Майкл Муркок - Черный коридор
Обзор книги Майкл Муркок - Черный коридор
Майкл Муркок, Хилари Бэйли. Черный коридор
Глава 1
Космос безграничен.
Он неприветлив и угрюм.
Это необъятная пустота, пронизанная холодом.
Угольно-черное пространство кое-где украшено россыпью светящихся пылинок. Это звезды. Они — словно в испуге перед безбрежностью космоса — сбились в сообщества, именуемые галактиками.
Но океан мрака равнодушен к проявлению чувств.
Космос не стремится к устрашению, но и не успокаивает.
В нем нет ничего — ни грез, ни любви, ни ненависти. Это эмоциональный вакуум, лишенный страха, надежд и привязанностей. Ему чужды любые проявления страстей.
Безмерность космоса подавляет. Этого гиганта невозможно ни обескуражить, ни ублажить. Ни предугадать.
Космос существует — и это непреложный факт.
Человеческий разум не в силах оценить его величину и примириться с тем, что всегда была, есть и останется вовеки эта великая тайна, которая открыта всем и не доступна никому.
С трудом укладывается в сознание само понятие вселенной, оставаясь для большинства некой абстракцией — без смысла и содержания.
И еще: космические глубины не имеют времени…
Сторонний наблюдатель — если бы такой нашелся — заметил бы в этом устрашающе равнодушном пространстве какое-то едва уловимое движение: это летел небольшой космический корабль. Он уже преодолел огромное — по земным меркам — расстояние от родной планеты и продолжал путь к одному ему ведомой цели.
Его полированный корпус слегка светился, отражая слабые лучи мерцающих звезд. За ним тянулся шлейф отработанных газов, свидетельствуя о том, что внутри металлической сигары — вопреки безжизненности космоса — теплилась жизнь.
Об этом свидетельствовали и сопровождающие его — словно хвост комету — не переработанные системой регенерации отходы: какие-то банки, обертки и другой мусор.
Отторгнутым предметам жизнедеятельности человека теперь предстояло навсегда «украшать» космическое пространство.
Вел корабль человек по имени Райн. Седой и бледный, облаченный в форменный серый комбинезон, он казался элементом оборудования рубки, окрашенного в тусклые тона серо-зеленой гаммы.
Даже цвет глаз и бровей не нарушал общего серого фона. Однако плотно сжатые губы и сильное тренированное тело говорили о твердом характере и решительности пилота.
Направляясь в главный отсек управления, Райн шел по центральному коридору. Следовало уточнить координаты корабля и показания датчиков регенерации и расходомера топлива, чтобы сверить их с данными бортового компьютера.
Как и следовало ожидать, все оказалось в полном порядке — Райн не обнаружил никаких отклонений в параметрах.
Прекрасно.
Теперь надлежало заняться бортовым журналом — этого требовала не только многолетняя традиция, но и программа, заложенная в компьютер. Устроившись в кресле перед огромным, слабо мерцающим экраном, Райн надавил на пульте управления кнопку записи и произнес давно ставшую привычной фразу:
«Отчет.
Тысяча четыреста шестьдесят третий день полета. Борт «Надежды Демпси». Курс — Мюнхен 15040. Скорость — девять десятых «С». Все системы функционируют без отклонений от расчетных параметров. Показания в норме.
Командир корабля Райн.
Конец связи».
Голос звучал четко, размеренно и бесцветно — так мог бы говорить и робот. Никаких эмоций: сообщение, отныне зафиксированное в корабельном архиве, уже автоматически передано в центр полетов, на Землю.
А теперь — не менее традиционная — запись в личном бортовом журнале. Это уже не для постороннего глаза. Райн выдвинул один из ящиков обширного пульта, извлек фолиант в красной обложке и открыл его на странице, заложенной закладкой. Достав из нагрудного кармана комбинезона многоцветную шариковую ручку и немного подумав, он проставил на верхней строке чистого листа дату — 24 декабря 2005 г. н. э. Сменив стержни, подчеркнул написанное красным и вновь перешел на фиолетовый цвет. Под его пальцами появились слова:
«Меня ужасает окружающее безмолвие».
Подчеркнув красным эту фразу и вздохнув, Райн продолжил свою исповедь:
«Я безмерно страдаю от одиночества и постоянно борюсь с почти непреодолимым желанием… Но я не имею права… и поэтому мечтаю о какой-нибудь экстремальной ситуации, чтобы вернуть к жизни хотя бы одного из спящих».
Еще раз глубоко вздохнув, Райн заставил себя успокоиться и закончил запись в фолианте-дневнике сухим изложением бедного на события бытия одинокого скитальца, волею судьбы заброшенного в космос. Этот дневник был его единственным собеседником каждые восемь часов неразличимых друг от друга суток.
Затем Райн вновь спрятал красный журнал, сунул в карман ручку и приступил к проверке настройки приборов пульта управления. Убедившись, что и здесь все в норме, удовлетворенно кивнул своему отражению в экране и покинул главный отсек.
Спустившись по короткому трапу на жилую палубу корабля, он вошел в свою каюту и закрыл дверь. Это небольшое помещение мало чем отличалось от безликой и стерильной больничной палаты, разве что вместо телевизионного приемника на стене находился пульт, на экране которого виднелся только что оставленный Райном командный пункт.
Замедленными движениями смертельно уставшего человека седой космонавт освободился от комбинезона, подошел к укрепленной на кронштейнах койке, принял заранее приготовленное снотворное и, удовлетворенно растянувшись на постели, закрыл глаза. Он уснул, его хрипловатое дыхание спокойно и размеренно.
…Райн оказался в тускло освещенном обширном помещении. Кажется, это танцевальный зал. За высокими окнами, выходящими в сад, уже сгустились сумерки. Звучала негромкая мелодия, и словно в такт ей загадочно мерцал и переливался навощенный паркет.
Бал в разгаре. Дамы — в вечерних туалетах, мужчины — во фраках. Несколько пар медленно кружились в центре зала, кое-кто устроился в креслах. Райн подумал, что это карнавал: лица прикрывали черные полумаски. Приглядевшись, он понял, что это очки — черные круглые очки в пол-лица.
Музыка постепенно становилась все тише, темп ее замедлился — танцующие почти перестали двигаться.
Наступила минута затишья, а затем послышался постепенно нарастающий звук торжественного хорала.
Сидящие поднялись со своих мест, все как-то насторожились — настроение в зале резко изменилось: от лирического ощущения не осталось и следа.
А между тем поющие голоса заполнили все пространство зала, накатываясь одновременно со всех сторон и возбуждая в людях непроизвольную агрессию.
