Илья Сельвинский - О, юность моя!
— Да, но какой! После германской оккупации все население знает, что такое «Ich liebe Sie». Что-что, а уж это знает.
Елисей зорко взглянул на Беспрозванного.
— А ведь вы правы! Пожалуй, так. Надо только написать в русской транскрипции: «Их либе зи». Ну, давайте вашу эпиграмму.
— Что вы думаете с ней делать?
— Напечатать большим тиражом.
— Вы с ума сошли! Кто же ее пропустит?
Елисей засмеялся.
— Я! Я лично!
Работа на фабрике возобновилась. Бредихин, как обычно, помогал всему строю «весельщиц». Когда очередь дошла до Нюси, он взял из ее рук весло, она тихо спросила:
— Все еще сердитесь?
— Нет! — отрывисто сказал Елисей, но весь день был с ней очень сух.
На двенадцатом часу работы Нюся упала в обморок.
— Устала... — заметила Комиссаржевская, протирая ей виски одеколоном.
— Тут не то! — на сниженном голосе сказала Гельцер. — Влюбилась она в студента, а он к ней ничего не чувствует.
— Неужли обижает?
— Да нет. Никак не относится.
***Глубокой ночью Елисей, который спал сегодня в конторе, встал с деревянного дивана и, достав из шкафа целую десть бумаги с копирками, начал печатать на «ундервуде» эпиграмму. Получилось семьдесят два экземпляра. Печатал Леська одним пальцем и ужасно устал.
«Тираж солидный, подумал он, взглянув на стопку стихов.— Никогда ничего подобного у Беепрозванного не было».
Днем он подошел к Нюсе и взялся за ее «веселку».
— Есть с тобой серьезный разговор.
Нюсю охватило пламенем: он сказал ей «ты».
После работы Елисей пошел провожать Нюсю домой.
Партия Леську не призывала. Но жить без боевой политической работы он уже не мог и решил бороться с Врангелем в одиночку.
— Нюся, хочешь мне помочь?
— Хочу.
— Но это очень опасно.
— Ничего.
— Надо расклеивать по улицам вот такие маленькие бумажки. На воротах, на парадных дверях, на телеграфных столбах — повсюду, где можно.
— Хорошо, — покорно сказала Нюся. — Когда это сделать?
— Сейчас. Ты пойдешь по Вокзальной, а я — по Екатерининской, а встретимся в центре, у Дворянского театра. Вот тебе тюбик с клеем и бумажки. Больше ничего не нужно. Только смотри, чтобы никто тебя за этим делом не застал, иначе — тюрьма.
Она молча глядела в его лицо, и глаза ее в темноте казались огромными.
— Ну, желаю тебе успеха!
Он пожал ей руку и ушел на Екатерининскую. Нюся пошла по Вокзальной.
На окраинах город жил без фонарей, поэтому расклеивать эпиграммы здесь было безопасно. Но чем ближе к центру, тем больше огней, и тут приходилось действовать с большой осторожностью. Все же Леська благополучно добрался до Дворянского театра. Нюси не было.
Елисей притворился пьяным и медленно «шкандыбал» по Пушкинской. Дойдя до конца тротуара, он повертелся, словно забыл, куда ему идти, и, пошатываясь, побрел обратно. Навстречу ему быстрой походкой шла Нюся.
«Милая!» — подумал Леська и только тут увидел, что она действительно миловидна. Косой срез волос на лбу придавал ей лихость, что не совсем соответствовало грустному выражению глаз, но и в этом несоответствии своя прелесть: понятно, что это человек с душой и способен на многое. И вот только эти зубы в три этажа...
— Ну как? Все расклеила?
— Все.
— Сейчас уже очень поздно. Возвращаться тебе в приют далеко. Пойдем ко мне на Петропавловскую, там переночуем.
— Ну, нет.
— Почему?
— Я не шляющая.
— Фу, какие глупости! Я тебя не трону. Ты будешь спать у меня в комнате, а я пойду к хозяину.
— Честное слово?
— Самое честное.
Дома Леська двигался на цыпочках, чтобы не разбудить Акима Васильевича, который жил теперь в комнате Кавуна. Нюся сняла ботинки и шествовала за ним в чулках. Когда они вошли в Леськино обиталище, Елисей увидел на письменном столе записку:
ЭпиграммаГоворя о Врангеле,
Думаю об ангеле:
Жаль, что этот ангелочек
Душу продал Англии.
«Молодец старик! — подумал Леська. — Производство налажено».
Он предоставил Нюсе свою постель, а сам устроился на кухне: не раздеваясь улегся на свое пальто и накрылся бекешей Беспрозванного. Правда, она нестерпимо пахла нафталином, но была тяжелой и теплой.
Нюся разделась и юркнула под одеяло, откуда, как зверек, стала оглядывать комнату. Ничего особенного в комнате нет, лишь над кроватью висели рядом две картинки: на одной — девушка в лифчике и трусах, на другой она же, но совсем-совсем голая.
«Наверное, бредихинская любовь», — подумала Нюся, повернула выключатель, чтобы их не видеть, заплакала тихонько, да так, в слезинках, и уснула.
Проснулась она в диком страхе: что-то живое и тяжелое прыгнуло к ней на ноги. Нюся сбросила эту тяжесть и услышала, как она плюхнулась на пол.
Крыса!
Девушка закричала в голос. Вбежал Елисей и включил электричество.
Нюся, закутавшись в одеяло и вся подобравшись, забилась в угол кровати.
— Что случилось?
— На меня кинулась вот такая крыса... Я сейчас же пойду домой... Придвиньте ко мне это стуло: там лежит мое платье и карпетки.
— Вы никуда не пойдете: сейчас три часа ночи.
— Все равно.
— Глупости.
— Нет-нет. Я ужас как боюсь крыс.
— Не бойтесь, я буду с вами. Вы ляжете у стены, а я с краю.
— Ну, не будьте же такой вредный!
Елисей пошел на кухню, взял увесистую кочергу, а когда вернулся, Нюся уже оделась.
— Я вас не выпущу, — твердо сказал Леська.
Нюся заплакала.
— Вы хотите меня снасильничать?
— Но ведь я дал вам честное слово, что не трону вас.
— Я вам не верю, — жалобно протянула девушка.
— Да вы мне просто не нравитесь как женщина! Можете это понять?
— Ну-у? Не наравлюсь? — еще жалобнее протянула Нюся.
— Не нравитесь. Спать!
Елисей лег с краю. Нюся посидела-посидела и тоже прилегла. Одетая. Свет они не выключили. Крыса больше не приходила. Но пришел Аким Васильевич и увидел Леську, спящего между кочергой и девушкой.
Из-под одеяла на колдуна глядели два желтых глаза.
— Девушка, кто вы и зачем?
— Я Нюся Лермонтова, а зачем, сама не знаю.
— Лермонтова! А вы знаете, что уже семь часов утра?
Упоенный тем, что в его квартире зазвучал девичий голос, Аким Васильевич покатился на кухню. Вскоре туда явилась Нюся и отобрала из рук Беспрозванного самовар.
— Дайте мне. Вы не умеете.
Аким Васильевич разбудил Леську.
— Ну? Как эпиграмма? Да вы вставайте! У нас в доме девушка, нужно готовить завтрак, сбегайте за колбасой.
Елисей взглянул на часы.
— Э! Теперь уже не до завтрака. Спасибо за новую эпиграмму. Эта значительно удачнее старой, хотя все еще утонченна. Надо грубее! Понимаете? Хлестче!
Вечером Елисей, возвращаясь с работы, проверил «огневые точки» по Екатерининской, а Нюся по Вокзальной. Итог был очень поучителен: почти все эпиграммы по Екатерининской содраны, все по Вокзальной остались нетронутыми. Молодец Нюська!
* * *В ближайший свободный день Елисей сбегал в университет сдавать «Энциклопедию права». В курилке среди студентов уже говорили об эпиграмме, хихикая и ликуя.
— Нет, наши не сдаются, черт возьми! — крикнул какой-то студент, явно выражая общее мнение.
Эта фраза опьянила Бредихина. Значит, не напрасно они с Нюсей поработали. Значит, их жизнь тоже кому-то нужна.
Конечно, Леська понимал, что его работа — капля в море. Но море-то существует! Его за туманом не видно, но оно дышит, его дыханием наполнен весь Крым. Партия каждый раз угощает белогвардейцев таким штормягой, что только держись! Взять хотя бы партизанское движение, охватившее Симферопольский, Карасубазарский и Феодосийский уезды. Это не жалкие Леськины листовки. И все же листовки кое-чего стоят. Надо продолжать в том же духе!
В конторе он напечатал одним пальцем новую эпиграмму, а следующей ночью они с Нюсей снова пошли по улицам, но на этот раз Елисей двигался по Вокзальной, а Нюся осваивала Екатерининскую. Однако теперь они встречались уже не у Дворянского театра на виду у патруля, а на пустой Петропавловской площади. Елисей снова пришел первым и некоторое время поджидал Нюсю, прислушиваясь и ожидая звона ее шагов. Ему казалось, что ждет любимую девушку, которая спешит к нему на свидание.
Потом они вошли в квартирку — он на цыпочках, она в носках.
Включив электричество, Елисей привычно взглянул на письменный стол: там лежала газета с очерченной синим карандашом фразой Врангеля:
«Я смотрел укрепления Перекопа и нашел, что для защиты Крыма сделано все, что только в силах человеческих».
— Нюся! — сказал он девушке утром. — Я сегодня на фабрику не пойду: у меня здесь дело.
