Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи"

Мелик Франгюл недолго оставался у Фатали. После срочного совещания с ханом он снова сел на своего черного мула и, сопровождаемый слугами, поспешил в Арцваник.

Его замок находился у подножия селения. Он не отличался красотой и изяществом дворцов персидских ханов, но размерами и прочностью превосходил их. Он напоминал скорее крепость, чем замок. Снаружи это было квадратное строение с высокими и прочными стенами, в четырех углах которого возвышались пирамидальные башни. А внутри он делился на отдельные дворы, которые служили для хозяйственных и прочих нужд.

Семья мелика была не велика, поэтому комнаты в основном пустовали. Его жена скончалась в том самом году, когда он изменил своей вере. Больше мелик не женился. Один из его сыновей — Ахи — жил отдельно в деревне, не поддерживая связи с отцом-мусульманином. Другой, Мкртум, поселился у отца и жил с ним мирно, хотя он и его семья оставались христианами.

Вернувшись домой, мелик сразу же заперся у себя и приказал никого не пускать. Его лицо сияло от радости. «Наконец я добился чего-то…, — сказал он себе, расхаживая по комнате и потирая руки, — тигр, попавший в беду, становится кошкой. Я бы никогда не мог убедить этого чванливого глупца принять мою волю, если бы враг не стоял у его ворот. Торос сыграл мне на руку. Отныне я могу считать себя хозяином Баргюшата и Чавндура… хотя мне и не удалось стать властелином всего Сюника, но в конце концов и это неплохо… Все начинается с малого… Если удача будет сопутствовать мне и дальше, исполнится мое заветное желание. Но пока мне во всем везет… Я так поверну дело, что хвост старой лисы попадет в капкан».

Теперь он не чувствовал никаких угрызении совести. Его сердце было полно дикой радости, которую ощущают только звери, приближаясь к своей жертве. Он подошел к шкафу, достал стопку бумаги. Потом сел, поджав под себя ноги, на тахту, убранную дорогим ковром, устроился поудобнее и стал писать. Писал он долго, пока не заполнил три страницы. Он прерывал свое занятие только тогда, когда надо было закурить, чтобы подстегнуть воображение и подбодрить себя. Кончив писать, он сложил бумаги вдвое, в форме письма, и запечатал. Потом приказал вызвать своего плешивого рассыльного.

— Ты уже отдохнул, Амбарцум? — спросил он

— Что за вопрос, мелик? — лицемерно-льстиво заговорил соглядатай. — Амбарцум и из могилы выйдет услужить своему господину.

— Молодец, я не забуду твоих услуг, немедленно же подарю тебе хороший халат, — сказал мелик. — Позови сюда назира.

Когда назир, то есть, эконом, явился, мелик велел одеть своего рассыльного и соглядатая с ног до головы.

— Не забудь о трехах, они совсем износились у меня, — заметил рассыльный.

— Он ничего не забудет, — ответил медик. — Лучше скажи, где ты покинул войско Тороса?

— Около села Бех.

— Можешь сегодня же доставить Торосу письмо?

Рассыльный подошел к окну и, посмотрев на солнце, сказал:

— Успею еще до захода солнца. Но прости за смелость, хозяин, ты и… письмо Торосу?

— Да, и никому другому.

— Я спрашиваю для того, чтобы знать, как ответить, если Торос что-нибудь спросит.

— Ты притворись, будто ничего не знаешь и ни о чем понятия не имеешь.

— То есть я должен прикинуться дурачком?

— Да. С тобой пойдет тер-Арут. Ты выполнишь роль его проводника. Письмо будет находиться у священника.

— Так мне сходить за тер-Арутом?

— Ступай. Скажи, пусть возьмет с собой крест и Евангелие.

Рассыльный ушел. Впервые мелик был так скрытен со своим соглядатаем. Амбарцум отправился в селение Арцваник за тер-Арутом. «Священник!.. Крест и Евангелие! — озадаченно повторял про себя рассыльный. — Что происходит? Мелик, наверное, малость свихнулся, хочет снова стать армянином».

Тер-Арут тоже немало удивился, когда Амбарцум передал ему приказ мелика. С того самого дня, когда Франгюл принял мусульманство, ни один священник не переступал порог его дома, а сегодня он вдруг приглашает его с крестом и Евангелием!

Священника звали тер-Арут, настоящее имя его было Арутюн. Если доходящую до идиотизма набожность можно считать достоинством, то тер-Арут был самым достойным церковнослужителем края. Он ни разу не пропустил обедню, никогда не ел даже кроличьего мяса, верил в спасение Иисуса Христа и в то, что мертвые турки не спят по ночам в своих могилах, а бродят укутанные в саваны там и сям и издают голоса разных животных.

— В чем дело, Амбарцум, душа моя? Зачем зовет меня мелик? — боязливо спросил тер-Арут.

— Когда мелик зовет, уже не спрашивают, зачем, склоняют голову и тихо, молча идут, — несколько сурово произнес Амбарцум.

Священник ничего не ответил и, следуя совету рассыльного, опустил голову и направился к дому мелика. По дороге он успел прочитать в уме половину «Прииде», надеясь, что эта спасительная молитва оградит его от произвола мелика.

Когда его ввели в комнату Франгюла, он отвесил поясной поклон и встал возле двери. В лице бедняги не было ни кровинки, он дрожал всем телом

— Пожалуйста, батюшка, присаживайся, — сказал Франгюл.

Вежливое обращение мелика несколько успокоило попа, он подобрал полы своей изношенной рясы, несмело подошел и опустился на колени в указанном месте.

— Выйди, Амбарцум, — сказал мелик.

Рассыльный ушел. Несмотря на то, что назир уже приготовил для него халат, соглядатай не пошел надевать его, а стал в передней и приложил ухо к двери. Шпиона более интересовало, зачем вызывали попа, чем подаренный меликом халат.

— Сядь удобнее, батюшка, — сказал мелик, заметив, что священник, как наказанный ученик, опустился на колени на ковре.

Эта милость еще более успокоила тер-Арута, он сменил позу, присел на корточки. Мелик обратился к нему со следующими словами:

— Я вызвал тебя, батюшка, для важного поручения, но перед тем мне нужно кое о чем расспросить тебя. Как ты понимаешь исповедь?

Неожиданный вопрос снова поверг в трепет деревенского попа, ибо он, к несчастью, был малосведущ в священном писании.

— Что сказать, сын мой? — ответил он, почесывая затылок. — Исповедь она и есть исповедь… исповедуются… потом причащаются…

— Это я знаю, — сказал мелик, — без исповеди не дают отпущения грехов, но я спрашиваю о значении исповеди.

— Да, понимаю, ты говоришь о смысле исповеди, — повторил священник. — Исповедь — это когда люди приходят, становятся на колени перед священником, как я стоял минуту назад, опускают голову и делают признание. После чего удостаиваются тела Христова — вина с кусочком просвиры.

При этих словах он перекрестился. Несмотря на то, что ответ священника был почти таким же, как и первый, только высказан был другими словами, мелик остался доволен и задал еще один вопрос:

— Если не ошибаюсь, священник должен хранить в глубокой тайне то, что услышал на исповеди, не так ли, батюшка?

— Да, сын мой, в противном случае ему положено тяжкое наказание.

— Какое?

— В святом Евангелии сказано, что когда господь наш Иисус Христос, сидя на облаках, придет вершить страшный суд, соберут головы таких священников и будут молоть на огромных жерновах подобно пшеничным зернам.

— Славно, славно сказано, батюшка, — ответил мелик, удовлетворенно кивнув. — Теперь о деле. Принес ли ты с собой, как я велел, крест и Евангелие?

— Принес, сын мой, вот они у меня, — сказал тер-Арут, поднося руку к широкой пазухе, служившей ему надежным хранилищем. Он извлек оттуда крест и Евангелие, завернутые в цветной платок.

— Спасибо, батюшка, — сказал мелик и поцеловал крест и Евангелие. — Теперь выслушай меня. Я должен послать тебя к одному человеку.

Радости тер-Арута не было предела, когда он увидел, что принявший ислам мелик поцеловал крест и Евангелие. И он с большой готовностью ответил:

— Если ты пошлешь меня даже в ад, я выполню твой приказ.

— Я не пошлю тебя в ад, ты хороший человек, — ответил улыбаясь Франгюл, — я собираюсь послать тебя к князю Торосу.

— К князю Торосу? Да будет благословенно его рождение, он истинный христианин. Его покойный отец тоже был примерным человеком, каждый раз, встретив меня, говорил: «Как здоровье, поп?» Покойник был весьма добродушен.