Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
Старинная Москва от иллюминации, фейерверков, множества возжженных у каждого дома светящихся огней представлялась в ту ночь блестящей европейской столицей.
А через несколько месяцев после того знаменитого триумфа Никита Дементьев выехал на государев кошт в далекую солнечную Италию.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Пансионер Петра Великого ПРУТСКИЙ поход Перехваченное письмоЖаркая и душная августовская ночь вошла в Стамбул, и молодой месяц, похожий на острый ятаган янычара, встал над белоснежным куполом Айя-Софии. Отзвучали последние призывы муэдзинов с минаретов бесчисленных мечетей, совершили вечерний намаз правоверные, и пришло время любви. Под покровом темной восточной ночи расцветала гаремная жизнь — истинный рай на земле, завещанный великим пророком Магометом. Правоверный обращал лицо от шумной улицы к своему дому,— сначала к детям и домочадцам, затем к своим ласковым женам. И неважно, что у великого султана Ахмеда во дворце танцевала сотня обнаженных красавиц, а у молотобойца Казима в гареме всего полторы жены: старуха Фатима, доставшаяся в наследство от старшего брата, годилась только для кухни и могла сойти едва за половину жены. Зато черноокая и крутобедрая красавица Зульфия была столь нежна, что кузнец Казим ничуть не завидовал султану Ахмеду.
Но политики и дельцы даже ночью остаются политиками и дельцами, и великий везир Али-паша не вошел в этот вечер в свой гарем, хотя, дрожа от ужаса, там и ждала его девчонка-полонянка, доставленная недавно из Кафы как подарок неверного друга, злобного и опасного крымского хана Девлет-Гирея.
Нет! Великого везира не занимали в ту ночь сладкие утехи плоти. Он прошествовал в дальнюю угловую комнату, имевшую отдельный вход с улицы — для тайных приемов. На толстом персидском ковре не слышны были шаги доверенного слуги везира Махмуда. В комнате все было готово к приему ночного гостя: на лакированных китайских расписных подносах — подарок далекого пекинского богдыхана, до ушей которого дошла слава султана и имя его покорного слуги Али,— высокой горкой лежали апельсины и гранаты, виноград и сладости, тоненько звенели чашечки из фарфора, горьковатый аромат крепчайшего кофе щекотал ноздри. Отдельно для гостя-гяура был сервирован столик, на котором высился зеленый штоф с этой горькой отравой из отрав — крепчайшей русской водкой.
Везир важно опустился на мягкие подушки, лениво хлопнул в ладоши: зови!
Верный Махмуд в мгновенье ока распахнул потайную дверцу, и в приемную комнату лисой скользнул Петр Андреевич Толстой, почитай десятый год пребывавший на берегах Босфора в звании чрезвычайного и полномочного посла России.
Везир поднялся навстречу гостю неспешно, но с дружеской улыбкой, и по особой цветистости восточных приветствий можно было понять, что гость ему приятен и дорог.
— Никак опять пронесло грозу...—облегченно вздохнул Толстой, слушая витиеватое приветствие. Посол наверное знал, что еще вечор все могло обернуться иначе и на его месте мог стоять посланец шведского короля Карла, известный интриган и проныра Станислав Понятовский, присланный беглым королем в Стамбул сразу после Полтавской баталии и крепко мутивший здесь воду, не без помощи французского посла Дезальера.
Через верного человека Петр Андреевич ведал, что эта двоица сумела найти путь к сердцу великой ханум, матери султана, и старуха упрямо настраивает своего сына против России.
— Ну да, бог милостив! — перекрестился про себя Петр Андреевич.— Ежели сумели удержать турка от войны в час Полтавы, то после сей великой виктории разговаривать с моим другом Али куда легче!
Диван — тайный совет султана,— перепуганный полтавской викторией, сперва горячо советовал своему повелителю произвести немедленную ратификацию Константинопольского договора с Россией. И не столь давно, в январе нынешнего 1710 года, султан Ахмед на аудиенции самолично вручил Петру Андреевичу грамоту о вечном мире. Тогда же заключили и соглашение о высылке шведского короля из пределов Оттоманской империи. За столь великий посольский успех и сам Петр Андреевич заработал немалый чин — был произведен царем в тайные советники. И вот за несколько месяцев все было чуть не порушено стараниями враждебных держав и их здешних клевретов, ненавистников России — сераскеров Бендер и Румелий и крымского хана Девлет-Гирея. Эти великие воители накануне Полтавы уже ратных коней седлали, дабы пройти, после неминуемой, казалось, виктории непобедимого Каролуса, огнем и мечом по русским городам и селам, до самой Москвы.
— Да, токмо славный афронт получили недруги! — усмехнулся про себя Толстой, слушая затейливую речь везира.— Шведский королек после Полтавы сам примчался к османам с великим воплем о помощи...
И турку поныне неясно: слезать ли Великой Порте с ратных коней и удобно устраиваться, поджав ноги, на мягких подушках (что и делает мой старый друг Али-па-ша) иль по-прежнему бить в литавры и трубить в военные трубы, по примеру крымского хана Девлет-Гирея, коему все неймется идти в поход на Москву. И многое здесь должен был решить нынешний доверительный разговор с великим везиром.
Через верного грека (а среди православных греков в Стамбуле многие питали великую надежду, что с помощью единоверной России воссияет крест над великой Софией и Стамбул снова станет Константинополем) Толстой наверное знал, что старый везир Али-паша предпочитает сидеть на мирной подушке, а не на боевом коне.
Смакуя ароматный кофе (от водки Толстой наотрез отказался, хотя и оценил дружеский жест), Петр Андреевич вслух рассуждал:
— Отчего такая тревога на берегах Босфора? Разве Москва нарушила договор? Разве сдвинут хоть один камень на русско-турецкой границе?
Великий везир, с видимым наслаждением раскуривший кальяновую трубку, выдохнул сизое облачко и словно спрятался за сей завесой.
Из-за облачка прозвучал встречный вопрос:
— А ваш азовский флот? Эскадра в Таганроге растет час от часу: неудивительно, что многие умы в Диване крепко опасаются, что русские корабли скоро могут стать перед окнами сераля султана на Босфоре. И что я тогда отвечу великому падишаху?
— Какой флот?! — в изумлении всплеснул белыми ручками Петр Андреевич.— В канун Полтавы мы сами спалили, почитай, всю азовскую эскадру. И великому везиру то хорошо ведомо, ведь там был его посланец.
— Якши! Вы разобрали и сожгли гнилые корабли, а в Воронеже строятся новые!
— О, мой высокочтимый друг!— Толстой в ответ едва не прослезился.— Да ныне воронежская верфь совсем бездействует. Всему миру известно, что наши главные верфи отныне в Петербурге. Поверьте, достопочтенный Али,— Толстой глянул прямо в глаза везиру,— не жалкая азовская флотилия должна беспокоить моего великого друга, а эти интриганы и проходимцы: Дезальер и Поня-товский!
— Верно!— вырвалось у везира,— К этому злонравцу, Дезальеру, прибыл на днях большой корабль из Марселя с парижскими платьями, духами, притираниями, румянами и прочей галантерейной дрянью!
— И гарем взволнован?— задумчиво спросил Толстой.
— Гарем за француза!— с сожалением выдохнул везир.
— Это серьезно...— зябко поежился Петр Андреевич.
Здесь, на Востоке, каждый знал, что через гарем лежит самый близкий путь к уху султана. А кто владеет ухом султана, тот и правит в Великой Порте. И как не понять тревогу почтенного Али? Впрочем, потянуло с Босфора уже и осенними сквозняками, а там и зима не за горами! И Толстой дружески улыбнулся:
— На днях, мой достопочтенный друг, я тоже получил добрый товар: северные песцы, черно-бурые лисы, великолепные соболя! Меха хорошо согреют красавиц в султанском серале, зима-то, говорят, будет суровая!
— Якши!— удовлетворенно ответил везир, и снова забулькала вода в кальяне, и снова лицо везира скрылось в сизом облаке.
— Но чтобы иметь добрых друзей в Диване, нужны не только соболя, но и деньги, много денег!— послышалось из облака.
— Сколько?— грубо и напористо спросил Толстой.
— Две тысячи мешочков золотых левков!— ответило облако.
Толстой охнул про себя, но сжал зубы: мир с Великой Портой стоил двух тысяч мешочков шведских левков, взятых под Полтавой в неприятельских обозах. И, согласно наклонив голову, посол молвил с чисто восточной невозмутимостью, оцененной великим везиром:
— Деньги моему высокочтимому другу передадут уже намедни сполна! Только вот письмецо от вашей милости хотелось бы, подтвердительное письмецо...
— Будут левки — будет и расписка!— Везир вынырнул из облака и понимающе улыбнулся Толстому: —
Я знаю, вы, русские, в таком случае говорите: денежки счет любят! — Старый везир любил русские пословицы, как вообще любил мудрые и надежные вещи, например, предпочитал плохой мир доброй ссоре.
