Алексей Новиков - Последний год
Вскоре бесславно покинет Петербург и голландский посланник, получивший бессрочный отпуск по настоянию русского царя, а вместе с ним навсегда оставит родину баронесса Екатерина Геккерен, спешащая к обожаемому мужу.
…В то время, когда жандармы мчали Дантеса на запад, Наталья Николаевна Пушкина обживалась на Полотняном заводе. В первые дни она никуда не выходила из своих комнат, даже к столу. При ней безотлучно находились тетушка Екатерина Ивановна и Азинька. Наталья Николаевна вспоминала Петербург, говорила о Пушкине и никогда – о Дантесе. Всевышний указал каждому из них свой путь. Да будет воля твоя, господи!
Фрейлина Загряжская очень одобряла такую покорность племянницы всевышнему и помаленьку заговаривала о будущем…
Екатерина Ивановна торопилась вернуться в Петербург до весенней распутицы. Но она непременно опять приедет к дочери своего сердца.
Тетушка осеняла племянницу крестным знамением и спешила с отъездом – весна-то, глядь, все дороги распустит!..
Глава четырнадцатая
Стремительно близится весна к императорскому Петербургу… Но кто посмеет нарушить благочиние столицы?
Едва вырвется из мокрого тумана солнце, едва бросит торопливый луч, а тучи уже гонятся со всех сторон, застилают небо черным студеным пологом. А коли заглянет любопытное светило в окна особняка, что стоит за чугунной оградой на набережной Мойки, тогда встанет из-за стола всемогущий граф Бенкендорф, своеручно задернет тяжелые шторы и, вернувшись к покойному креслу, раскроет секретный картон. Таких картонов становится все больше и больше, – какая же тут весна?
В Петербурге даже птичьего гомона не услышишь, когда пойдут на Марсово поле императорские полки. Рокочут барабаны, подсвистывают им осипшие от натуги флейты, скачет конница, отбивают шаг пешие батальоны – раз-два!..
Если бы по вешнему своеволью и вздумалось протиснуться между булыжниками какому-нибудь проворному лопуху, неумолимо затопчут его царские войска. Раз-два! Смирно!..
Облаком стоит над Марсовым полем пыль, забивается в глаза, в уши, в рот, глушит даже громовое солдатское «ура». В пыли тонет вся величественная картина и даже могучая фигура императора, если вздумается его величеству осчастливить парад своим присутствием. Прибудет император – и тотчас опустят все рогатки: никому нет больше ходу на Марсово поле. Только столбом вздымается новая пыль.
Но терпелива, упорна и сильна своей силой русская весна. Чуть не из-под снега брызнет клейкая зелень в Летнем саду. Из улицы в улицу распахиваются окна. По улицам бегут голосистые пирожники: «Кому, кому горячих?»
Вешние ручьи бурлят и стрекочут в каждой колдобине – и глядь, ухнула, грохнула Нева. Громоздится льдина на льдину, крутит и вертит на речной стремнине, – все сверкает, все несется… Вздохнула, пробудившись, река, вздохнула и пошла!
Народ толпами бежит на ледоход. Известно, охочи люди до беспорядков, и рогаток на них не напасешься.
Красавица Нева смеется, течет играючи мимо дворцов, обвивает большими и малыми рукавами пробудившиеся острова.
На островах подновляются барские дачи, что спесиво смотрятся в речное зеркало. На воротах вывешивают билеты: «Сдается в наем». Но дач никто не снимает: еще будут снегопады, да какие!
Стоит заколоченная даже та завидная дача, которую снимала в прошлом году Наталья Николаевна Пушкина. А в городе, в доме княгини Волконской на Мойке, в той квартире, из которой в глухую зимнюю ночь вынесли гроб Пушкина, обживаются новые жильцы. Нет от них никакого беспокойства графу Бенкендорфу. Придет время – расположится в этой квартире царское охранное отделение, и, как полновластные хозяева, будут ходить сюда явные и тайные полицейские шпионы. Какая же может быть весна?
Еще жарко топят в барских домах печи, только голытьба обогревается собственным теплом. Еще будочники не выползают из полосатых будок. Преет будочник в шубе и валенках, а глянет в оконце – срам смотреть: гомонит народ громче воронья. Но от квартального никакого распоряжения нету. Гаркнет служивый для порядка: «Расходись!» И опять сидит в будке, чешет в зашее – одолел насекомый зверь. Известно, всякая нечисть донимает своим лютым множеством…
А разве в словесности, к примеру, не так? Взять хотя бы «Северную пчелу» или «Библиотеку для чтения»… Ополчился было на литературную чуму, на зловонную заразу Виссарион Белинский, – поди, тоже мечтал, чтобы гулять ему по весне с пером-кистенем в руках. За то и отставили его от всех журналов. Ему же и пришлось лихо. Повезут теперь его, полуживого, лечиться на кавказские горячие воды. Не бунтуй против благонамеренной словесности!
Едет на Кавказ не по своей воле и сосланный императором Михаил Лермонтов. Не пиши недозволительных стихов! Не бери пагубного примера с Александра Пушкина! И об участи его помни: предостережений больше не будет!
Ох, долга и темна ты, черная ночь!..
Вместо Пушкина, составили книжку «Современника» новые редакторы – Жуковский, Вяземский, Одоевский, Плетнев и скромно приютившийся в этом созвездии имен неутомимый труженик Краевский. Вместе со старой гвардией он вернулся на осиротевший корабль. Теперь до времени не плыть «Современнику» к новым берегам, не искать до времени вешнего ветра.
В кофейнях читают письмо Жуковского о смерти Пушкина. Кто умилится красноречию сочинителя, кто промолчит, а кто с гневом закроет журнальную книжку да отмахнется от назойливых мух. Мухи гундосят и гундосят… Нет сил терпеть! И нет сил читать!
Но не прекратит и далее своих попечений о приснопамятном поэте Василий Андреевич Жуковский. Он готовит к изданию его сочинения. Где подправит, где сделает вымарку, а где впишет от себя, чтобы не было покойнику упрека в лжемыслии. По скромности утаит от читателя Василий Андреевич свой бескорыстный труд, не скоро освободится пушкинское слово от дружеских попечении Жуковского.
Догорает в Петербурге холодный день. Давно бы пора спуститься ночному мраку. Но не меркнет над городом свет. Светлеет, отражая бездонное небо, Маркизова лужа; светятся, струясь, невские воды; воздух, напоенный светом, трепещет.
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла…
С «Медным всадником» тоже будет немало хлопот Жуковскому, пока не исправит в пушкинской поэме все, что требовал от автора император…
Темна и долга ты, черная ночь!
И упрям же был Александр Сергеевич! А чего добился? Креста на могилу. Пагубную страсть имел к описанию народных мятежей. А где они, мятежники против бога и государя? Гордо реет императорский штандарт над Зимним дворцом. Высоко поднят для устрашения непокорных царский скипетр в царственной руке.
И вдруг в тот час, когда надо бы гасить в императорской резиденции последние огни, долетит откуда-то песня, одна из тех, о которых писал Пушкин, что живут они «во всегдашнем борении с господствующею силою»!
То ли артель тянет запоздавшую барку, то ли поют, возвращаясь в убогие жилища, работные люди:
Эх, надоели ночи, надоскучили…
Стелется песня по реке, взлетает, вольная, в вольное небо. И где? Чуть ли не перед царским Зимним дворцом! Хмурится дворцовая громада, черным-черны оконные глазницы. Высится за Невой грозная Петропавловская крепость. Перекликаются часовые: «Слуша-ай!»
А песня взмыла еще выше:
Надоели ночи, надоскучили, эх!..
Но долго лихолетье. Долго набирает силу народ. А когда наберет – ухнет, грохнет на Неве! Забурлит на стремнине жизнь!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Будет по слову твоему, поэт!
Примечания
1
Браво (франц.).
2
В буквальном переводе: «Мы не имеем больше Атамана, мы не имеем больше Степана Тимофеевича, про прозванию Стенька Разин. Взяли храброго, связали ему белые руки. Свезли его в Москву каменную и посередине славной Красной площади отрубили ему голову буйную» (франц.).
3
В буквальном переводе: «ходящие голыми ногами» (франц.).
4
Разоблачения Геккерена (франц.).
5
В курсе (франц.).
6
Обозрение (франц.).
7
Сестре жены (франц.).
8
Разоблачения Александрины (франц.).
9
Грубости (франц.).
10
Как вы поживаете? (Буквально: «Как вы себя носите?») (франц.).
11
Моя законная (подразумевается – жена) (франц.).
12
Барри Корнуэл – английский поэт и драматург, привлекавший пристальное внимание Пушкина своими драматическими опытами.
