Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи"

Вдруг лицо Сюри омрачилось, она задрожала всем телом — она увидела из окна человека верхом на черном муле. Всадник поднимался по круче Арцваника и направлялся прямо к их дому. Перед мулом шли пешком два вооруженных шатира. «Что здесь надо этому злодею в такую рань?» — подумала Сюри, не спуская с него глаз.

Мужчина подошел к главным воротам дома, сошел с мула, отдал узду одному из слуг и в сопровождении другого подошел к их двери.

В эту минуту в комнату госпожи вошла одетая и причесанная дочь Сюри — Фатима. Мы оставили ее еще грудным младенцем. Теперь она выросла, стала милой, рассудительной девочкой. Увидев встревоженное лицо матери, она подошла и обняла ее.

— Мама, ты опять плачешь… когда тебе грустно, у меня тоже навертываются на глаза слезы…

Мать поцеловала ее:

— Почему, доченька, какое тебе время плакать? Я больше не грущу. Сегодня утром у меня что-то случилось с глазами, они словно горят…

Мать поднесла платок к глазам, вытерла слезы. Фатима успокоилась, и уже веселее сказала:

— Знаешь, отчего я сегодня так рано встала и нарядно оделась?

— Ты всегда рано встаешь, дочка, — ответила мать, гладя ее черные кудри.

— Да, я всегда рано встаю, особенно когда утро ясное, — ответила Фатима с чувством гордости. — Но сегодня на то есть причина.

И Фатима рассказала матери, что нынче армянские крестьяне, согласно своим обычаям, отмечают ежегодный праздник. Жены, невесты, мужчины, старики — все собираются у развалин монастыря танцевать и песни петь, будет очень весело.

Сюри совершенно забыла, что сегодня неподалеку от их летнего дома будет проводиться народное празднество. Крестьяне придут поклониться развалинам, которые когда-то были предметом почитания их дедов.

— Мама, ты разрешишь мне туда пойти? — спросила Фатима, снова обнимая мать. — Наверное, все уже собрались, сейчас начтут веселиться.

Фатима подбежала к окну, смотревшему прямо на развалины монастыря, и, подняв занавес, радостно закричала:

— Смотри, смотри, уже пришли, мама!

Сюри поглядела в ту сторону, но ответила не сразу; Фатима снова обратилась к матери:

— Разреши мне пойти, мама. Там будут Рипсимэ, Мариам, Гоар, они очень хорошие девочки, мне сказали, что они обязательно придут.

— Кто такие эти девочки, откуда ты их знаешь? — спросила Сюри.

— Они из Арцваника, — ответила Фатима, — когда я хожу в лес погулять, часто встречаю их. Они собирают для меня ягоды, цветы. Я с ними говорю по-ихнему, они по-персидски не говорят. Теперь названия всех цветов, ягод и фруктов я знаю по-армянски, а чего не знаю, спрашиваю, они мне объясняют.

Сюри обняла дочь и с особой нежностью поцеловала ее. Фатима заметила, что рассказ пришелся матери по душе и продолжила:

— Несколько дней назад Гафиса была со мной, когда в лесу мы встретили этих девочек. Я заговорила с ними по-армянски, а Гафиса сказала: разве не стыдно говорить на языке гяуров?

— Ты не слушай Гафису, дочка, она же глупая, — ответила Сюри, поправляя прядь волос, закрывавшую красивые дугообразные брови Фатимы.

— Да, она глупая и сумасшедшая. — добавила Фатима. — Знаешь, что случилось однажды, мама: мы возвращались из лесу и проходили мимо развалин, те армянки были с нами, как только они увидели развалины, подошли к камням и стали целовать их, а на груди и лице сделали вот такой знак (Фатима перекрестилась). Гафиса стала смеяться над ними. Рипсимэ заплакала. Гафиса рассердилась и стала бить ее. Я сказала. «Не бей ее, ведь жалко». А Гафиса ответила: «Что такое гяуры, чтобы жалеть их?» Я подарила Рипсимэ мой платок, чтобы она не плакала. Ты не сердишься, мама, ведь это твой подарок.

— Нет, дочка, не сержусь, я подарю тебе новый.

— Я должна тебе признаться и в другом, но боюсь, рассердишься.

— Говори, дочка, не надо бояться.

— Я поцеловала Рипспмэ, когда она плакала, обняла ее. Она такая красивая… Это ведь не грех, мама? Гафиса сказала, что армянки нечистые, грех их целовать. Она даже не ест их хлеба.

— Не грех, дочка, — ответила мать, — они, как и ты, создания божьи. Бог одинаково любит и их и нас.

— А для чего они так делают? — с любопытством спросила Фатима, снова крестясь.

Будь Фатима совершеннолетней, Сюри, может, и объяснила бы ей смысл этого жеста Но мать смолчала, только наказала дочери быть всегда доброй, уважать веру других и не следовать примеру злой Гафисы. Та тоже была дочерью хана, но рожденная от магометанки. От родительницы она и унаследовала нетерпимость.

— Теперь я пойду, ладно? — сказала Фатима, поднимаясь, — праздник начинается. Пойду одна, Гафису с собой не возьму.

Матери не очень приятно было отправлять свою дочь в такое многолюдное место, но она не смогла отказать, тем более что Сюри хотелось немного побыть одной. Поэтому она разрешила Фатиме идти, только наказала долго не задерживаться.

— И не ходи одна, — сказала она, — Возьми с собой служанку. Позови-ка сюда Пери.

Так звали служанку, это была одна из старых прислужниц Сюри, которую мы уже знаем. Когда она появилась, ханум приказала ей отвести Фатиму на место празднества в вернуться вместе с ней.

— Не забудь, — сказала Сюри служанке, — передать главному евнуху Ахмеду, чтобы зашел ко мне.

Фатима, радостная, ушла вместе с Пери. Сюри хотелось остаться одной, для этого она и удалила служанку.

Госпожа все не отходила от окна. У нее не выходил из головы человек на черном муле. «Что за дело у проклятого в такой ранний час?» — повторяла она в уме.

Минут через пятнадцать явился евнух Ахмед. Он совершенно постарел, возраст до такой степени согнул его, что, и прежде невысокий, он теперь походил на старого ребенка.

— Ты звала меня, госпожа? — спросил он, осторожно входя и покорно кланяясь.

— Да, звала. Почему ты опоздал? — спросила Сюри.

— Меня задержало мое любопытство, — ответил старик. — Мелик Франгюл пришел к хану. Я подумал, что неспроста он так рано явился. Хотел кое-что выяснить.

— Как раз для этого я и позвала тебя.

— Ты тоже видела его?

— Из окна, трясся на этой черной кляче. Зачем он явился?

— Ничего не удалось выведать. Хан еще спал, когда пришел мелик. Мне он сообщил, что у него очень важное дело к хану. Я ответил, что хан спит, надо подождать. Мелик опять поторопил меня, сказав, что дело не терпит отлагательств, он должен видеть хана немедленно. Пришлось разбудить хана. Он принял мелика в своей спальне, лежа в постели. Потом они надолго заперлись.

— О чем они говорили?

— Двери были закрыты. Ни слова нельзя было разобрать. Но даже не слыша, я знаю, с какой целью прибыл мелик Франгюл.

— С какой?

— Князь Торос идет с войском на нас. Мелик прибыл известить хана, чтобы князь не застал их врасплох.

— Откуда тебе это известно?

— У меня есть точные сведения, госпожа.

— Кто еще идет с Торосом?

— Князь Степанос Шаумян.

При этом имени лицо Сюри просияло, госпожа заметно повеселела, но, чтобы скрыть свою радость, переменила разговор:

— Что слышно о последних сражениях?

— У Бека дела идут успешно. Зеву пал, и весь разрушен. Все крепости нашей страны одна за другой сдаются, — сказал старик с большим воодушевлением, потом стал подробно рассказывать о бедственном конце Асламаза-Кули-хана и других победах Бека.

— Это очень радостные вести, — сказала Сюри, с удовольствием выслушав старика. — Но нужно как-нибудь узнать, что еще замыслил этот злодей Франгюл?

— Я любопытствую не меньше тебя, госпожа, — ответил Ахмед.

— После ухода мелика будь начеку, разузнай, какие распоряжения отдаст хан.

— Я шаг за шагом прослежу за его действиями.

— Сейчас можешь идти. Я тебя не задерживаю.

Старик поклонился и ушел, Сюри снова осталась одна.

«Он в армянском войске, — подумала несчастная женщина. — Чтоб освободить меня».

XXX

От летнего дома Фатали до местечка Арцваник всего час ходьбы. Дом хана располагался на самой вершине горы, а Арцваник прижался к ее склону.