Виктор Поротников - Митридат
— Тебе надлежит наблюдать за поведением моих жен, скопец, а не за шириной их бедер, — раздраженно сказал Митридат. — И у тебя нет права входить к роженице!
Мушег смиренно опустил голову, так что длинные черные волосы упали ему на грудь.
— Царь, меня не было там, где рожала твоя супруга, — промолвил он. — Это могут подтвердить служанки и повитуха. Я стоял за дверью и вошел к роженице, когда меня позвали взглянуть на ребенка. Я не стану скрывать, царь, что когда я вошел в спальню, служанки смывали кровь с лона твоей супруги. Однако я узрел все это лишь беглым взглядом, желая увидеть пол младенца, ведь на то была твоя воля. Поверь, во мне не было стремления…
— Убирайся! — рявкнул Митридат.
Царь предстал перед гостями — он не любил ужинать в одиночестве — веселый и изысканно любезный. Гостей было трое: философ эпикурейской школы Каллистрат, дальний родственник царя Феникс и Сократ, брат вифинского царя Никомеда. Узнав от Митридата, что у него родилась дочь, приглашенные наперебой стали выражать ему свои поздравления.
— Царь, как ты назовешь новорожденную? — спросил Феникс, самый молодой из гостей.
— Мою дочь будут звать Дрипетида, — сказал Митридат. — Я назову ее в честь своей бабки, которая была решительной женщиной и постоянно подстрекала моего деда царя Фарнака к войне с Римом.
Тем самым Митридат желал хоть отчасти успокоить снедавшее его жгучее разочарование. Так люди решительные и горячие о природы, не имея возможности двигаться к желанной цели в большом, стараются двигаться к ней хотя бы в малом.
— Красивое имя, — сказал Феникс.
— Звучное, как все персидские имена, — с улыбкой заметил философ Каллистрат.
— Греческие имена тоже не менее звучны, — промолвил Митридат. — К примеру, твое имя означает «прекрасный воин».
— Ну какой из меня воин, — засмеялся философ, — да еще прекрасный! Вот он и впрямь прекрасный воин!
Каллистрат указал на юного Феникса, внешность которого всегда притягивала к нему женские взгляды. Сам эпикуреец был довольно безобразен из-за своих зубов, торчавших изо рта вкривь и вкось, большого носа и непомерно вытянутого черепа с редкими светлыми волосами.
— Зато тебя интересно и полезно послушать, Каллистрат, а я только и умею, что скакать верхом и кидать дротики, — сказал Феникс с вежливостью и благородством воспитанного человека.
— А ты почему сегодня неразговорчив? — обратился к Сократу Митридат. — Излей мне свои печали. Но перед этим, друзья, давайте выпьем за мою дочь, родившуюся сегодня.
— Царь, я прошу твоего позволения покинуть Синопу, — сказал Сократ, осушив свою чашу. — Я только затем и пришел сюда.
— Что я слышу, друг мой? — удивился Митридат. — Тебе не нравится Синопа, этот благословенный город?
— Мне невыносимо бездействие, царь, — признался Сократ. — Я хочу попытаться с помощью галатов отнять трон у своего брата.
— А на мою поддержку ты больше не надеешься? Сократ промолчал.
— Я решил дать тебе войско, Сократ, — вдруг заявил Митридат. — Полагаю, пришла пора тебе стать вифинским царем. Благодари не меня, а мою новорожденную дочь, иначе я уже завтра поутру затеял бы гораздо большую войну, — с усмешкой добавил Митридат, заметив недоумевающий взгляд Сократа.
* * *Мониму привел в опочивальню царя евнух Вакхид, приставленный именно к ней. Митридат небрежно махнул евнуху рукой, тот молча удалился.
Монима стояла посреди спальни на мягком ковре. Ее красивое лицо с точеным прямым носом и округлым подбородком было надменно-безразлично, большие с поволокой глаза, чуть прикрытые длинными ресницами, глядели куда-то мимо супруга, сидевшего в кресле в нескольких шагах от нее.
— Иди же ко мне, моя прелесть, — позвал супругу Митридат. — Ты сегодня божественно прекрасна!
Холодный взгляд Монимы скользнул по Митридату, на ее чувственных губах появилась и тут же пропала презрительная усмешка. Она не тронулась с места.
— Богиня сегодня не в духе, — со вздохом проговорил Митридат. — Интересно, что омрачило этот восхитительный лик?
Монима молчала.
— И что таится за этим зловещим молчанием? — вопрошал Митридат, обращаясь скорее к самому себе.
— Мне не нравится, Митридат, что меня приводят к тебе на ночь как рабыню, — промолвила наконец Монима. — Я больше не ощущаю себя царицей. Я более похожа на одну из тех наложниц, с которыми ты удовлетворяешь свою похоть. Евнуха Вакхида последнее время я вижу чаще, чем тебя, моего супруга. Помнится, до рождения Фарнака мы каждую ночь проводили вместе и даже днем ты навещал меня, хотя и тогда забот у тебя было не меньше. Я понимаю, — со сдержанным негодованием продолжила Монима, — что другие женщины заслонили меня от тебя. Видимо, их нежные ласки заронили в твое сердце, Митридат, семена охлаждения ко мне. Теперь я нужна тебе лишь для большего разнообразия на ложе, не более. Причем это понимают даже служанки, даже Вакхид! Придя ко мне сегодня вечером, он без всякого почтения просто поставил меня в известность словами: «Собирайся! Царь желает тебя».
— Вот негодяй! — вырвалось у Митридата, впрочем без всякой злости, так как ему было хорошо известно довольно бесцеремонное отношение Вакхида ко всем женщинам во дворце. Митридат ценил его за это качество больше прочих евнухов, готовых потакать женским капризам.
— Для какой-нибудь флейтистки такой знак внимания царя, может, и является величайшей милостью, но для меня это оскорбительно, ибо я царица и заслуживаю большего внимания к себе, — молвила рассерженная Монима. — Или я не права, Митридат?
— Конечно права, моя радость, — тотчас отозвался Митридат. — Я обещаю впредь быть более внимательным к тебе. Завтра утром я покажу тебе живого слона. Ты видела когда-нибудь такого зверя?
— Я видела статуэтки слонов, которые продавали в Стратоникее египтяне, — сказала Монима, сразу позабывшая про свои обиды. — Откуда в Синопе живой слон?
— Его доставил из Египта на корабле мой друг Метрофан, — ответил Митридат. — Помнишь его? Он гостил у меня в позапрошлом году. Он еще подарил тебе изумительное ожерелье из изумрудов, оно так идет к твоим зеленым глазам, моя царица.
Чувствительное сердце Монимы оттаяло окончательно, когда Митридат заключил ее в объятия, а затем на руках перенес на ложе. Вожделение, много дней владевшее Монимой и, не находя выхода, доводившее ее до нервных срывов, теперь вознесло ее на вершину блаженства. Царица была похожа на неистовую куртизанку, отдаваясь Митридату. Она стонала и вскрикивала, не владея собой, не чувствуя усталости в незаметном беге сладостных минут. Когда блаженный покой наконец объял два нагих тела, было уже далеко за полночь.
Утром, открыв глаза, Монима увидела, что Митридат уже покинул ложе. Эта привычка мужа вставать чуть свет всегда изумляла ее. Никакие труды — и любовные утехи в том числе — не могли ослабить выносливый организм Митридата настолько, чтобы он позволил себе долго отлеживаться в постели. Вот и теперь царь, обнаженный, сидел на стуле и водил точильным камнем по лезвию кинжала, ножны от которого лежали у него на коленях.
— Доброе утро, богиня! — сказал Митридат, заметив, что жена проснулась.
Монима улыбнулась и спросила, сладко потягиваясь:
— Милый, ты не забыл про слона?
— Не забыл, — ответил Митридат и вогнал кинжал в ножны.
— Зачем ты занимаешься этим не царским делом? — лениво спросила Монима. — Нельзя разве поручить это слугам?
— Не все можно поручить слугам, дорогая, — серьезным голосом ответил Митридат и стал одеваться. — Вставай, царица. Твои подданные уже давно на ногах.
— О Митридат! — простонала Монима. — После такой бурной ночи у меня просто нет сил.
Приподнявшись, Монима взяла со стола чашу с вином и поднесла к губам.
В следующий миг Митридат, рванувшись к жене, выхватил у нее чашу молниеносным движением, расплескав ее содержимое.
— Оставь! Не пей! — воскликнул он при этом так, что Монима невольно вздрогнула.
— В чем дело, Митридат? — недовольно спросила она, вытирая янтарные капли с груди и подбородка. — Как ты меня напугал!
— Это же яд! — сказал Митридат, убирая чашу подальше. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты ничего не пила без спроса в моих покоях!
— Я и забыла, что мой супруг обожает не только женщин, но и яды, — криво усмехнулась Монима. — Зачем травить свой организм, Митридат? Можно обезопасить себя от отравления как-нибудь иначе.
— Затем, что мой отец умер от яда, — невозмутимо ответил Митридат.
Хотя Монима знала, что Митридат с детских лет принимает яды крошечными дозами, тем не менее это его пристрастие внушало ей наибольшее отвращение. Царица первое время даже избегала целовать мужа в губы, наивно полагая, что такой поцелуй может стать смертельным для нее.
