Алексей Новиков - Последний год
Много и охотно рассказывал Александр Иванович о поездке в Святогорский монастырь. Говорил о михайловских мужиках, пришедших отдать последний долг поэту. Когда же переходил к посещению Тригорского, тут держал ухо востро. Сохрани бог обмолвиться неловким словом. Не жалуют в Тригорском Наталью Николаевну.
Наталья Николаевна слушала добрейшего Александра Ивановича, но сама ни о чем не расспрашивала. И Михайловское, и Тригорское – чужие для нее места. Она едет на Полотняный завод, к брату Дмитрию Николаевичу, и там проведет в трауре два года, как говорил ей перед смертью муж.
Наталья Николаевна с удовольствием видит, как умно и энергично распоряжается Азинька, и думает про себя: «Только бы скорее, скорее…»
Чуть не каждый день навещают вдову Пушкина Екатерина Андреевна и Софи Карамзины. Натали рассеянно участвует в разговоре, а мысль все та же: «Господи, только бы скорее!» Ничто не удерживает ее в Петербурге.
Когда до нее доходят вести о суде над поручиком Дантесом-Геккереном, она даже не прислушивается. Бог каждому указал свой путь. Да будет милостив император!
В первые дни Карамзины не могли смотреть на Натали без слез. А дни шли… Однажды, вернувшись домой, Екатерина Андреевна поделилась новыми впечатлениями:
– Боюсь тебе признаться, Сонюшка… Кажется мне, что горе Натали не будет ни продолжительным, ни глубоким. Не хочу впасть в грех осуждения, но, право, я не преувеличиваю.
– Мне тоже кажется, что Натали быстро успокоится, – в раздумье отвечала Софи.
– Бедный Пушкин! – Екатерина Андреевна горестно вздыхает. – Ради нескольких часов кокетства она не пожалела его жизни.
– Ведь Пушкин хорошо ее знал, – вторит Софи, – это Ундина, в которую еще не вдохнули душу.
Об Ундине Софи вспомнила не случайно – Василий Андреевич Жуковский часто и много читал у Карамзиных из своей новинки.
И все-таки, начав разговор о Натали, и Екатерина Андреевна и Софья Николаевна не решались поверить своим впечатлениям. Неужто так скоро будет забыт Пушкин?
Александр Карамзин, в свое время думавший, что женитьбой Дантеса кончится роман à la Balzac, теперь не находит места. Только теперь он узнал правду о Дантесе. Он говорит Екатерине Андреевне о бывшем приятеле, не выбирая выражений:
– Он всех нас, матушка, обманул! Ведь и после свадьбы он, оказывается, не переставал таскаться за Пушкиной. А я, осел, еще верил в его преданность Натали и любовь к Екатерине… Я на глазах у Пушкина пожимал ему руку… О низость! Каково было Пушкину это видеть!
Александру Карамзину не уйти от угрызений совести. Мать и Софи утешают молодого человека, впавшего в отчаяние. Они не углубят его страданий своими мыслями о Натали. Да простит ей господь!
Съездят Карамзины на Мойку и опять не могут отделаться от горьких наблюдений: пройдет, очень скоро пройдет острое горе Натали…
Впрочем, Карамзины не склонны к суровому обвинению Натальи Николаевны. Разве дело только в ней? Катастрофа с Пушкиным остается ужасной и во многом темной. Страшно вспомнить, что рассказывал он у Мещерских… Но пусть скорее умрут все кривотолки.
Из Парижа шлет домой неистовые письма Андрей Карамзин.
«…то, что сестра мне пишет о суждениях хорошего общества высшего круга, гостинной аристократии (черт знает, как эту сволочь назвать!), меня нимало не удивило: оно выдержало свой характер. Убийца бранит свою жертву… Это в порядке вещей».
Андрей Николаевич Карамзин многое угадал.
Настал прощальный день – 16 февраля. В квартире Пушкиных закончены все приготовления к путешествию. У подъезда ожидают кареты. Азинька снаряжает в дальнюю дорогу детей. Наталья Николаевна прощается в гостиной с Жуковским, с Далем, с Данзасом. Бледная, худая, с потухшим взором, в черном платье, она кажется живым и горестным воспоминанием о том, что произошло. Незаметно присматривается к Наталье Николаевне Софи Карамзина. «Горячка уже прошла, – размышляет она, – остались только слабость и угнетенное состояние. Но и то пройдет очень скоро».
Друзья покойного, собравшиеся для проводов вдовы, не могут скрыть волнения. Наталья Николаевна сдержанно-спокойна.
– Азинька, готовы ли дети?
Азинька убегает и возвращается.
– Сейчас, сейчас, Натали! Саше вздумалось было поупрямиться, но и его теперь одевают. А тем временем приедет и тетушка Екатерина Ивановна.
Александра Николаевна садится на минутку около Софи Карамзиной, чтобы сообщить ей новость:
– Сегодня к нам приезжала Коко. Она сказала, что прощает Пушкину…
«Вот еще тоже чурбан, да и дура вдобавок!» – возмутилась про себя Софья Николаевна.
…В гостиную входит запыхавшаяся, одетая по-дорожному фрейлина Загряжская. Она не в силах расстаться с любимой Натали, дочерью своего сердца. Екатерина Ивановна тоже едет на Полотняный завод и там пробудет с Ташей хотя бы первые недели. Пройдет время, сызнова расцветет Таша на вольном деревенском воздухе, а там кто знает, какую судьбу готовит ей всевышний… Мысли старой фрейлины возвращаются по привычке к Зимнему дворцу. Император так заботится о Натали! Он так милостиво о ней говорил! И разве не по его совету отправляется в утомительное путешествие Екатерина Ивановна?
Тетушка заботливо следит, как снаряжают в дальнюю дорогу ненаглядную племянницу, и едва удерживается, чтобы не посетовать вслух: да неужто нужно хоронить в глуши этакую красоту? Еще не выветрился из квартиры запах ладана, но далеко вперед смотрит фрейлина Загряжская.
Ничто не может удержать Наталью Николаевну в Петербурге. Она едет с детьми, с неразлучной Азинькой и с попечительной тетушкой на Полотняный завод. Тяжело ехать туда, где протекала безрадостная юность, откуда в страхе за свою участь писали сестры Гончаровы: «Что с нами будет?»
Но пусть хоть на Полотняный завод! Только бы уехать из Петербурга!
Все присаживаются в гостиной, по обычаю, в последний раз. Все желают благополучного путешествия Наталье Николаевне.
Опустевшую квартиру закрывают.
Глава тринадцатая
Разбухшее дело о дуэли поручика Геккерена с камер-юнкером Пушкиным, пройдя по разным инстанциям, было представлено наконец на высочайшее усмотрение. Вооружась карандашом, император раскрыл объемистый картон. В заключении генерал-аудиториата сказано было: «Неудовольствия между камер-юнкером Пушкиным и поручиком бароном Геккереном возникли с довольно давнего времени. Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение барона Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейственного спокойствия и святости прав супружеских…»
А что говорил он, император? Даже своей свадьбой, негодяй, хотел еще больше приблизиться к Натали! Карандаш грозно поднялся в руке Николая Павловича.
К делу была приложена справка, которая доставила особое удовольствие царю. Генерал-аудиториат писал о прикосновенных к делу иностранных лицах:
«Министр нидерландского двора, барон де Геккерен, будучи вхож в дом Пушкина, старался склонить жену его к любовным интригам с своим сыном поручиком Геккереном; сверх сего сеял в публике дурное о Пушкине и жене его мнение насчет их поведения…»
Еще раз попался старый сводник! Теперь действия русского императора, каковы бы они ни были по отношению к нидерландскому посланнику, будут основаны на неоспоримых документах.
Николаю Павловичу следовало решить участь осужденных судом.
Генерал-аудиториат предлагал:
«Поручика Геккерена, лишив чинов и приобретенною им российского дворянского достоинства, написать в рядовые; подполковника Данзаса, выдержав под арестом в крепости на гауптвахте два месяца, после того обратить по-прежнему на службу; преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина, подлежавшего равному с подсудимыми наказанию за написание дерзкого письма к министру нидерландского двора и за согласие принять предложенный ему противозаконный вызов на дуэль, по случаю его смерти предать забвению».
«Быть по сему, – размашисто написал царь, – но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты».
Кончив писать, еще раз утвердил свой приговор:
– К черту!.. И немедленно!
И так торопился Николай Павлович, что на следующий же день Дантес едва успел проститься с близкими.
В мартовский предвесенний день еще раз увидел Дантеса на Невском проспекте вездесущий Александр Иванович Тургенев. Дантес сидел в санях бок о бок с жандармом. Следом неслись другие сани – в них находился еще один жандармский офицер.
Вскоре бесславно покинет Петербург и голландский посланник, получивший бессрочный отпуск по настоянию русского царя, а вместе с ним навсегда оставит родину баронесса Екатерина Геккерен, спешащая к обожаемому мужу.
…В то время, когда жандармы мчали Дантеса на запад, Наталья Николаевна Пушкина обживалась на Полотняном заводе. В первые дни она никуда не выходила из своих комнат, даже к столу. При ней безотлучно находились тетушка Екатерина Ивановна и Азинька. Наталья Николаевна вспоминала Петербург, говорила о Пушкине и никогда – о Дантесе. Всевышний указал каждому из них свой путь. Да будет воля твоя, господи!
