Алексей Шишов - Четырех царей слуга
— А как же быть с патентами европейскими для них, ваше величество? Ведь грамотный солдат, знающий арифметику, не есть царский волонтёр. Ведь так?
— Вернёмся, тогда и устрою им испытание. Патенты выдам своим царским указом. Мне свои, российские кораблестроители, флотские офицеры, инженеры, фортификаторы во как нужны уже сегодня.
— Тогда, мой государь, позволь мне замолвить слово о моих бутырцах. У меня в полку среди солдат есть грамотные достойного поведения, способные к военным наукам.
— Любезный Пётр Иванович, я о том-то и веду с тобой речь. Отбери нескольких и дай их имена в Посольский приказ. Великую пользу петровскому государству сделаешь...
Патрик Гордон, не откладывая такое дело ни на день, ни на два, сразу же лично отвёз в Посольский приказ небольшой список особо грамотных бутырских солдат. Приказные дьяки о том царском указе уже ведали и приняли поданную генералом бумагу с признательностью. В противном случае им самим пришлось бы позаботиться о том.
Спустя несколько дней в царской избе Преображенского Гордон оказался в числе тех, кто слушал царский указ о волонтёрах, включённых в состав Великого посольства государства Российского в просвещённую Европу. Был оглашён и «Список стольников, которым быть для научения морского дела, а с ними солдатом. А кто имены и где быть, и то писано ниже сего»:
В Италии: Князь Борис Куракин. С ним сержант Лев Сушков. Князь Григорий Долгорукий. С ним солдат Матвей Мухленин. Князь Фёдор Голицын. С ним солдат Прокофий Грязной. Князь Яков Лобанов. С ним солдат Иван Батасов. Фёдор Емельянов Бутурлин. С ним солдат Максим Булатов. Матвей Ржевский. С ним солдат Фёдор Лещов.
Проводы Великого посольства вылились в Первопрестольной в продолжительный праздник. Лилось рекой вино и в гордоновском доме на Кукуе. Пётр Иванович был в числе тех бояр, иностранных послов и людей военных, которые провожали государя в дальний и долгий путь-дорогу, простившись с ним за много вёрст от Москвы.
Расставаясь с близкими людьми, царь сказал при всех командиру солдатского Бутырского полка:
— Государство оставляю на Фёдора Юрьевича Ромодановского. Бережение Первопрестольной от воров — на воеводу Шеина Алексея Семёновича. Московский гарнизон, солдат и потешных — на тебя. И быть тебе во всём правой рукой первым двум, мною названных.
— Будь спокоен, мой государь, свой долг перед тобой я ведаю каждый день и ни в чём не уступлю твоим недругам. Если, не дай бог, такие на Москве появятся...
Стрелецкий бунт 1698 года
История российская, державная всегда страшила власть имущих народными возмущениями — бунтами городского люда, крестьянства, разбоем на дорогах, заговорами, самозванцами... Таких страхов у наследников царя Алексея Михайловича было если не больше, то и не меньше, чем у других.
Конец уходящего XVII столетия для Российского государства — Московии едва не закончился большими потрясениями. С ними было связано и имя наёмного генерала-шотландца Патрика Гордона, верного слуги государя.
Здесь, в Москве, «служилый иноземец» оказался причастным к важному событию в истории правления Петра Великого — подавлении стрелецкого бунта 1698 года. Стрельцы участвовали в обоих Азовских походах: в первый из них царь призвал 12 полков, во второй — 13. К военным походам стрельцы привлекались и раньше, но тогда дело ограничивалось летними месяцами. На зиму они возвращались в Москву и возобновляли привычные занятия торговлей, ремеслом и промыслами. Тем кормились их семьи и они сами, люди ратной службы.
После взятия Азова в крепости были оставлены, наряду с шестью солдатскими, и четыре стрелецких полка, именовавшиеся по фамилиям полковников: Фёдора Колзакова, Ивана Чёрного, Афанасия Чубарова и Тихона Гундертмарка. Гарнизонные войска занимались не сколько пограничной службой воинской, сколько крепостными земляными работами, которых оказалось действительно много.
Город-крепость был устроен по петровскому чертежу и гордоновским дополнениям к нему. «Всё место азовское расчистив, и по наряду город земляной новый изделали и в совершенстве учинили», — писали стрельцы в челобитной.
Однако то действительно огромное земляное строительство, в котором было занято тысячи и тысячи людей военных, пропало через шестнадцать лет зазря. После поражения в Прутском походе петровской армии в 1711 году Азов пришлось возвратить Оттоманской Порте. Мирный договор с Турцией, подписанный 5 апреля 1712 года, требовал от Москвы «разорить» Таганрог и срыть все выстроенные укрепления.
Город-крепость Азов снова будет взят русскими войсками весной 1736 года. Фактически же его присоединили к России только в 1769 году. Петра Великого до самой смерти не покидала мысль о возвращении Азова и Таганрога, мечта увидеть Андреевский флаг на Азовском море...
Летом 1697 года московским стрельцам, зимовавшим в Азове, было велено идти к столице. Во всех полках от такого указа «стояла радость великая». Но на пути они получили новое распоряжение думы: полки отправлялись на западные рубелей государства, на литовский рубеж — в порубежный город Великие Луки, прикрывать Псковщину да Новгородщину. Вместе с ними туда прибывал и пятый полк — «сборный полк Головнина». Последнему предстояло нести гарнизонную службу в Брянске.
Бояре и думные дьяки с тревогой при том говаривали:
— Государя-то нет на Москве. Некому устрашить своими грозными очами воров-стрельцов.
— Вчерась приезжал человек из Азова. Сказывал — зело люто смотрят стрельцы на людей московского чина...
— Дай им волю вернуться в свои слободы, так жди набата по всей Первопрестольной. Шутка ли — четыре полка ратных людей с воровским умыслом...
— Ничего. Пускай-ка постоят на литовском рубеже. Там-то у них вся дурь из голов вылетит...
Вместо долгожданной встречи с семьями их ожидало прозябание в небольшом порубежном городке, голод и нужда. В марте 1698 года 175 стрельцов, бежавших со службы, прибыли в Москву и обратились к начальнику Стрелецкого приказа князю Ивану Борисовичу Троекурову с покорной просьбой выслушать их просьбы.
Переговоры закончились безрезультатно. Князь Троекуров не внял просьбам подчинённых и не захотел выслушать их челобитную о «бескормице». Стрельцам было приказано боярским словом вернуться в полки, а их уполномоченных арестовали. На слова стрелецких выборных о том, что ратники в Великие Луки по распутице до просухи из Москвы не пойдут, глава приказа грозно ответствовал:
— Возвращайтесь обратно в Великие Луки к своим полковникам. И не воруйте больше против царской службы. А то я вас...
Когда арестованных выводили из боярского дома для следования в тюрьму, толпа вооружённых стрельцов под предводительством решительно настроенного Василия Тумы и их домочадцев отбила товарищей у караула. Последним в лучшем случае грозила ссылка в земли сибирские, в худшем — ожидали кремлёвский застенок, плаха и топор палача. Однако дело обошлось без кровопролития.
На том события дня не ограничились. Посланные боярином Иваном Борисовичем Троекуровым в слободы стрелецкие полковники Кошелев и Козин с несколькими десятками потешных порядка там навести не смогли. Их слобожане не слушали и даже «страшно» грозились:
— Подождите ещё! Сделаем, как Стенька Разин сделал...
— Забыли небось в Кремле про князя Хованского, про вольность стрелецкую...
— Посмотрим, как немцы с Кукуя побегут в свои заморские земли. Чести не знают на московской земле...
Под вечер два пьяных стрельца из числа беглецов, Чурин и Наумов, ворвались с оружием в Стрелецкий приказ и, подойдя к судейскому столу, говорили с дьяками и подьячими «невежливо». Они вновь заявили, что посланы товарищами сказать, что до просухи дорог из Москвы они никуда не пойдут. При этом Чурин и Наумов хватались за сабли и стучали кулаками по столу, заваленному челобитными и заставленному чернильницами. Судебные люди жались по углам, ожидая худшего;
Пьяных «воров» после долгого разговора схватили караульные, отобрали у них сабли, заковали в «железа» и посадили под арест. Но один из схваченных стражей стрельцов сумел-таки через сына-мальчонку передать в московские слободы «слово» беглецам подбивать народ идти сейчас же в затворенный Кремль.
Тогда ещё никто из начальства не знал, что беглые из Великих Лук стрельцы вошли в тайные сношения с заточенной в Новодевичий монастырь недавней правительницей царевной Софьей. Более опасного врага, чем родная по отцу сестрица, у молодого царя Петра Алексеевича, пожалуй, отродясь не бывало.
