Валерий Суси - Царь Ирод. Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I.
Обзор книги Валерий Суси - Царь Ирод. Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I.
ЦАРЬ ИРОД
Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I
Предисловие
Однажды я провел занимательный опрос. Спрашивал у всех и у каждого: кем был Великий Ирод по национальности? Никто не усомнился. Еврей, отвечали мне. Да и как же могло быть иначе, если Ирод был царем Иудеи?
Сначала меня это ввело в замешательство, а потом подвигло к глубокой задумчивости. Историю, как известно, творят люди. Каждый знает, что Сократ был греком, а Дарий — персом. Отчего же история так несправедливо отнеслась к Ироду, что люди забыли его национальность. Или им помогли забыть? Но кто и зачем?
Замечательный писатель и исследователь Лион Фейхтвангер определил свое литературное кредо так: в отличие от ученого автор исторического романа имеет право предпочесть ложь, усиливающую художественный эффект, правде, разрушающей его.
Я в огромной степени разделяю эту мысль, но хотел бы подчеркнуть, что в романе, который я теперь представляю на Ваш суд, исторический факт занимает не менее почетное место, чем художественный вымысел. А работа с фактами очень уже напоминает расследование, когда пристрастия отступают под нажимом исторической логики. Вы спросите меня, как же это возможно спустя две тысячи лет? На что я отвечу: суть человеческая неизменна и в основе человеческих поступков лежит все тоже, что лежало и в глубокой древности.
Остается только вооружиться увеличительным стеклом…
Глава 1.Жребий брошен
Анций Валерий появился на свет в консульство Марка Туллия Цицерона и Гая Антония,[1] когда республиканский сенат еще без опаски наблюдал за стремительным тридцатисемилетним эдилом[2] Юлием Цезарем, видя настоящую угрозу в дерзких интригах Катилины.[3] Боги не поскупились на то, чтобы сделать судьбу Анция переменчивой, как осенний ветер в Тирренском море. В Тирренском, без сомнения, в Тирренском… Сравнения всегда конкретны и связаны с твоей жизнью, как плоды связаны с родившим их деревом. Геродот называл этруссков тирренцами, утверждая, что они древние выходцы из Лидии, а исход их якобы случился во время правления царя Тиррена. Может быть, любознательный грек был и прав. Но в Перузии,[4] где прошло детство Анция, у Геродота нашлось бы мало поклонников: перузийцы не сомневались, что ниспосланы на землю с неба по велению их могущественных богов — Тина и Тага.[5] Правда, ко времени описываемых событий, многие этрусские семьи давно перемешались с римскими; их таинственный язык словно утлое суденышко затонул в полных водах латыни и лишь в иные вечера седовласые бабушки рассказывали внукам бесконечные легенды о своих предках, продолжая упрямо верить в своих варварских Богов. Но когда наступали смутные времена откуда-то с небес летели невидимые жгучие стрелы, они поражали точно в сердце и лица этруссков становились настолько похожими, что художник мог бы без усилий в одном портрете передать весь характер этого народа.
Анций отлично помнит сухой ясный день, ему четырнадцать лет, он ведет за руку младшего брата Местрия на сенатскую площадь, их обгоняют хмурые, чем-то озабоченные, люди. На площади они сбиваются в кучки и ведут непонятные разговоры. Часто произносятся слова: «республика», «диктатор», «Цезарь».[6] Мальчики слоняются между взрослыми, Анций силится уловить смысл тревожных реплик, а Местрий, скучая, тянет его прочь. «Запомните этот день, ребята, — подходит к ним невысокий бородатый человек в белой тоге, — Недолго осталось гореть нашему священному огню прелюдно, я уже вижу дым над тлеющими углями и их неотвратимое угасание. Но, знайте, покуда будут неоскверненными камни очагов наших в жилищах наших, покуда каждый из нас будет заботится о сохранении тепла этих камней, до тех пор останутся с нами Тин и Таг, а наше племя будет живо. Берегите камни очагов, зажженных нашими предками и вы достигнете божественного величия при жизни».[7] Анций знает этого человека. Все взрослое население города знает его — гадателя и прорицателя по имени Спуринна.
А через девять лет[8] римляне жгли Перузию, не было видно неба из-за розового дыма, народ очумело метался по городу в поисках спасения, бросив на произвол судьбы очаги в своих домах. Отец Анция, робкий перузийский врач, выскользнул из города вместе с семьей накануне казни трехсот сенаторов. Воспользовавшись неразберихой Анций остался: в катакомбах на окраине города ждал неистовый Спуринна. Через два дня горстка полуобнаженных юношей, вооруженных чем попало, скопилась на задымленной площади, вела себя воинственно и безумно, выкрикивая задевающие доблесть римских легионеров слова. Глухо пристукнули и сомкнулись тяжелые щиты римлян, ряды колыхнулись и мерно двинулись с четырех сторон. Через четверть часа все было кончено. Раненых добили, а десяток выстоявших погнали по пыльной дороге. Пошатываясь, но все еще сохраняя силы, брел среди них Анций Валерий. Спуринна сгинул, его никто и никогда больше не видел.
Спустя год Анций, позвякивая грубой цепью вместе с двумя другими несчастными, изнывал от преследования прямых полуденных лучей солнца, не имея возможности укрыться в тени, так как вся троица расположилась на дощатом возвышении в торговых рядах Велабра.[9] Любопытные останавливались, приценивались и разочарованно отступали прочь — слишком высокую цену назначил хозяин за молодого рослого раба, на груди которого покоилась примечательная табличка, извещавшая о том, что невольник обучен грамоте и владеет несколькими языками: латинским, греческим и арамейским. Потом толпа покорно расступилась, поспешно выстраивая молчаливый коридор, из которого в тоге с широкой пурпурной каймой в окружении сверкающих латами войнов и двенадцати ликторов показался Октавиан. Он был молод, быстр и скор в решениях. Скользнув взглядом по фигуре Анция Валерия, по его продолговатому лицу, выступающему подбородку, задержавшись ненадолго на его серо-голубых глазах, оглядывающих все вокруг с презрительным недоверием, консул (а в то время Октавиан еще был консулом) отдал короткий приказ и сделка на радость владельца отборного товара состоялась без лишних слов.
Боги вторглись в его судьбу, затевая странную и непредсказуемую игру, в которой все смешалось в один противоречивый запутанный клубок. Нежданно-негаданно Октавиан, человек, который сжег Перузию, осквернил священные камни очагов ее жителей и казнил сенаторов, понравился ему. Какое-то время Анций чувствовал себя преступником и пытался отделаться от этого ощущения, но чем больше проходило времени, чем больше ему выпадало говорить с молодым консулом, слушать его рассуждения, испытывать его открытое дружеское расположение, тем сильней он попадал в приятную зависимость от этого человека. Теперь он часто размышлял на темы их бесед и все чаще обнаруживал простую правоту своего покровителя. Люди своекорыстны, властолюбивы, завистливы и надменны, им трудно договариваться между собой, они устраивают свары, интриги и заговоры, они не умеют поделить власть, их компромиссы непрочны и недолговечны. А разве сенаторы отличаются чем-то от других людей? Только тем, что их пороки простираются дальше, чем пороки простых людей. Боги помогают тому, кто оглядывается на прошлое, видит настоящее и бесстрашно смотрит в будущее. «Республика — ничто, пустое имя без тела и облика, — так говорил мой дядя, — и нашел ужасную смерть, я же хочу разделить власть с римским народом», — часто повторял молодой консул. Рим не варварское государство, Рим несет свободу и справедливость. Разве Рим желал такой печальной участи для Перузии? Но разве можно оставлять неотомщенными врагов Рима? А разве Луций Антоний,[10] поддержанный перузийскими сенаторами, не был злейшим врагом Рима? Также как его двуличный брат Марк Антоний, с которым, к сожаленью, пока приходиться договариваться. Но когда-нибудь этим договоренностям придет конец. Жаль, что Перузию пришлось сжечь. Но что поделаешь? Таков безумный исход любой гражданской войны. Когда все это закончится, Перузия будет отстроена заново и станет краше прежней.
Остатки сомнений в душе Анция рассеяло знакомство с Меценатом Гаем Цильнием, таким же тирренцем, как и он сам. Что Спуринна? Фанатик, шарлатан, такие, как он, любят подстрекать и никогда не предвидят последствий. Посмотри на Вергилия, вот кто истинный этрусск! Только что изданы его совершенные «Буколики», сделавшие его мгновенно знаменитым, его имя произносят с благоговением торговцы и солдаты, парикмахеры и кузнецы, столяры и жестянщики, пекари и виноделы, квесторы и цензоры, преторы[11] и консулы, полководцы и герои. И всем известно, что он — этрусск! Так кто более полезен нашему племени — фанатик Спуринна или высекающий бессмертие нашему народу Вергилий?
