Василий Веденеев - Дикое поле
Тимофей не успел и рта раскрыть, как старуха юркнула в заросли бурьяна и скрылась. Тонко звякнули мониста, качнулась пыльная трава, вымахавшая в рост человека, и казак остался один.
Слова гадалки повергли его в шок: рядом с ним предатель! Кого подозревать: Жозефа, вечно сующего нос в любую щель, даже если нос могут прищемить? Или молчаливого гиганта Сарвата? Может быть, несколько замкнутого, недоверчивого Кондаса, который все готов подвергнуть сомнению? А вдруг их предал Богумир? И нарочно взял с собой сестру, чтобы отвести от себя подозрения?
Надо припомнить каждое их слово, каждый жест, каждый взгляд! Но что это даст? Ведь они не расставались с тех пор, как потерпел крушение галиот! Их маленькая группа, решившая отправиться в горы, случайно сложилась на берегу моря — каждый был вправе выбирать, куда и с кем ему идти. Ни один из прикованных вместе с Тимофеем к веслу не знал, кто сидит рядом: для всех он просто русский пленник, а не воин тайного братства, служащего делу охраны рубежей Руси и освобождению православных. Какой колдун мог проникнуть в будущее и узнать, что грозовой ночью к дому бая Славчо конь принесет раненого всадника, оказавшегося гонцом, отправленным из Москвы в столицу султана? Кто мог заранее предположить, что Тимофей заменит его? Но почему же тогда турки во главе с Али-агой и чернобородым Юсуфом приехали в тот караван-сарай, где ночевали Головин и его спутники? Откуда там появился непонятный знак на стене? Что он обозначает? И что, увидев его, узнали турки?
Хорошо, пусть он трижды оставлял товарищей: когда ходил в Горный монастырь, спускался с гор в Делчев и добирался до Медвежьего источника. Однако за время его отсутствия никто из них не отлучался, все были на глазах друг у друга. Но знак на стене караван-сарая! Кто-то ведь нарисовал углем неровный круг, перечеркнутый стрелой, и поставил над ней букву «вав»!
Зачем отцу Донату через своих посланцев напрасно вселять тревогу, сеять в душе страшные подозрения? Значит, монах не зря предупредил о грозящей опасности и призвал к осторожности?
Господи, дай силы! Как теперь смотреть в глаза своим спутникам, зная, что один из них предал его, как Иуда? Видимо, враг будет сейчас выжидать, надеясь узнать, кому в Царьграде Тимофей передаст послание. Может, на этом и сыграть, сделав вид, будто ни о чем не подозреваешь? А тем временем постараться выяснить, кто оставляет для турок непонятные знаки. Конечно, это рискованная затея, но не будет ли риск еще больше, если он оставит своих спутников и продолжит путь в одиночестве? Тогда его могут схватить по доносу предателя и начнут добиваться признания пыткой. Долго ли туркам поставить заставы на всех дорогах и ловить любого одиночку — конного или пешего? Даже если удастся примкнуть к какому-нибудь каравану, все равно выдадут, и неминуемо окажешься в руках палачей…
Так ничего и не решив, Тимофей проведал лошадей в конюшне. И вновь вышел во двор.
— Эфенди! — окликнули его из-под навеса. Обернувшись, Головин увидел двух турецких купцов. Один был толстый, с красным, словно распаренным лицом. Цветастый халат туго обтягивал его живот, перехваченный синим кушаком с серебряными кистями. Второй — низенький, плотный, почти квадратный, с мокрыми губами — пристально разглядывал янычара масляно блестевшими глазками.
— Да пошлет тебе Аллах благословение, — вежливо поклонился толстяк, а его приятель согласно закивал.
— Пусть будут успешны и ваши дела, — ответил Тимофей. Что им нужно от него?
— Пусть не гневается на нас славный воин, если мы спросим, куда он держит свой путь, — сладко улыбнулся толстяк. — Наверно, в прекрасную столицу султана, повелителя вселенной?
Казак промолчал, не желая отвечать. Воля купцов истолковать его молчание как заблагорассудится.
— Мы сегодня были очарованы красотой мальчика, приехавшего вместе с эфенди, — говоря о Тимофее в третьем лице, почти пропел мокрогубый. — Прелестный юноша.
— Извините, уважаемые, — слегка нахмурился Головин. — Что вы хотите?
— Не согласится ли эфенди продать мальчишку? — просительно заглядывая ему в глаза, поинтересовался толстяк.
— Нет!
— Мы дадим очень хорошую цену, — по-своему истолковал отказ мокрогубый.
— Может быть, эфенди скажет сам, сколько он хочет за мальчика? — предложил толстяк.
— Он не продается. — Казак положил руку на эфес ятагана, и купцы испуганно расступились. Гордо вскинув голову, он направился к себе, стараясь успокоиться после короткого, но крайне неприятного разговора.
«Ишь чего удумали! Продай им мальчика!» — Головин зло сплюнул и открыл выходившую прямо на улицу дверь комнаты, где расположились его спутники. Быстро оглядев их, заметил что Златы нет.
— Где твоя сестра? — спросил он Богумира.
— Что тебе сказала гадалка? — тут же встрял в разговор любознательный Жозеф. — Обещала горы золота и успех в любви?
— Все они лгут, — откликнулся грек. — Пустое дело верить гадалкам. Им бы только выманить у простака монету.
— Где Злата? — уже раздраженно повторил казак.
— Наверно, во дворе, — улыбнулся болгарин. — Что ты всполошился?
— Она тоже решила погадать, — засмеялся француз. — Все женщины падки на такие штучки.
— Гадалка ушла, — холодно сообщил Тимофей и повернулся к Богумиру: — Позови Злату! Пусть не выходит из комнаты, пока не уедем.
— Что случилось? — насторожился Сарват.
— Два турецких купца приняли ее за мальчика и хотели купить, — нехотя начал объяснять Головин, но в это время во дворе раздался сдавленный вскрик.
— Злата! — вскочил Богумир. — Скорей!
Он кинулся к двери. За ним поспешили остальные. То, что они увидели, повергло всех в ужас. Посреди двора, развернувшись к воротам, стояла легкая пароконная повозка с тентом. На козлах сидел один из охранников каравана, а другой тащил к повозке Злату, зажав ей широкой ладонью рот. Девушка отчаянно сопротивлялась, но турок упрямо делал свое дело, подгоняемый окриками двух купцов, недавно пытавшихся выторговать «мальчика» у Тимофея.
— Стой! — закричал Богумир и выхватил из-за пояса пистолет.
— Не надо! — Сарват оттолкнул его и в два прыжка догнал охранника.
Но тот уже успел бросить девушку в повозку, а его приятель, сидевший на козлах, ударил коней кнутом. Грек, болгарин и француз кинулись на помощь арнауту, однако дорогу им преградили другие охранники каравана и несколько погонщиков.
— Бей! Бей! — топая ногами, орал толстый купец. — Бей их!
— Гони! — приказал кучеру мокрогубый.
Кони рванули. Сарват распластался в прыжке и успел вцепиться в упряжь. Повозка накренилась и начала заворачивать. Не обращая внимания на град ударов кнутом, албанец тянул лошадей к себе, упираясь в землю ногами и напрягаясь так, что на лбу вздулись жилы. Еще миг, и одна из лошадей, не выдержав соревнования с гигантом, рухнула на бок.
Кондас ловко отбил удар палки, с которой бросился на него погонщик мулов, и так двинул его кулаком в лицо, что тот рухнул, задрав к небу окровавленную бороду. Подхватив палку, грек начал молотить ею, щедро раздавая удары. Рядом, зло ощерив зубы, дрался Жозеф, орудуя выхваченным из рук охранника копьем. Богумир нещадно колотил врагов рукоятью пистолета, а Тимофей умело и расчетливо пробивался к спрятавшимся под навес купцам
Снова пригодились уроки наставников, учивших без оружия, одними голыми руками, прорываться через двойное и тройное кольцо врагов. Конечно, при этом неизбежно доставалось несколько крепких тумаков, но там, где проходил боец, получивший выучку в монастыре отца Зосимы, противники валились на землю, как сжатые серпом колосья, без вскрика, слышался лишь хруст раздробленных крепким кулаком челюстей и сломанных ребер. Пользоваться оружием Головин не хотел — пока в этом не было нужды. Каждая из сторон действовала только кулаками, ногами и палками.
Краем глаза казак заметил, что Сарват стянул с козел охранника, вырвал кнут и охаживает возницу по бокам и спине, вкладывая в удары всю скопившуюся у него злость. Злата выскочила из повозки с побледневшим лицом и прижалась к стене караван-сарая.
Ага, вот и проклятые работорговцы! Мокрогубый попытался убежать, но Тимофей достал его ударом каблука между лопаток, и турок врезался лбом в столб навеса. Головин быстро обернулся к толстяку.
— Амман! Пощади! — тонко заверещал тот, но безжалостный кулак вбил крик в рот; купец захлебнулся кровью и рухнул между штабелями тюков с товаром.
Пнув толстяка ногой, Тимофей оглянулся. Побоище закончилось. Погонщики и охранники каравана расползались на карачках, пятная утоптанную землю двора каплями крови из разбитых носов. Несколько человек валялись, не имея сил подняться. Сарват, с припухшей от удара кнута щекой, уводил дрожащую Злату в комнату.
У Жозефа была рассечена губа и разодрана одежда. Богумиру поставили огромную шишку на лбу и до крови распороли руку от запястья до локтя. Только Кондас и Головин отделались ссадинами на костяшках пальцев и несколькими ушибами.
