Михайло Старицкий - РУИНА
— Эти оборонят! — заметил со злобой другой голос.
Послышались тяжелые вздохи.
Галина молча смотрела на блестящие колонны турецкой конницы, затоплявшие Чигирин, но не видела их, слезы закрывали ей туманной пеленой глаза. Появление этих войск возвещало уже близкую разлуку с Мазепой, разлуку, о возможности которой она и не помышляла, и не думала никогда.
Вечером того же дня Мазепа вошел в хату Остапа более веселый, чем он являлся обыкновенно за это время. В руке у него была какая-то бумага.
— Ну, Галина, — произнес он торжественно, — окончилась уже наша мука!
— Что? Что такое? — выговорили разом Галина, Остап и Орыся.
— Вот твоя свобода, — отвечал Мазепа, показывая бумагу. — Теперь уже ничто не может помешать нам злучиться навек! — и так как Галина все еще смотрела на него недоумевающими глазами, то Мазепа прибавил: — Патриарх разрешает тебя и шлет нам свое благословение на брак.
— Иване! Коханый мой! — воскликнула Галина, захлебнувшись от восторга, и, забывая, что в хате, кроме нее, находятся еще Остап и Орыся, бросилась Мазепе на шею.
Но никто не осудил Галину за этот порыв.
Как солнца луч, прорвавшийся сквозь тучи, освещает сразу всю природу, так и луч счастья, ворвавшийся в эту хату, сразу же осветил и оживил лица всех присутствовавших. Остап и Орыся окружили счастливых обрученных. Послышались горячие поцелуи, горячие приветствия, поздравления с новым счастьем, пожелания всего лучшего.
Галина, с блистающими на глазах счастливыми слезами, держала Мазепу за руку, словно не хотела и на минуту расстаться с ним.
— Когда же свадьба, Иване? Когда? Завтра, послезавтра? — спрашивала она наконец, когда прошла первая минута бурной радости.
— Ге, швыдкая ты какая, — усмехнулась Орыся, — да ведь теперь нельзя венчаться.
— Нельзя? Почему же?
— Вот, глупая! Да разве ты не знаешь, что постом нельзя венчаться?
— Так сколько же нам еще ждать, Господи! Целых четыре недели?
— Нет, еще больше, целых пять.
— Господи, что ж это такое, Иване! Опять нельзя… — Галина обернула к Мазепе свое печальное лицо. — Нет, видно, никогда уже не дождаться мне счастья… никогда… никогда…
Губы Галины задрожали.
— Ну, чего же ты журишься, дытыно? — обратился к ней ласково Мазепа. — Больше ждали — меньше ждать осталось. Да и что может теперь нам помешать? Ничто на свете. Вот и мать прислала свое благословенье! Пост пройдет, тогда и свадьбу сыграем.
— Ну, да и погуляем же мы тогда! — вскрикнул весело Остап. — А теперь, Орысю, принеси-ка нам найлучшего меду, надо выпить на радостях да кинуть лихом об землю. Хай ему цур! Довольно уже седлало оно нас.
— Сейчас, сейчас! Для такого случая всего достану!
И Орыся побежала в погреб доставать наилучшие напитки и снеди. Вскоре на столе появились всевозможные миски и фляжки. О радостном событии узнали и Кочубей, и Гордиенко, и хата Остапа наполнилась дорогими гостями.
За столом закипела веселая беседа. Все поздравляли жениха и невесту, желали им радости и счастья в новой жизни, а женщины беспрерывно ласкали Галину. Она была так хороша в своей тихой радости, что невозможно было смотреть на нее без улыбки.
Друзья чувствовали себя так легко и весело, словно за пределами этой хаты не бушевали грозы бурной жизни. Усталым от постоянной тревоги душам хотелось хоть на мгновенье отдохнуть и забыться, и счастливая минута сплотила всех.
— Теперь уже мы никогда, никогда не расстанемся с тобою, Иване, — обратилась к Мазепе Галина, заглядывая ему в глаза своими сияющими от счастья глазами.
— Никогда, дытыно. Вот только разве когда война…
— Нет, нет! Я и на войну пойду с тобою разом!
Присутствовавшие улыбнулись.
— На войну, голубко, жинок не берут, — возразил Мазепа.
Лицо Галины омрачилось.
— А война будет?
— Будет…
— И скоро? — произнесла Галина уже совершенно упавшим голосом.
Мазепа промолчал.
— Э, да когда б уже скорее, — произнес с досадою Кочубей, — потому что с такими союзниками и ожидать, так…
Он не докончил и только с досадою махнул рукой.
— А что такое? — спросили разом Остап и Мазепа.
— Д–да, что ж… то, чего и следовало ожидать. Сегодня только в Чигирин вступили, а уж следом за ними люди с жалобами прибежали: шарпают околицы, хватают женщин и детей. Эх! Что уж там говорить! Горе, да и горе!
Разговор прервался. Всем стало как-то не по себе. На минуту тяжелое молчание водворилось в комнате. Но инстинктивное желание отдохнуть душой было так сильно во всех присутствовавших, что тяжелое впечатление слов Кочубея было скоро забыто. Снова заходили пенистые кубки и закипела дружеская беседа, которая то и дело возвращалась к предстоящей свадьбе Мазепы и Галины; все говорили о ней, как о решенном событии.
А между тем судьба готовила всему иной конец.
Не прошло и двух недель со времени появления в Чигирине первых турецких отрядов, как к Дорошенко пришла грамота от султана, в которой султан объявлял Дорошенко, чтобы тот немедленно выступал из Чигирина со всеми своими войсками и с прибывшими турецкими отрядами, так как турецкое войско уже переправилось через Дунай и идет по берегам Днестра.
Галина еще ничего не знала об этом известии. В этот день она была так весела и счастлива, как уже давно не бывала. Пятая неделя уже близилась к концу, и, таким образом, до венца оставалось всего только три недели. В головке Галины сложилось убеждение, что когда они обвенчаются с Мазепой, тогда уже их никто не сможет разлучить, а потому она с особенным нетерпением ожидала свадьбы и с восторгом провожала каждый уходивший день.
Колокол звонил уныло и протяжно, призывая христиан к вечерне, но вечернее солнце еще стояло на горизонте. Галина и Орыся собрались в церковь. Они уже вышли из сеней и хотели было повернуть направо, как вдруг их окликнул знакомый голос. Подруги оглянулись и увидели быстро подходившего к ним Мазепу. Что-то особенное почуялось Галине во всей его наружности. Она бросилась к нему навстречу.
— Что случилось, Иване? Опять несчастье, горе!?
— Нет, нет, голубка, успокойся… ничего! — отвечал Мазепа, сжимая ее холодные руки в своих теплых руках.
Но эти слова еще больше взволновали Галину.
— Ты скрываешь что-то… говори… говори! — Руки ее судорожно впились в руки Мазепы, расширенные от ужаса глаза с смертельной тревогой остановились на его лице.
— Говорю тебе, ничего плохого, а все идет на корысть нам. Видишь ли, султан уже выступил против ляхов с войсками и требует, чтоб и мы немедленно спешили на встречу к нему.
Галина побледнела и пошатнулась, так что Мазепа должен был поддержать ее.
— И ты… ты тоже пойдешь с войском? — прошептала она едва слышно.
— Галыночко, ведь я же казак.
— И оставишь меня опять на смерть, на муку?
— Нет, нет, не бойся! Я спрячу тебя так далеко, что ни один ворог не отыщет тебя. Ты будешь в безопасности… ты не будешь долго скучать… война окончится скоро, а как только я вернусь из похода, сейчас же и сыграем веселую свадебку…
Но Галина не слышала утешений Мазепы.
— Ох, смерть моя… смерть!.. — прошептала она и, как подкошенная былинка, упала без чувств на руки Мазепе.
Стояла безлунная, звездная ночь. Необъятный густой лес покрывал мрачную, пустынную местность и уходил черной лентой вплоть до самого горизонта. В темноте ночи он казался каким-то страшным чудовищным змеем-драконом, ощетинившим на хребте свои иглы; с правой стороны к лесу примыкала глубокая балка, она была не менее страшна, чем этот лес, и казалась колоссальной пастью, в глубине которой смутно чернели какие-то бесформенные руины… Нигде не видно было ни малейшего признака человеческого жилья… Все было мертво и безлюдно кругом… Даже порыв ветра не нарушал этой страшной тишины; даже вопль дикой птицы не потрясал этого застывшего воздуха… Между звездным небом и черной землей висела непроглядная тьма. Казалось, проклятие Божие царило над этой пустынной местностью, отданной во власть смерти…
Но вот пролетела бесшумно над оврагом ночная птица, вдали промелькнула еще крылатая тень и исчезла в пологе тьмы… Видно, необычное что-то вспугнуло отшельников чащи.
Действительно, в глубокой расщелине балки, окруженной со всех сторон черной стеной леса, тлели теперь костры. Вокруг них группами сидели и лежали казаки. Одежды их были изорваны и запылены; лица мрачны и утомлены. Во всех группах царило угрюмое молчание… Иногда только кто-нибудь отзывался злобным словом, и снова воцарялось молчание.
У деревьев стояли привязанные и неразседланные лошади.
Судя по мрачным, утомленным лицам казаков и по изнуренному виду коней, можно было догадаться, что они совершили в этот день какой-то быстрый, непосильно–утомительный переезд. В стороне от других казаков, у отдельного костра, сидели на разостланной попоне два человека, очевидно, начальники этого отряда.
