Томас Фланаган - Год французов
Примерно неделю спустя полковник Крофорд лично рассказывал, как он разъярился, обнаружив, что Эмбер со своей армией ускользнул из поместья Гамильтон. Он сразу смекнул, в чем дело: Эмбер круто повернул на юг и направился по берегу озера Аллен к реке Шаннон. Перейдя ее, он стал бы искать лазейку к центральным графствам. Корнуоллис послал распоряжение Лейку, а сам двинулся на юг. На протяжении всей кампании Корнуоллис был подобен волку в погоне за дичью: стремительный, неистовый. А случись ему держать оборону, он предстал бы гордым исполином медведем, хитрым и отважным.
Двигаясь на юг, к озеру Аллен, он обнаружил следы того, за кем гнался: Эмбер бросил все тяжелые орудия — свои каслбарские трофеи, — оставив лишь легкие пушки, верный признак спешного, форсированного марша. Первой деревней на пути оказалась Драмкирин. Крофорд занял ее через несколько часов после того, как ее покинули французы. Здесь Крофорд дал отдохнуть лошадям и солдатам, предоставив Лейку вести преследование. Нужно признать, в Драмкирине шотландец вел себя с присущей ему жестокой манерой: так, без суда и следствия он повесил главу местных Объединенных ирландцев кузнеца по имени Фалви, один из сыновей которого ушел с Эмбером. По докладу самого Крофорда, Фалви перед смертью поносил короля, просил прощения у господа и клялся в невиновности: столь разноречивое поведение характерно для многих вожаков восстания.
Признаюсь, мне было весьма огорчительно выслушивать от самого Крофорда о творимой им направо и налево жестокости, тем более что рассказ его перемежался и эпизодами истинно героическими, требовавшими быстроты и решительности, что снискало мое глубокое и искреннее восхищение. Жестокость никоим образом не в его характере, он, правда, полагал, что, коль скоро мятежники сами поставили себя вне закона, их лучше уничтожить. Конечно, такая точка зрения отвратительна лорду Корнуоллису, и он это неоднократно подчеркивал. Однако, как добрейшей души человек и истинный христианин, он воздавал хвалу и предприимчивости, и отваге Крофорда, что отмечалось в донесениях в Лондон и что, несомненно, открыло Крофорду путь к славе, которую он снискал во время Пиренейской кампании Веллингтона. Однако мне неловко было видеть его перед собой в минуты отдыха: он сидел без сапог, в расстегнутом мундире. Рот волевой, жестокий. Сколько людей повешено и высечено по приказам, исходившим из этих уст. Мое юношеское воображение рисовало драгун, вот на полном скаку они врываются в деревню — будь то Тоберкурри или Драмкирин — с саблями наголо, день-другой спустя я и сам с прискорбием убедился, что в пылу битвы рушатся добродетели и трезвость суждений любого человека. То было в сражении при Баллинамаке. И все же я непоколебимо верю, что хорош тот солдат, кто, подобно хирургу, пускает в ход меч, как скальпель, в минуту необходимости и не проливает ни единой капли чужой крови без нужды. Таков Корнуоллис, и я готов поспорить с теми, кто упрекает его, называя больше политиком, нежели генералом.
Тот вечер мы провели в гостях у господина Отуэя в Летнем холме, красивой усадьбе на взгорье у берегов Шаннона, в двух милях от Каррика. Река в тех местах необычайно хороша, полноводна, быстра, над ней — изящная аркада моста. Река эта носит больше отметин истории, чем Бойн. Будь отметины эти видимы, они предстали бы бурыми, цвета засохшей крови. Сколько веков стоит Каррик, ключ к верховью реки. Сейчас этот ключ в наших руках — на вид обычный ирландский городок, правда красивее многих, улицы широкие, ухоженные, дворянские усадьбы вроде Летнего холма покрывают землю словно крепкими надежными печатями.
Корнуоллис расположился в маленькой восьмиугольной библиотеке, отдавая приказы, размышляя над расстановкой войск; на столе перед ним была разложена карта, и я заметил, что круг наших действий все сужается. Корнуоллис обвел этот круг пухлым указательным пальцем. Двигаясь вдоль озера Аллен, Эмбер непременно пересечет Шаннон, но не у Каррика, где его поджидал Корнуоллис. Скорее всего, он пойдет к мосту у деревни Баллинтра, в семи милях к северу от нас. Корнуоллис не собирался идти туда всей армией — предоставив Лейку преследовать французов, сам двинулся поутру на восток, отрезая тем самым французов от повстанцев в центральных графствах и сохраняя большую маневренность: он мог в зависимости от обстоятельств либо атаковать Эмбера, либо идти на помощь гарнизонам в центре страны. Одним словом, и английская и французская армии рвались наперегонки к Гранарду.
— Но до Гранарда ни нам, ни ему не дойти, — заключил Корнуоллис и обвел кружочком город, — мы перехватим Эмбера у одной из деревень. Здесь, чуть севернее, либо у Клуна, либо у Баллинамака. — И он прочертил второй круг, побольше, проглотивший первый. Потом снял очки, положил их в очешник красной кожи и сказал: — Охота кончается.
Полковник Аткинсон, исполнительный офицер, человек невысокого роста и унылой наружности, усомнился:
— Не лучше ли нам, сэр, выступить незамедлительно? Француз идет форсированным маршем, и мы уже убедились — идет очень быстро.
— Быстро, да не очень. Аткинсон, взгляните-ка на карту. Летать, как вы понимаете, он пока не умеет. Долгий марш его изнурит, за несколько часов отдыха сил не восстановишь, таким он и предстанет перед битвой. Да и бедняга Лейк будет не лучше. А наше преимущество в том, что мы хорошенько выспимся за ночь. А хороший сон стоит лишнего батальона. — Он постучал очешником по карте. — Молодец француз, а? Ей-богу, молодец! Надо же, с тысячью солдат и толпой крестьян выиграл столько сражений, прошагал столько миль! С удовольствием побеседовал бы с ним. Правда, не уверен, что он знает по-английски.
— Да и вы, милорд, отменно всю кампанию провели, — вставил Аткинсон, не отрывая взгляда от карты. — Послушай вы этих дублинских стратегов, и дорога на столицу была бы открыта французу.
— Ну нет, такому не бывать. — Корнуоллис потянулся. — Хоть этот француз и быстр, как лань, бежать ему сейчас некуда, разве что прямо на наши ружья.
— Он рассчитывает проскользнуть у нас с фланга, воспользовавшись восстанием в центральных графствах, — сказал Аткинсон.
— У него одни расчеты, у нас — другие. Пока он дойдет до графства Лонгфорд, восстания там уже не будет. Надо ж, до чего обнаглели эти нищие крестьяне. Что они сами-то, эти ирландцы, могут без французов, которые гонят их штыками в бой.
— Господи боже мой, — сокрушенно покачал головой Аткинсон. — Они просто одержимые: никакой надежды на успех, ни толики здравого смысла. — Человек он был незлобивый. Попав в Ирландию, чуть не каждый день писал жене в Дорсетшир. Их старший сын служил в армии у Веллингтона.
— Да, понять этих бедняг и впрямь невозможно, — согласился Корнуоллис. — У них своя, собственная жизнь, свои предрассудки, свой дикарский язык. А дворянство и знать, сдается мне, не очень-то стремятся вывести их на путь цивилизации. Бог даст, может, это удастся нам.
— Много ума не надо, чтобы понять: с пиками да косами армию не одолеешь.
— Много ума не надо, — согласился Корнуоллис. — Верно. Но, скорее всего, священники внушают им, что сражаются они за святое дело и что господь убережет их от пушек и мушкетов. В Уэксфорде бытовало такое поверье. Но прошу вас, не забывайте, что в злонамеренном мятеже этом участвует лишь малая часть крестьян. А большинство — словно коровы в стаде: им бы лишь поесть досыта да жить покойно.
— Вечного покоя дождутся те, кто пошел за Эмбером, — вставил Аткинсон.
— Они восстали против короля, — помолчав, сказал Корнуоллис. — Посягнули на чужую собственность. Убили немало людей. Это самое ужасное. — И вдруг резко повернулся ко мне. — Ну, молодой человек, изменились ваши представления о том, что надлежит делать солдату?
Я что-то промямлил, не поняв толком, какого ответа он ждет.
— Необходимо что-то сделать для бедолаг, живущих на этом острове, — сказал он, — но им следует крепко помнить, что мятеж — самое гнусное из гражданских преступлений. Господи, неужели из века в век нам вдалбливать им в головы одно и то же! Неужто прибегать к кромвельским крутым мерам, чтоб их как-то вразумить? Я, во всяком случае, от таких мер откажусь. Если здешние помещики хотят, чтобы на острове наводили порядок палачи, пусть обратятся к туркам.
Теперь я знаю, что даже накануне битвы Корнуоллис не расставался с мыслью покончить с мишурной «ирландской нацией», которую представляли стяжатели-помещики да продажные чиновники, объединить два королевства, Британию и Ирландию, и тем самым наделить всех ирландцев — и хозяев и рабов — в равной степени покровительством справедливых английских законов и плодами благоденствующей английской экономики. Замысел этот благополучно исполнился два года спустя. Ирландия — страна небогатая, однако после объединения доказала в полной мере, что может считаться житницей Англии, посылая нам и хлеб, и скот. Тем самым Ирландия вносит свою скромную лепту в наше благосостояние. И да будет так и впредь, пока ирландские бедняки кормятся дешевым и пригодным на все случаи жизни картофелем.
