Наоми Френкель - Смерть отца
– Дети, – рассказывает дед, – когда я был ребенком, в доме моих родителей был обычай. Каждый член семьи имел право о чем-то попросить, и просьбу его всегда выполняли. У меня был друг, и звали его Антоний, по имени христианского святого. Он был конюхом у моего отца. Он очень любил лошадей и следил за ними всей душой. Лошади в конюшнях отца всегда были вычищенными, выхоленными, радовали взгляд. На себя Антоний не тратил ни воду, ни мыло, ни гребень, ни щетку. Но более всего любил выпить. И так как жена не давала ему войти в дом, когда от него несло запахом спиртного, он проводил большинство ночей в конюшне, с лошадьми. Антоний этот был мои душевным другом…
Голова Иоанны опущена низко, она так стыдится деда и его баек. Но дед, конечно же, видит лишь лица внимающих детей и получает истинное удовольствие.
– Да, дети, мне было десять лет. В день моего рождения я попросил, чтобы пригласили конюха – пьяницу Антония. Отец, благословенной памяти, обещал мне все сокровища, лишь бы я отказался от своей просьбы. А моя нежная мать, которая обычно надевала на семейные праздники шелковое платье, садилась всегда на краешке стула, – и дед показывает перед подразделением, как его мать сидела, вызывая всеобщий хохот.
– Да, и нежная моя мать угрожала мне, что не придет на праздник моего дня рождения в роскошную нашу столовую в доме отца, если я туда приведу конюха Антония, который запахом спиртного отравит весь праздник. Ничего не помогало. Я твердо стоял на своем и требовал, чтобы конюх был приглашен на праздник!
Деду апплодируют. Он с гордостью выпрямляется на стуле.
– Да, дети. Входит мой друг конюх в роскошную столовую. Отец мой дал ему в честь моего праздника свой старый костюм и приказал постричься за его счет у парикмахера. Но Антоний не изменил своим привычкам. Моя мать каждую минуту извлекала из вышитой сумочки флакон духов, а отец объяснял всем и каждому, почему среди гостей на моем дне рождения в этом зале находится конюх. Антоний же чувствовал себя отлично на моем празднестве. Ели и пил полными стаканами, пока нос его не стал красным и не открылся рот. И так как видел множество пылающих свечей и серьезных лиц, вообразил в душе, что он в церкви, и начал креститься, пустил слезу, и закричал:
– В преисподнюю всех евреев, которые распяли Христа-освободителя! Встал мой отец и выгнал моего доброго друга Антония из дому и из конюшен.
Дед заливается громким смехом. Иоанна удивлена. Не в обычае деда заканчивать смехом байку об Антонии.
Всегда он сидел с серьезным лицом среди смеющихся слушателей и получал тайком удовольствие. Но сегодня он смеется, и чувствует Иоанна, что этот громкий смех деда, и то, что он опрокидывает посуду на столе, вовсе не его смех.
Белла и все остальные благодарят деда за интересный рассказ. Все смеются, разговаривают, жуют. Сестры Румпель вновь наполняют чайники горячим ароматным шоколадом, заполняют столы блюдами, на которых горами навалены пирожные и печенья. Друзья Иоанны ошеломлены этим изобилием. Иоанна осмеливается поднять голову и взглянуть на деда. Лицо его с огромными усами и большой шевелюрой такое, как всегда, и все же это не его лицо.
– Иоанна, девочка моя, а ты? – встречаются глаза деда с глазами внучки. – В этом году ты ничего не попросила ко дню рождения. Не слышал, детка моя, чтобы ты что-то попросила.
– Ах, дед, – коротко отвечает Иоанна, и дед, естественно, не может знать, что ответ упрятан на чердаке, в дневнике бабки, который она извлекла из ее комода, а записала в нем несколько слов: «Просьба моя в день моего рождения, чтобы отец выздоровел!»
И все же, дед понимает. Он не отводит глаз от внучки. Дед и Иоанна понимают друг друга. Белла уже отдала команду – встать со стола, и все сидят кругом на траве.
– Вечером, – объявляет Джульетта, – мы проведем игру скаутов в саду Иоанны. Тем временем, он наигрывает на мандолине, Ромео – на губной гармонике, и подразделение поет:
Выше ногу, братья,
Спешим на древний зов.
Выше ногу, братья, —
В страну наших отцов.
И тихий сад наполняется ликованием. Старые деревья, посаженные юнкерами много поколений назад, безмолвствуют. Тихий вечерний ветер бессилен даже пошевелить хотя бы одну ветку.
– Иди, детка моя, – гладит дед волосы Иоанны, – иди, пой с твоими друзьями. Радуйся, Иоанна, радуйся в свой день рождения.
И, несмотря на то, что голос деда силен, как всегда, все же это не голос деда. Он уходит, и все понимают, что дед хочет остаться наедине. Саул назначен инструктором боевой группы, после того, как Джульетта уже разъяснил довольно сложные правила игры.
– Ты хочешь быть в моей группе? – обращается Саул к Иоанне.
Хорошо, что свет сменяется сумраком, и голова опущена так, что Саул не видит ее лица. Иоанна вообще не собирается участвовать в игре скаутов. Не любит она такие игры. И, кроме того, через час она должна пойти в странноприимный дом, чтобы вернуть порванную книжечку на ее место в земле старого еврейского двора.
– Нет, нет, Саул. Я не буду сегодня участвовать в игре скаутов.
– А-а, – понимает Саул. Понятно, что Иоанна не будет участвовать в игре. – Если так, пойдем, Хана, посидим в круге. Игра еще не началась.
Они сидят на мягкой земле почти вплотную друг к другу, и Саул положил бы руку ей на плечи, если бы тогда она не озадачила его ранее вопросом. Голова Иоанны пригнута к ее коленам и хотелось бы ей так сидеть вечно. Никогда не выходить из этого тесного и плотного круга товарищей.
* * *Дед не вернулся в дом, а сделал большой круг, пока не пришел к маленькой скамье среди зарослей сирени. Вот уже полчаса он сидит на скамье, и старые деревья склоняют над ним ветви. Трость с серебряным набалдашником между колен, и глаза устремлены в сгущающуюся темноту сада, словно темные тени сгребают ее. Здесь, на этой одинокой скамье между кустами сирени, дед стал стариком. Лицо его выглядит усталым, он извлекает из кармана платок и отирает лоб, словно на нем выступил пот. Сегодня врачи установили, что в дополнение к воспалению легких у Артура воспаление диафрагмы. Сын лежит в постели и бредит. Пробуждается он с глазами ясными и все понимающими, и улыбка появляется на его посиневших губах. Уши тоже посинели, их внимательно осматривал сегодня доктор Вольф, но вдруг повернулся спиной к своему другу и вышел из комнаты. Дед научился ясно читать выражения лиц врачей. Лучше него никто не может читать то, что выражают глаза сына. Больной почти не говорит. Все дыхание ему необходимо для преодоления боли в груди. Только глаза говорят. Отдыхают они на детях, на отце, на друзьях. Он, тяжело больной, успокаивает и поддерживает членов семьи, жалеет их.
– Нет! Нет! – кричит дед в глубину сада и вскакивает со скамьи. Не так быстро дед будет побежден.
Поправляет дед галстук и возвращается в дом, в комнату сына, но не торопится на этот раз. Дорога от маленькой скамьи между кустами сирени до дома длинна, как дорога от того маленького рыжего мальчика, который вышел ночью из дома родителей в сторону водонапорной башни, попытаться поймать рыжую ведьму, до старика, с седой шевелюрой, стоящего перед своим берлинским домом и взирающего на опущенные жалюзи.
* * *Оттокар и не надеялся, что девочка придет к нему вечером, но, тем не менее, все приготовил для встречи. Букет цветов в банке и сладости на столе. Сидит Оттокар в темноте, и множество голосов доносится до него с улиц. Осталось два дня до выборов. Этой ночью нацисты организовали флотилию лодок, освещенных факелами с флагами, развевающимися на ветру, и огромными красными парусами. Все жители города высыпали на берег – смотреть на пылающую реку. Нанте Дудль вышел к воротам, и только добрая Линхен осталась в доме в обществе кипящих от гнева матросов и сердится вместе с ними на тех, кто засоряет реку Шпрее всяческими фокусами.
– Дали бы нам только знак, – злятся матросы, – мы бы утопили все эти лодки!
– А я напою вас бесплатно пивом, – присоединяется к ним добрая Линхен.
Возбужденные голоса и отсветы пламени с реки доходят до тихой обители Оттокара, и сердце его взволнованно. Еще немного, и он пойдет к Клотильде Буш, и принесет с собой возбуждение улиц.
– Что это, граф? Испортилось у вас электричество? – В дверях стоит Иоанна.
Оттокар смеется и спешит к ней, радуясь ее приходу. Берет ее голову в свои ладони и целует ее в лоб. Глаза ее и губы открыты.
– Спасибо, – говорит девочка.
– Спасибо? – удивляется граф-скульптор.
– Да, спасибо за подарок.
– А-а, за подарок, – смеется Оттокар и включает свет.
– Ах, граф, – жмурится от внезапного света Иоанна, слова сами смущенно срываются с ее губ, – ужасно тяжело было к вам добраться. Такой тесноты на улицах я еще никогда не видела. И все это из-за нацистов.
– Минуту, минуту, Иоанна! – Оттокар силится остановить поток взволнованных слов из ее уст. – Во-первых, сними пальто, и отдохни.
