Владислав Бахревский - Свадьбы
В шатер Дели Гуссейн-паши вбежал гонец.
- Канаан-паша взял Топраков-город, идет приступом на каменный город, просит прислать подкрепления и пушек.
- Что?!
- Казаки сделали вылазку, уничтожили четыре пушки и одну увезли. Увезли весь порох…
- Что?!
- Но в этой вылазке казаки потеряли тысячу голов.
Гуссейн-паша в бешенстве воткнул перед собой в ковер меч.
Каждый из четырех командующих осадными армиями сообщил ему, что уничтожил тысячу казаков. Значит, в городке уже пусто, но почему же тогда паши, беи, бейлербеи топчутся у стен, почему не за стенами?
- Почему Канаан-паша просит подкрепления? - спросил Гуссейн-паша, впиваясь взглядом в лицо гонца.
- Мы нарвались на огромный подкоп. Казаки взорвали почти весь городок. Одним взрывом убило три тысячи янычар.
- Та-ак… - повернулся к свите. - Почему не взорвана до сих пор Водяная башня?
Некто из свиты, в золоченых доспехах, поспешно отвечал:
- Подкоп завершен. Поставлены бочки с порохом. Свечи зажжены. Скоро будет взрыв. Вот и гонец.
С лошади свалился черный от пыли сипахий.
- Великий главнокомандующий, проклятые богом неверные подвели у Водяной башни подкоп под наш подкоп, порох захватили, а подкоп разрушили.
- Та-а-ак… - Гуссейн-паша встал, - Кем же я командую? Армией или стадом баранов?
Снова четыре гонца: командующие просили передышки. Крепость сильна, надо дать работу пушкам, а потом уже и наступать в проломы.
- Хорошо, - согласился Гуссейн-паша. - Два часа - для пушек, но на закате город должен быть взят.
Через два часа турки снова пошли на приступ. Это был пустой наскок. Вера в легкую победу разбилась, как глиняный кувшин, брошенный на камни.
Янычары бежали под стены и тотчас откатывались. Гуссейн-паша рассвирепел:
- Сто пиастров за каждую представленную голову казака!
Заманчивый приказ, но до голов еще нужно добраться.
Единственно, чего добились турки этим вялым приступом, - подсчитали количество казачьих пушек: выходило, что пушек в городе не меньше восьмидесяти. Их было у казаков девяносто шесть.
Мехмед вытерпел. Пролежал у стены до заката. На закате турецкие трубы дали отбой. Мехмед ползком выбрался изо рва и побежал к своим. По нему пальнули, но не попали. Ждать, когда стемнеет, Мехмед побоялся. Как бы казаки не вышли добивать раненых, да и свой караул в темноте может со страху подстрелить.
Глава четвертая
- Мерзавцы! - бегал по шатру Дели Гуссейн-паша. - Мы уже воюем, а крымского хана все еще нет. А где молдавский господарь?.. Почему задерживаются анатолийские войска? Где эти семь визирей, восемнадцать бейлербеев, семьдесят санджаков и алайбеков?
Свита молчала. Если войска не в сборе, зачем было идти на приступ?
- Завтра пошлите в Азов толмачей. - Дели Гуссейн-паша сел наконец, весь день на ногах, устал. - Тела погибших нужно выкупить. За янычара давать золотой, за полковника - сто талеров.
Ночью атаман Осип Петров позвал к себе в цитадель Михаила Татаринова.
- Атаман! Ты - великий воин, но в Азове ныне много славных и стойких бойцов. Пойди же, атаман, за стены Азова, ибо там остались люди сердца не храброго, коли они не здесь. Собери по городам сколько можешь войска, встань у турок за спиной, а в трудный час пробейся к Азову и пополни число его защитников. У тебя, атаман, слава, за тобой пойдут.
Долго молчал Татаринов и вдруг обнял Осипа.
В ту же ночь Татаринов ушел из города в степь.
Осип Петров спал. Дела за него теперь вел Наум Васильев, есаул. Подсчитывал убитых, раненых, распределял силы для завтрашнего боя. Выдавал порох, свинец.
За полночь Осип проснулся, сел на коня и объехал Азов.
- Топраков-город - занять, - последовал приказ. - На Иоанне Предтече крест поправить. Рвы вокруг города очистить, углубить.
Показал на сгоревшую крышу башни.
- За ночь чтоб была новая крыша.
- Зачем? Устали все.
- Надо… Пусть турки знают, что казаки усталости не понимают. Пошлите к Худоложке.
- Они подкоп готовят.
- Подкоп подождет. Крыша на башне важнее.
С атаманом не спорят. Поскакали за мужиками-казаками.
Мужики пришли во главе с Иваном, посмотрели на башню, посовещались. Прикинули, сколько чего надо. Попросили досок.
- Все возьмете на пожарище,-отвечал атаман.
Утром с белым флагом пожаловали под стены Азова толмачи торговать убитых. Разговаривать с ними на стену поднялся есаул Наум Васильев и русский толмач Федор Порошин. По-турецки Наум и сам умел, держал Порошина при себе ради государственной важности.
- Переведи им, Федор, - приказал Наум Васильев, выслушав цены на убитых янычар и на полковников, - переведи им, сукиным сынам, пусть забирают трупы, чтобы не воняло.
Федор приложил ладопи к губам и звонко крикнул свой перевод:
- Слушайте, господа толмачи! Казаки трупами не торгуют. Все бездыханные, что гниют-лежат под стенами Азова, - это первая наша игрушка. Атаманы-казаки только еще ружье свое почистили. Всем вам, басурманам, то же будет. Иным вас нечем потчевать, дело у нас осадное.
- Хорошо перевел, - Наум Васильев положил Федору на плечо руку. - Так их, властителей мира! Пошли, чтоб отбрехнуться не успели. Когда не отбрехнешься - дюже обидно.
Целый день турецкие похоронные команды подбирали трупы. Верстах в трех от Азова, в степи, насыпался холм. Большой холм.
И па следующий день турки под город не пришли.
Ивану, все время бывшему под землей, в подкопах, далп полдня, чтобы жену нашел и детишек, чтоб сердце не болело за близких.
Выбрался Иван из ямы, дохнул полной грудью и поперхнулся. Не было в Азове свежего воздуха, гарью пропитался в Азове-городе воздух. Сказали Ивану, чтобы детишек и Машу в цитадели искал, в подвалах, а он как хватил гари, так и забыл все. Кинулся через коптящий дым медленных, дотлевающих поя;арищ к своему дому. А домишко - на самом высоком, почитай, месте - цел! Новенький, наличники сверкают чистым деревом - покрасить не успел.
Подбежал Иван к дому, и тут ноги у него запнулись и встали. Тихо. Услыхал он - тихо в доме. И в городе - тихо. Будто ничего живого. Петухов и то не слыхать. А тут, в дверях, явилась Маша. В тишине, в мертвенной, стоит в дверях, глядит на него молча, сарафан от ветра колышется. А Ивану чудится, что и весь образ в колебании, будто не плоть перед ним, а воздух.
- Помоги, - сказала Маша.
Кинулся к ней Иван, думает: коли привидение, поймаю - не отпущу, - а у Маши узел. Огромный.
- Холодно детишкам в подземелье! Вишь, как подвезло - не погорели.
Сообразил тут наконец Иван, что страхами задурил голову себе. Обнял Машу и давай целовать беспамятно. Она от неожиданности посупротивилась, а потом и сама голову потеряла. Эко ведь любит! Многодетную, а ведь эко любит!
Тут Иван еще порадовал сердце Машипо.
- Детишки-то как?
Вот ведь что спросил, не его детишки, а словно про своих, кровных. Тут уж Маша сама зацеловала Ивана, нарыдалась, лицо его, от праха земного темное, слезами своими умыла.
Оба они в просветлении были. Успокоясь, оглядел Иван Машу: похудела, посуровела, платье ремнем стянуто, на поясе сабля, за поясом пистолет и пороховница. Видит, что Иван в удивлении, вздохнула.
- Всяко, Ваня, может быть. Мало казаков в городе. Коли долго осаду держать будем, и бабам место на стенах найдется.
- Георгиева татарочка-то где?
- С нашими детишками сидит. Извелась она. Плачет ночами тихонько… Любит она Георгия больше жизни, боится за него. А еще за отца боится, который небось с той стороны.
- Ишь ведь как! - удивился Иван, даже остановился, думой его охватило, а чего придумаешь: сердце одно, на две половинки его не разрубишь.
Молдавский господарь Василий Лупу прибыл под Азов на следующий день после приступа. Азов должны были взять без него, русский царь это оценил бы, а султан бы пе обиделся. Часть молдавского войска - почти две тысячи сабель - принимала участие в первом приступе. Теперь же явился обоз господаря, а с обозом - десять больших пушек и два свежих полка, один из которых состоял из немцев-наемников. Все это было немалой силой, хотя Василий Лупу делал вид, что его тяжелый обоз не для войны, а для царственных удобств. В обозе - вино, музыканты, попы, ученые.
Лупу был бы рад грубому окрику грубого главнокомандующего, но Гуссейн-паша, впавший в отчаяние после первой же неудачи, был несказанно рад немецкому полку. Ладно бы янычары, но в первом же приступе его армия лишилась немецких полковников, мастеров осады. И тут вдруг является алмазный павлин, у которого полк собственных немцев, свои мастера подкопов и навесной стрельбы.
Оказав господарю должные приветствия, Дели Гуссейн- паша стал жаловаться.
- Гяуры отбили приступ… У нас большие потери… Гяуры нарыли подкопов… Даже янычары со страхом идут под стены. Они боятся не пуль, а предательского взрыва.
