Генри Мортон - По библейским местам
Обзор книги Генри Мортон - По библейским местам
Генри В. Мортон
По библейским местам
Введение
Когда я странствовал по библейским местам, собирая материал для книг, во мне возникло и окрепло желание совершить христианское паломничество от Евфрата к Нилу и на Синай, а также рассказать историю становления христианства на Ближнем Востоке. Эта книга — результат моего путешествия.
Земля Ближнего Востока усеяна руинами великолепных церквей, свидетельствующими о неизбывной святости здешних мест, а в мусульманских странах по сей день существуют местные христианские общины, самоотверженно пронесшие верность своей вере через века гонений. И лучшее подтверждение тому — история коптской церкви в Египте.
Г. В. М.Глава первая
Столпники и паломники
Описание путешествия к церкви Святого Симеона Столпника в Сирии и к руинам паломнического города святого Сергия. Я останавливаюсь в Пальмире по дороге в Вавилон.
1Было еще темно, когда маленькое грузовое судно вошло в залив Искандерун и бросило якорь в ожидании начала дня.
Меня разбудила тишина — так лондонец нередко просыпается в сельской местности. На мгновение я растерялся, не понимая, что происходит, но потом осознал, что мотор не работает, железные дверцы перестали хлопать, не стучат по палубе стальные набойки и даже глухо урчавший вспомогательный двигатель наконец смолк. К моменту прибытия у меня выработалась устойчивая привычка ко всем этим звукам, и теперь, когда они исчезли, моя защита рухнула и тишина навалилась, как чужак, внезапно положивший мне руку на плечо.
Но все же был один звук, настолько тихий, что пришлось прислушаться к нему: мелодичный плеск воды, облекавшей борта корабля, прикасавшейся к железной обшивке мягко, почти игриво, а затем уходившей в темноту. Я лежал, наполовину проснувшись, наслаждаясь этим звуком. Затем раздался внезапный и совершенно неуместный крик петуха — пожалуй, самый странный звук для моря. Я уже видел эту птицу. Петух жил среди тощего сирийского скота, размещенного в носовой части судна, и, услышав его голос, я окончательно проснулся; опустив ноги на пол кабины, я испытал трепет, словно снова стал восемнадцатилетним и мне предстояло впервые ступить на землю иного государства. Мы прибыли в Александретту.
Трудно было поверить, что прошло всего десять дней с того холодного январского утра в Англии, когда я отправился в путь до Вавилона. Поезд, корабль, ожидание в иностранном порту, еще один корабль, мимолетные знакомства, случайные подробности чужих жизней, скороспелые приятельские отношения и медленное продвижение к сирийскому побережью на небольшом пароходе, следовавшем вдоль берега, — все это создало серьезный барьер между мною и началом путешествия, так что я едва осознавал, что прошло десять дней, а не десять месяцев. А теперь наступал момент, от которого просто дух захватывало: момент, когда я ступлю на берег Сирии и на машине пересеку горы и пустыню, чтобы посетить Пальмиру, Багдад, Вавилон.
Я вышел на палубу; дул сильный, холодный ветер. Я увидел гору, поднимавшуюся на фоне неба, — она была чернее ночи, у ее подножия горели несколько огоньков, а вокруг простиралось море — темное и пустынное. Еще сияли несколько звезд, но на востоке уже виднелся бледный отблеск рассвета. Я ощутил запах снега. Он лежал повсюду на различимых в сумраке горах. Холодный северный ветер дул с высот Таврских гор. Я подумал, что греки, должно быть, надевали в этих краях теплое шерстяное белье. Странно представлять их закутанными по самые глаза, вероятно, страдающими от того, что мерзла голова; но в этих эллинистических городах — Антиохии, Тарсе и других — в январе должен был царить ужасный холод.
Медленно, с усилием, на востоке разгорался свет, а вместе с ним приходило тепло, сияние разворачивалось на небе как веер, отбрасывая желтоватый отблеск на море; а потом над Александреттой встало солнце, и я увидел все горы Сирии, взметнувшие белые головы в теперь уже безветренное утро, потому что с восходом солнца ветер прекратился, а небо стало голубым.
2Залив Искандерун носит прекрасное и славное имя. Во всем арабском мире Искандер — имя Александра Македонского. Он оставил имя этим водам, а также удаленным местам вплоть до Кандагара; когда он перевалил через горы Тавра и выиграл битву при Иссе, то получил ключи от Востока.
Этот залив — северо-восточная оконечность Средиземного моря. Его воды, теплые и ласковые летом, становятся зимой холодно-синими, на семьдесят миль протянувшись вдоль болот и подножия гор, которые вздымаются мощной цепью, отделяющей Сирию от Малой Азии. Антиох смотрел на залив с высот Таврских гор, а в ясный день с высот виден даже Кипр, лежащий за морем. Это один из древних, затерянных уголков мира. Были времена, когда триремы и галеры из Египта, Финикии, Греции и Рима шли от одного мраморного города к другому, рассекая эти воды, опуская цветные паруса в портах, которых уже давно нет на карте. Регма в Тарсе, куда однажды прибыла под звуки флейты роскошная барка Клеопатры, сегодня представляет собой болото, где гнездятся птицы, а гавань Селевкии, из которой святой Павел отправился в свое первое странствие, теперь стала участком, где вызревают большие фиолетовые плоды инжира. В наши дни залив пустынен, если не считать одиноких судов, курсирующих вдоль побережья в Мерсину за виноградом и древесиной или следующих древним маршрутом до Кипра, чтобы забрать мулов для сирийского рынка. Веками история вершилась вокруг этого залива, и мы потеряли здесь влияние только во время последней войны, когда наши армии, вместо того чтобы высадиться в Александретте, как первоначально планировалось, направились в Дарданеллы.
Когда я смотрел на горы, окружавшие побережье и залитые утренним светом, мысли мои вернулись к апостолу Павлу, который родился у этих вод, в Тарсе, и так хорошо знал церковь, которая была в Антиохии1. Должно быть, нередко по утрам святой Павел глядел за море, на горы напротив, размышляя, когда растает снег, открывая перевал, известный как Киликийские ворота. Он, должно быть, глядел на снег и думал о том, как идут дела на равнинах, у галатов, и в какие бесчинства могли они впасть за время его отсутствия. Мне кажется, миссионеры, как матери, должны любить самых непослушных детей, и нет сомнения, что святой Павел, нетерпеливо дожидаясь в Антиохии, пока откроется перевал и море станет судоходным, смотрел на север, где вздымались белыми пиками на фоне неба, словно свадебный торт, горы Тавра, навевая мысли о страстных и суровых упреках, направленных на совершенствование его возлюбленных галатов.
Когда солнце поднялось высоко, воздух стал не таким леденящим и возникло ощущение весны, света и счастья, наполняющих мир, изгоняющих зиму на самые вершины гор. Со стороны маленького, белого и очень турецкого на вид порта Александретта появился катер, набитый теми, кто так разочаровывает при первой встрече с великолепным Востоком, — портовыми служащими. Большинство путешествующих по морю гордятся возможностью запечатлеть свой «морской статус» какой-нибудь деталью одежды, соленым жестом или словцом; но только не те, кто хранит вечную верность бульварам и кафе. Они прогуливаются туда-сюда — стильно одетые, небритые, с зажженными сигаретами, — их парусиновые туфли неуверенно ступают по сходням, словно они в любой момент готовы свалиться в воду. И, тяжело спрыгнув на землю, оперевшись на протянутые навстречу руки, они важно шествуют привычной дорогой в офис сборщика таможенной подати.
Я смотрел сквозь круглый черный люк в борту корабля на слепящее видение залитого солнцем моря, по которому, подпрыгивая на волнах, продвигался примитивный катер с пятью пассажирами, способными украсить представление «Пиратов Пензанса»[1]. Потом сошел по трапу, и мгновение спустя мы уже двигались по волнам в сторону берега.
3Александретта выглядела чистой, белой на фоне гор; она лежала на морских болотах. Этот город напомнил мне акватинты XIX века из книг о путешествиях на Восток, которые, хотя и не могут воспроизвести здешний зной, гораздо лучше передают впечатление от этих мест, чем самые качественные фотографии.
Утренние тени черными полосами пересекали меловую белизну улиц: половина города оставалась в сумраке, а другая половина слепила глаза. Ослы, верблюды, горцы на тощих пони переходили из света в тень, торговцы открывали лавки, их фески сверкали, как спелые вишни, они активно жестикулировали и обсуждали повседневные дела с живостью, какую представители иных народов могли бы проявить лишь по случаю наступающего конца света. Смуглые, худые мальчишки подметали в кафе и устанавливали кальяны, раздували угли в печах, пока сухощавые взрослые арабы, головы которых были туго замотаны, словно от зубной боли, грели руки над жаровнями, поводя плечами, будто это помогало накапливать тепло, которое дарили солнечные лучи, проникающие сквозь скудную одежонку.
