Владислав Глинка - Дорогой чести
После церемониального марша, которым у Елисейского дворца прошли мимо императора Александра и прусского короля со свитой, полки поставили биваком на Елисейских полях. Офицерам отводили квартиры в соседних улицах. Непейцыну достался билет на нижний этаж небольшого дома на Рю де Тремуйль, принадлежавшего богатому коммерсанту, жившему в другом своем владении. В меблированной квартире оказалось пять комнат с кухней, и хозяин дома прислал своего управляющего с обещанием поставлять к столу русских все, что закажут. Непейцын предложил офицерам своей роты стать с ним вместе. Якушкин и Толстой тотчас согласились, Краснокутский поселился через два дома.
В первый день все, едва поужинав, разошлись по постелям. Ведь предыдущую ночь почти не спали. Рано утром Непейцына разбудили голоса слуг. Они принимали от француза-возчика присланное хозяином дома: вино, хлеб, кур, овощи, пирожные и еще многое, вплоть до турецкого табака в бумажных картузах.
За кофе, к которому пришел и Краснокутский, Сергей Васильевич спросил:
— Как вы думаете, господа, закончена ли война?
— Сие зависит от благоразумия Наполеона, — ответил капитан. — Мармон и Мортье увели из Парижа двадцать тысяч солдат да у него около сорока тысяч. И все только в тридцати верстах отсюда.
— А пока мы с Якушкиным идем гулять по Парижу, — весело сказал Толстой. — Не угодно ли, господа, отправиться с нами?
Непейцын ответил, что напишет письма и отдохнет после целого дня в седле с неудобной тульской ногой, а Краснокутский — что навестит роту в лагере и зайдет к адъютанту узнать новости.
Когда все ушли и Федор убрал со стола, Сергей Васильевич приказал подать письменные принадлежности. Но вместо того чтобы взяться за перо, проскакал до дивана, прилег и задумался.
«Так это не сон? Я в Париже… Вот слышно, как за оклеенными зеленой бумагой стенами чужой комнаты гремит по мостовым тысячами копыт, дребезжит тысячами экипажей, говорит тысячами голосов прославленная столица мира. Париж — цель мечтаний всех поклонников просвещения, искусства и моды… Конечно, нужно осмотреть знаменитый город, хоть чтобы рассказать Соне, нужно вглядеться в французов, которые считаются, как ни спорь, первым народом мира, языком которых пишут все короли и дипломаты…»
На этом ход мыслей Непейцына прервался — над ним, во втором этаже, что-то уронили. Сквозь открытые в сад окна оттуда донесся женский возглас, потом звуки, похожие на плач.
— Эй, Федор! Не знаешь ли, кто наверху живет?
— Старики какие-то.
— А прислуга есть?
— Есть, Мадленой звать.
— Молодая?
— Девица хоть куда.
— Ой, смотри, не забудь, как после Ланг-Билау обвязанный ходил… А сейчас, знаешь, там будто плакал кто-то.
— Не могу знать, сударь. Женщинам без плачу тоже нельзя-с…
— Особенно ежели с таким, как ты, хватом поведутся… Ну, дай-ка, обопрусь на тебя, к столу сяду…
Он написал Софье Дмитриевне первое большое письмо после перехода через Рейн, полное надежд на скорую встречу и обещаний при первой возможности проситься в отставку. Написал о том же Моргуну, выводя буквы поразборчивей, чтобы смогли прочесть ступинские грамотеи. Пообедал один, потому что никто из офицеров не пришел к назначенному часу, и, нацепив деревянную ногу, надев сюртук и фуражку, с трубкой в руке, вышел в небольшой сад, отделявший фасад дома от ограды с воротами на улицу. Солнце сияло по-летнему. Старый привратник, живший в домике у ворот, смотрел в окошко и тоже курил трубку. Сергей Васильевич сел на чугунную скамью близ своих дверей и засмотрелся на первые ярко-пламенные тюльпаны, чуть качавшие головками на клумбе перед домом. Благодать! Каштаны цветут на бульварах, и здесь несколько деревьев трепещут молодой листвой… А у нас-то, поди, еще снег лежит… Придется, верно, ехать этим же летом, а то осенью в деревню. Засесть навсегда в Ступине, иначе ничего не придумаешь. Теперь дадут пенсию побольше, но на нее в городе все равно не прожить. А главное — в Ступине нужен хозяйский глаз. Дяденьки нет, Моргун состарился, а мужиков — под семьдесят душ. Но Соня что скажет? Захочет ли ехать в «нашу глухомань», как Филя назвал когда-то. Или с ним вместе всюду поедет?
Сергей Васильевич ощутил на себе чей-то взгляд. Поднял голову. Седой человек со строгим, а может, грустным лицом смотрел на него из окошка второго этажа. Встретясь глазами, слегка поклонился и отошел в глубь комнаты.
Назавтра с утра Сергей Васильевич пристроил было тульскую ногу, но почувствовал, что культя еще болит там, где прижималась к седлу. Нет, нельзя ковылять по Парижу на деревяшке…
Зашедший к завтраку Краснокутский рассказал, что командир полка получил расписание караулов по городу, которые велено нести гвардии, а всем армейским корпусам — выступить на юг от Парижа, в заслон против войск Наполеона. Рассказал еще, что на Елисейских полях солдат все время окружают любопытные парижане и парижанки, что продовольствие выдают хорошее, а вот помыться толком негде — в Сене это делать средь города неудобно, и всех, кроме казаков, приказано развести по пустым сейчас казармам. Только что вставшие с постелей Якушкин и Толстой восхищались тем, что вчера видели в Лувре и в Доме Инвалидов. Нынче уже втроем собирались на торжественное заседание в Академию надписей, а потом — в прославленную ресторацию Вери в Пале-Рояле.
Оставшись один, Непейцын написал прошение об отставке и второе — с просьбой числить его больным, чтобы генерал мог приказом назначить Краснокутского командующим ротой.
Дверь в сад была распахнута. Оттуда тянуло теплом, и полковник, не пристегивая деревяшки, проскакал, опираясь на Федора, до чугунной скамьи. Привратник, как вчера, дремал у своего окошка.
— Вы старика-то кормите? — спросил Сергей Васильевич.
— А как же? Да грязнуха — что бутошники самые старые в Луках, — презрительно отозвался Федор.
Непейцын поспел всего несколько раз затянуться из поданной им трубки, как из-за угла дома вышел верхний жилец и, поклонясь, подошел вплотную. Это был мужчина лет шестидесяти, с манерами воспитанного человека. Полковник слегка приподнялся, опершись на скамейку, и тоже поклонился. Француз указал на скамейку:
— Permettez moi de prendre place?[32]
— Oui, oui, s'il vous plait, — закивал Сергей Васильевич. — Mais je parle tres mal francais[33].
— Mais tout de meme vous permettez de vous parler?[34] — без улыбки спросил француз.
— Oui, oui, mais je vous prie, ne parler pas vite[35]. — От усилий, затраченных на составление этой фразы, Непейцын почувствовал испарину на лбу и подумал: «Господи! Хоть бы молодые дома были!..»
— C'est en nous combattant que vous avez perdu votre jambe?[36]
— Non, a la guerre turque, — ответил полковник и, взяв поставленную рядом трость, начертал на песке дату «1788», после чего добавил: — Sous la forteresse d'Otchacoff. Vous comprenez, monsieur?[37]
— Oui, oui[38], — подтвердил француз.
Так начался их разговор. И когда через полчаса верхний жилец откланялся, Сергей Васильевич первым делом подумал: «Благодарю, дорогой Шалье! Жаль, что не могу написать вам, как в Париже хоть плохо, но объяснился с вашим соотечественником и смог его немного успокоить».
За это время Непейцын узнал, что мосье Тинель, как рекомендовался собеседник, всю жизнь преподавал историю в одном из лицеев Парижа, а оба его сына стали офицерами и счастливо воевали до последнего ужасного похода. Старший, увы, убит под Москвой, а второй находится в плену в городе Туле, и отец его спросил господина полковника, что это за город, велик ли, далеко ли от Немана. Мадам Тинель очень плачет, очень тоскует, что их Жозеф томится в снежном царстве. Конечно, Сергей Васильевич объяснил, что Тула совсем не в Сибири, что в ней сейчас уже сходит снег и, главное, что сам он там долго служил, сохранил знакомых и может написать с просьбой разыскать le capitaine d'artillerie[39] Тинеля и позаботиться о нем во имя дружбы к тому, кто в Париже стал соседом его родителей.
Вот и новое занятие! После опять-таки одинокого обеда Непейцын засел за письмо к Захаве, а на другое утро, перед выходом в город, уже на механической ноге и в мундире, поднялся во второй этаж вместе с Якушкиным. Там после представления госпоже Тинель, маленькой женщине с заплаканными глазами. Иван Дмитриевич перевел супругам, что пишет об их сыне полковник, и подтвердил, что Тула не на Северном полюсе. В ответ офицеры были приглашены позавтракать, а когда отказались, так как недавно встали из-за стола, мосье Тинель предложил показать им Париж. Непейцын благодарил и просил совершить прогулку завтра, ибо нынче идет по начальству. Во время визита они неоднократно видели молодую служанку, востроглазую брюнетку, действительно «девицу хоть куда»…
Командир полка не принял рапортов Непейцына.
— Военные действия не окончены, — сказал он, — хотя, по всему судя, сие уже близко. Сенат французский объявил Наполеона низложенным. Маршал Мармон с корпусом покинул его. Как только война будет формально завершена, я испрошу вам отпуск до возвращения гвардии в Россию. Зачем вам терять жалованье, которое вы, право же, заслужили?
