на две симметричные, обточенные волнами скалы, возвышающиеся над серебристой поверхностью лениво застывшего моря. В Майренбурге я жил полнокровной жизнью. Как ни странно, в то время смерти я боялся куда больше, чем сегодня, когда она заявляет о себе каждой клеткой, каждым органом моего тела. Никогда я не жил так напряженно. Живя долгие годы в Майренбурге, я томился от тягостной и дурманящей чувственности в атмосфере, пропитанной сексуальным исступлением. Дальнейшее погружение в эту обстановку, если бы это было возможно, неизбежно привело бы меня к гибели, вот почему я, хотя и с сожалением, расстался с тем периодом своей жизни, который был связан с Майренбургом. Полагаю, что я лишился самого лучшего в жизни. Разумеется, все стало значительно проще с тех пор, как я переехал в Италию, и вынужден был изменить свои привычки, о которых прежде даже не задумывался. Меня навещают друзья, мы предаемся воспоминаниям, воскрешаем в памяти лучшие мгновения жизни, посмеиваемся над худшими. Время не изменило нас. Однако никто из моих друзей не бывал в Майренбурге, и мне не верят, когда я рассказываю обо всем, что там произошло со мной. А было что рассказать. Александра. Моя Алиса. Она так и осталась шестнадцатилетней. Вот она отдыхает, завернувшись в зеленый бархат. Я касаюсь ее душистой желто-розовой кожи, словно хочу согреть этот оранжерейный цветок в первые осенние дни. А в это время из танцевальной залы внизу слышны звуки скрипки, в кафе «Моцарт» играют вальс. Запах моего члена смешивается с благоуханием ее тела, напоминающим аромат меда и роз. Сверкающий взгляд, на алых губах играет томная улыбка, лицо обрамлено темными кудрями. Она раскидывает в стороны тонкие руки, раскрывая объятья. Александра. Она заставляет называть себя Алекс. Позже она станет Алисой. Я околдован ею, она — воплощение моей мечты. За окнами, словно мираж, виднеются шпили и крыши Майренбурга. Еще немного, и я стану жертвой своего воображения. Эти огромные зеленоватые глаза внимательно и ласково смотрят на меня. Я покорен. Моя Александра. Она поворачивает голову, слегка приподнимая плечи, и произносит мое имя:
«Рикки!»
Я кладу ручку и пытаюсь взглянуть поверх бювара, не появилась ли передо мной та, голос которой я только что услышал. Но увы! И я продолжаю писать, испытывая удовольствие только оттого, что хоть чуть-чуть могу погрузиться в атмосферу тех далеких дней.
Ребенком, когда я играл в солдатики, я формировал батальоны, расставлял кавалерию и артиллерию, испытывая порой неожиданные приступы столь сильного сексуального наслаждения, что часто достигал не только эрекции, но даже оргазма. И теперь еще, если я прохожу мимо выставленных в витрине магазина оловянных солдатиков, я ощущаю волнение не менее слабое, чем в возрасте двенадцати-тринадцати лет. Я не могу объяснить, почему эта игра с солдатиками производила на меня такое действие тогда и почему она действует на меня так же и теперь. Может быть, это связано с тем, что фигурки находились в полной моей власти, но сами они, в свою очередь, выпускали на волю потенцию моего члена, избавляя от необходимости соблюдения приличий и условностей, диктуемых воспитанием. Разумеется, у меня, ребенка, была лишь довольно слабая власть. Мои братья и сестры были значительно старше меня, поэтому мои юные годы протекали в относительном одиночестве. Имя моей матери никогда не произносилось. Позднее я узнал, что она уехала куда-то в Румынию в обществе некоего голландца.
Случаю было угодно, чтобы я на короткое мгновение встретился с ней незадолго до ее смерти в модном когда-то ресторане на улице Виктора Гюго и узнал в ней даму, которую видел дома на портрете. Она показалась мне маленькой и скромной. Когда я назвался, она была со мной очень любезна. Она, как и ее голландец, была одета во все черное. Отец мой проявлял интерес главным образом к политике. Он был на государственной службе и поддерживал Бисмарка. В Беке, нашем поместье, меня воспитывали гувернантки преимущественно из Шотландии, которым помогали очаровательные горничные, охотно занявшиеся со мной, когда пришла пора, и половым воспитанием. У меня складывается впечатление, что на мою жизнь всегда сильно влияли женщины.
Наступает рассвет, и Майренбург начинает дребезжать, словно монеты в кружке для сбора денег нищего: это час, когда по городу проезжают первые конки и первые экипажи. Отворяются ставни, распахиваются окна. Светло-желтый диск солнца вырисовывается в тумане, который постепенно рассеивается, открывая небо белесого цвета. Камни Майренбурга, белые и серые, блестят на солнце. Жители разговаривают на немецком, но с сильным английским акцентом, для форса имитируя венский диалект: они произносят звук «р» как «в». С далекой площади доносится звон колоколов католического храма. С самых высоких точек Майренбурга видны почти все его башенки и крыши, переплетение его труб, балконы и живописные колокольни, мосты, сооруженные в эпоху властвования королей, городские крепостные стены и каналы. Жилые дома, гостиницы и современные магазины преисполнены благородства и дышат вдохновением, так же как и расположенные по соседству с ними дворцы и церкви, памятники архитектуры, созданные Соммарагу, Нирмансом и Каммерером. Но вернемся к моей Александре. Раскинувшись на кровати, она поднимает глаза и смотрит на меня, прикасаясь маленькими грудями к моему ленивому пенису. В комнате жарко. Солнце пробивается сквозь щель в плотных занавесках, освещая узким лучом кровать и мою спину. Наши лица и ноги находятся в густой тени; белые струйки спермы ударяют ей в шею, а ее крик раздается в унисон с моим; моя Алиса. Я откатываюсь в сторону и смеюсь, испытывая истинное блаженство. Она зажигает мне сигарету. Я ощущаю себя полубогом. Курю. Не хочется делать ни малейшего движения. Она — настоящий эльф, сказочное существо, пришедшее в мою жизнь. Над Майренбургом встает заря. Чуть позже мы заснем, а ближе к полудню, завернувшись в свой черно-белый шелковый халат, я выйду на балкон, чтобы насладиться чудесным видом, который не сравним ни с каким другим, даже с видом на Венецию. Я бросаю взгляд на стол и на записную книжку в синей кожаной обложке, в которой иногда пытаюсь сочинять для нее стихи. Эту записную книжку подарила самая младшая из моих сестер. На переплете напечатано золотыми буквами мое имя: Рикхардт фон Бек. Я — младший сын в семье, блудный сын, и в этом качестве пользуюсь почти всеобщим снисхождением. Старые деревья шелестят листвой под легким западным ветерком. До меня доносится запах мяты и чеснока. Пападакис приносит мне какие-то вещи и немного морфия. Я замечаю, что дрожу, но это происходит не от боли и не от слабости. Я дрожу так, как дрожал тогда, чувства мои обострены до такой степени, что становится почти невыносимо. Я ласкаю кожу незрелого персика. Снова вижу, как опьяненный одинокий студент уходит с ее вечеринки все в том же светло-голубом мундире без фуражки, которую заменяет слишком большая фетровая шляпа; он осторожно спускается по широкой лестнице Младота, называемой также порой лестницей Тилли. Шляпа закрывает его глаза и наползает на уши. Еще детские губы складываются в трубочку, и он, слегка фальшивя, насвистывает арию из оперы Моцарта. Он пытается отыскать дорогу к Старому кварталу, где он живет. На лестнице с ним столкнулись две юные розовощекие и белокурые работницы, одетые в шали и длинные темные кофты, хихикнули и удалились, но он не обратил на них ни малейшего внимания. Спустившись по лестнице, он направился к мостовой. По обеим сторонам широкой дороги растут ели и кипарисы, совсем рядом возвышаются ворота из кованого железа и гранитные колонны Ботанического сада.
