Михайло Старицкий - РУИНА
Одна только гетманша скрывала в глубине своей души небесную радость. Эта весть звучала для нее райской музыкой: она возвещала ей скорое спасение и торжество ее дорогого коханца. Фросе надо было употреблять невероятные усилия, чтобы скрывать свою радость, тем более, что Дорошенко, возмущенный возвышением своего ненавистного соперника, начал снова как-то ревниво и подозрительно следить за ней.
Все кругом погрузились в какое-то мрачное отчаянье. Под влиянием этого последнего удара все словно оцепенели. Даже Мазепа утратил свою обычную энергию. Гордиенко молчал, гетман осунулся в несколько дней. Все видели только один исход, но хотели хоть на несколько дней отдалить его от себя.
Между тем надо было действовать. Украйна стояла теперь среди готовых к бою врагов. Правда, наступившая перед Масляной распутица и снежные бури еще оберегали ее от вторжения врагов, но такая погода могла продержаться месяц, не больше, а там далее, при первом веянье весны, в Украйну должны были хлынуть со всех сторон вооруженные полки. Надо было готовиться к встрече недобрых гостей, нужно было искать подмоги.
Но где? У кого?
Темный, но властный призрак стоял перед всеми и, словно глубокая бездна, манил к себе оцепеневших от отчаяния людей.
Однажды в сумрачный, ненастный день, когда мокрый снег валил с неба на черную от грязи землю, в хату Остапа вошел Мазепа. Он вошел, молчаливый, мрачный, и, сбросивши не спеша мокрую керею и шапку, остановился у дверей.
В хате было как-то грустно и неприютно. Орыся качала на руках дремавшего ребенка и украдкой утирала набегавшие на глаза слезы. За столом сидели Остап и Гордиенко и угрюмо молчали; словно прибитый морозом бледный цветочек, сидела у окошка Галина; она, видимо, высматривала Мазепу. При звуке стукнувшей двери дивчина вся вздрогнула: первое движение ее было броситься к Мазепе навстречу, но, увидевши его расстроенное лицо, она только молча устремила на него тревожный, вопросительный взгляд. При виде Мазепы все почувствовали какой-то холодок в сердце, — по лицу его видно было, что он пришел недаром.
С минуту длилась пауза, долгая, мучительная.
— Ну, панове, свершилось! — произнес наконец глухо Мазепа, не глядя на присутствующих.
— Что? — спросили разом Остап и Гордиенко и приподнялись с мест.
— Послали уже в Царьград послов к султану.
В хате послышался тяжелый вздох.
— Эх! — вскрикнул с горечью Гордиенко и, ударив с силой кулаком по столу, опустился на лавку. — Значит, уже конец всему, — крышка!
Все молчали.
Мазепа подошел к столу и также опустился на лаву.
— Что ж было делать, друже, — заговорил он каким-то беззвучным голосом, — сам видишь, — скрута. Остается искать помощи только у невер.
— Помощи! — вскрикнул с горечью Гордиенко. — Да какая это помощь будет, увидим еще!
— Другой нет. Сам знаешь, не того хотели мы… А теперь… Эх, что там толковать: не хоче коза на торг, та ведут!
— А кто ведет? — продолжал запальчиво Гордиенко. — Кто ведет, говорю тебе? Кто расстроил згоду с Многогрешным? Кто погубил его? Кто донес обо всем Самойловичу? — и, переменив сразу тон, Гордиенко произнес мрачно: — Я говорю вам, в Чигирине есть шпион.
— Есть, — ответил так же мрачно Остап.
— А кто же он?
— Тот, кого радует избрание Самойловича.
— Так если он вовлек нас всех в погибель, что делать с ним? — и, перегнувшись над столом, Гордиенко произнес зашипевшим от злобы голосом: — Первому смерть!
— Тс… на Бога! — вскрикнул поспешно Мазепа, дотрагиваясь до руки Гордиенко. — Ни слова о том, до часу никому. Нам надо сохранить гетмана, а одно это слово убьет его, и мы останемся снова, как без пастыря стадо.
— Будут теперь пастыри — вовки–сироманцы… Уберегут стадо, — продолжал с озлоблением Гордиенко. — Все равно, нам уже осталась теперь только смерть.
— Ну, что ж, коли смерть — так и умрем все.
Галина все время прислушивалась к разговору, с бледным лицом и расширенными глазами, при последних словах Мазепы она вся вздрогнула и с громким воплем: «Нет, нет, и я умру с тобою!» — бросилась к Мазепе.
Упав перед ним на колени, она прижалась к нему головой и залилась горючими слезами.
— Голубка моя, дорогая моя, что с тобою? Успокойся! — заговорил Мазепа, ласково проводя рукою по ее шелковистым волосам, по вздрагивающим от рыданий плечам.
— Нет, нет! — повторяла сквозь слезы Галина, еще горячее прижимаясь к Мазепе. — Умру с тобою разом, не оставлю тебя.
— Ну, так что ж? И умрем разом: коли умирать, так всем, как один. — И Мазепа горячо прижал к себе головку любимой девушки.
Между тем события подвигались вперед со стремительной быстротой. Предложение Дорошенко было охотно принято. Султан принимал Украину на основании договора, составленного еще раньше и чрезвычайно выгодного для казаков. В своем письме Дорошенко умолял султана прислать немедленно казакам помощь против ляхов. Он уверял, что теперь настал самый удобный момент напасть на Польшу и разгромить ее вконец. Просьба Дорошенко была немедленно исполнена. Тотчас же султан отправил письмо королю польскому, в котором требовал, чтобы все польские войска были немедленно отозваны из пределов Украйны, так как народ казацкий поступил теперь под протекторат Оттоманской империи. Если же поляки не исполнят его требования, то султан грозил выступить против них «со всем своим непобедимым воинством, которое многочисленнее звезд и мужественнее львов… — Выбирайте, что хотите, — заключал султан свое послание, — либо мир, либо к бою будьте готовы».
Отправив посольство в Польшу и не дожидаясь ответа на свою грамоту, султан приказал всем своим войскам собираться немедленно в Адрианополь и готовиться к походу, а также отправил приказ и крымскому хану, как только просохнут дороги, спешить в Украйну к Дорошенко на помощь против Ханенко и ляхов.
Ответ польского короля на султанскую грамоту был крайне уклончив. В нем высказывалось крайнее изумление Польши по поводу того, что Турция называет Украйну своей собственностью, тогда как Украйна была и есть от века веков наследием польских королей, а Дорошенко не кто иной, как польский подданный. Поэтому король объявлял султану, что Польша сама уладит дружественным образом свои недоразумения с Дорошенко и надеется, что Турция не станет по этому поводу нарушать существующий мир.
Следствием этого письма было то, что великий визирь послал письмо подканцлеру польскому, в котором высказывал сильное изумление по поводу безосновательных притязаний Польши на Украйну. Он объявлял Польше от имени султана, что так как им не угодно было покончить все дело миром, то падишах в самом непродолжительном времени выступает из Адрианополя и во главе многочисленнейшего войска направляется к польским рубежам.
В Чигирине знали об этих переговорах и так же деятельно готовились к войне.
Настала весна. Закапали с крыш светлые капли; зашумели мутные и болтливые весенние ручьи; пригрело ясное солнышко выглянувшую из-под снега прошлогоднюю травку, оживило оно каждую нарождающуюся былинку, но не принесло радости в Чигирин. Каждый день ожидали там решительного известия из Константинополя о времени выступления войск.
LXIV
Однажды, когда Галина и Орыся сидели у окна и молча кончали какую-то работу, внимание их привлек шум, раздавшийся на дворе. Выскочив поспешно в сени, они увидали, что в замке происходило что-то необычайное. Толпы людей бежали с громкими криками к воротам и стенам замковым. Издали доносились какие-то неясные звуки медных инструментов, конского топота и громких возгласов толпы.
— Что это случилось там? — произнесла встревоженно Орыся. — Побежим посмотрим.
Обе подруги выбежали из хаты и последовали за толпами бегущих людей. Вскоре они достигли городских стен, которые буквально чернели от покрывавшей их массы людей. Когда Галина и Орыся взобрались на стену, глазам их представилась следующая картина.
Узкие улицы нижнего города Чигирина, расположенного у подножия замка, были залиты колоннами турецких войск, стройно подвигавшихся к замку. Весеннее солнце ярко играло на богатом вооружении всадников, на их белых чалмах, на знаменах, на пестрых конских бунчуках, на трубах и литаврах гарцевавших впереди музыкантов. Собравшиеся на стенах зрители молча и угрюмо смотрели на эту картину; вид этих всадников, с смуглыми, зверскими лицами, так смело въезжавших в стены Чигирина, не возбуждал в них, видимо, радости и надежды.
— Порадники! Оборонцы! — раздалось чье-то горькое слово в толпе.
— Эти оборонят! — заметил со злобой другой голос.
Послышались тяжелые вздохи.
Галина молча смотрела на блестящие колонны турецкой конницы, затоплявшие Чигирин, но не видела их, слезы закрывали ей туманной пеленой глаза. Появление этих войск возвещало уже близкую разлуку с Мазепой, разлуку, о возможности которой она и не помышляла, и не думала никогда.
