Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 2
ДЕМОНСТРАЦИЯ ВАЛИНГЭМА
Статс-секретарь Валингэм 7 декабря 1586 года предложил созвать английский народ и сделал его судьей между королевой Елизаветой и Марией Стюарт. Делая это предложение, Валингэм, очевидно, не уяснил себе хорошо, что представляет собой народ. В то время народные массы во всей Европе были измучены тяжелыми войнами, бедны и лишены всякого политического развития. План Валингэма ясно доказывает, что он не был настоящим государственным деятелем. Согласие Бэрлея на этот проект кладет тень и на прозорливость главного советника королевы; а поведение самой королевы Елизаветы в этом деле несомненно убеждает, что она не знала, что и для абсолютизма существуют известные границы.
На другой же день после своего предложения Валингэм позвал к себе начальника тайной полиции Пельдрама.
— По-видимому, вы чувствуете себя прекрасно, — обратился статс-секретарь к своему подчиненному, — почиваете на лаврах и свое место превратили в синекуру! Великолепно устроились, нечего сказать!
— В чем вы упрекаете меня, ваша светлость? — улыбаясь, возразил Пельдрам. — Я могу сказать, что действительно считаю себя виновником настоящего спокойного состояния Англии. От души желаю ей и в будущем такого же мира и тишины!
— Это хорошо сказано, но вы упускаете из виду одно обстоятельство, — заметил Валингэм. — Полиция так же должна ждать преступлений, как солдат — войны. Без этих условий полицейский и военный становятся бесполезными людьми.
— Нечто подобное испытываю я сам, но войну ведут не ради удовольствия, и преступления — не самоцель, хотя это, как я полагаю, было правилом моего предшественника.
Валингэм опешил, может быть, он почувствовал себя задетым лично, но быстро пришел в себя.
— У вас, ей-Богу, есть здравый смысл! — сказал он. — Ну мы скоро подвергнем его испытанию!
— Вы весьма лестного мнения обо мне!
— Не совсем так, сэр Пельдрам. Каково общее настроение народа в Лондоне?
— Благоприятное, милорд.
— Я подразумеваю отношение к королеве и правительству?
— Благоприятное, милорд.
— Ну а по отношению к так называемой королеве шотландской?
— Плохое, милорд.
— В каком смысле?
— Королеву осуждают, как сделали это и ее судьи.
— Значит, ее смертный приговор встречен с одобрением?
— Да, милорд.
— Народ требует его исполнения?
— Вот уж не знаю, милорд!
— Но народ должен потребовать этого!…
— Вот как? — сухо сказал Пельдрам. — Если бы народу сказали о том, он обрадовался бы.
— Вы — глупец, сэр! — сердито воскликнул Валингэм.
Трезвый, ясный рассудок Пельдрама, вероятно, вполне схватывал значение этого дела. Ведь так часто бывает, что совершенно простые люди мыслят и судят правильнее, чем мудрейшие из мудрецов, когда вопрос касается только человеческих постановлений и действий. Резкое замечание министра как будто совсем не оскорбило агента.
— Ну, — спокойно ответил он на его брань, — колпак дурака впору чуть ли не всякой человеческой голове. Болезнь эта всеобщая.
Статс-секретарь порывисто обернулся и бросил на говорившего зоркий взгляд, после чего однако громко расхохотался.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Мне кажется, мы с вами поладим. Да, да, должность научит уму-разуму! Я почти готов подумать, что вы уже поняли меня.
— Позволю себе объяснить точнее. Судьи высказались, парламент тоже; королева, наша всемилостивейшая повелительница, осталась довольна их речами, но теперь ей угодно, чтобы и народ, объяснявшийся до сих пор молча, возвысил свой голос.
— Превосходно, сэр. Именно так. Население Лондона, население Англии должно возвысить голос, должно одобрить произнесенный приговор и потребовать его исполнения. Лондон при этом пойдет впереди, народ последует за ним. Вы же с вашими людьми обязаны стараться вызвать чудовищную овацию.
— Дайте мне более точные указания, и я посмотрю, что можно будет сделать.
— Предстоит публичное торжественное объявление приговора Марии Стюарт, и этот день должен сделаться праздником для столицы Англии. Ради того вам поручается огласка предстоящего события, и до наступления знаменательного дня вы будете воодушевлять народ к громким манифестациям.
— Слушаюсь, милорд!
— Хорошо, значит, мы столковались, — воскликнул Валингэм. — Принимайтесь за дело.
И Пельдрам принялся.
Конечно, редко бывало, чтобы шайке сыщиков давалось поручение подобного свойства. Пожалуй, нечто похожее происходило во времена римских императоров в эпоху упадка Рима.
Подчиненные Валингэма, под руководством Пельдрама, сновали по всему городу, появлялись везде. В семейных домах, в трактирах, а также на улицах возвещали они о новом празднике, жители Лондона, радостно настроенные близостью рождественских праздников, жадно бросились на приманку.
Странный подарок к Рождеству готовила Елизавета своим подданным.
День публичного объявления приговора наконец наступил. Предстоящая казнь шотландской королевы была обнародована посредством плакатов, вывешенных на улицах, и словесных объявлений через глашатаев. Кроме этого, круглые сутки трезвонили все лондонские колокола. Жители города день и ночь бродили по улицам. То там, то здесь гремело громкое ликованье. Потешные огни взвивались к ночному небу. Весь Лондон словно спятил с ума.
Когда рассеялся угар, одурманивший английскую столицу и нашедший некоторый отклик в стране, были собраны донесения лиц, поставленных наблюдать за народом, и Елизавете отправили бумагу, в которой излагалось ясно выраженное желание народа.
Однако вместе с тем Бельевр написал королеве, увещевая ее не уступать принуждению и твердо держаться данного слова.
Елизавета ответила ему, что даст еще двенадцатидневную отсрочку. Бельевр тотчас отправил с этим ответом виконта Жанлиса к Генриху III, чтобы ускорить присылку новых инструкций, а затем, по прошествии праздников, явился сам к Елизавете, которая, покинув Лондон, жила в замке Гриниче, где проводила Рождество.
Бельевр удостоился приема, но Елизавета встретила его неблагосклонно.
— Милостивый государь, — сказала она, — я вовсе не желаю больше вмешиваться лично в это злополучное дело; поступок, на который вы решились, перешел границы смелости и заслуживает уже иного названия.
Однако Елизавета ошиблась, рассчитывая запугать этого человека.
— Ваше величество, — сказал он, — вы должны быть благодарны каждому, кто осмелится поступить таким образом, чтобы не дать запятнать вам свой сан и имя.
— Как вы смеете говорить это? — возмутилась Елизавета. — Я одна знаю, что подобает мне делать и что предписывает мне долг по отношению к себе самой! Но прежде всего позвольте спросить: говорите ли вы от имени вашего государя?
— Да, ваше величество!
— Удалитесь! — обратилась королева к своей свите и, оставшись с посланником наедине, холодно спросила: — Значит, до вас уже дошли инструкции короля?
— Не те, которые вы подразумеваете, ваше величество! Инструкции, которым я следую, получены мною уже давно и на крайний случай.
— Тогда говорите, но взвешивайте свои слова и не забывайте, что вы стоите перед королевой, которая обязана отчетом в своих действиях только Господу Богу.
— Богу и человечеству! — возразил Бельевр. — Кроме того, вы ответственны также перед международным правом, если дело дойдет до угроз моей личности, главное правило каждого повелителя — по возможности избегать крови. Кровь вопиет о крови, и этот призыв никогда не остается без последствий.
— Как, вы угрожаете?
— Я уполномочен на это, ваше величество.
— Письменным документом?
— Вот он!
Бельевр подал Елизавете бумаги; королева была озадачена.
— Мой брат, французский король, берет на себя слишком много! — сказала наконец она.
— Не мне судить о том, ваше величество, — возразил Бельевр, — но выслушайте еще одно: вы воображаете, что вам грозят наемные убийцы, подосланные королевой Марией Стюарт. Вы ошибаетесь, потому что если бы она захотела посягнуть на вашу особу таким образом, то ей было бы легко найти человека, который мог бы появиться перед вами под тем же видом, как и я. Откажитесь от этого призрака — и тогда вы посмотрите на дело иными глазами.
Елизавета побледнела, она поднялась с места, ей было трудно скрыть свой страх и принять внушительную осанку.
— Я отправлю своего посланника к королю Генриху! — с усилием произнесла она. — А вы можете возвратиться во Францию.
Бельевр покинул Гринич и Англию. Елизавета написала Генриху пространное письмо, полное обвинений, упреков и угроз.
В своем благородном негодовании Бельевр совершил еще больший промах, который принес весьма прискорбные плоды.