Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
По приказу Петра реляция о Полтавской виктории была напечатана в «Ведомостях» красным цветом, на одной стороне листа, и этот первый плакат в истории России расклеен был по всей Москве.
Однако поскольку до полного просвещения и грамотности россиян было еще далеко, царь распорядился зачитать известие о преславной виктории во всех церквах и монастырях и по три дня служить благодарственные молебны с колокольным звоном и пушечной пальбой. Так вся Россия была извещена о Полтавской победе.
На поле битвы вечером, после праздничного пира, Петр объезжал полки и поздравлял с немалой викторией солдат и офицеров. Громкое «ура!» гремело на месте прошедшей баталии. А через несколько дней полтавские поля снова огласили праздничные виваты — пришло известие, что остатки шведской армии, без малого 16 тысяч человек, не вступая в бой, сдались на Днепре у Переволочны во главе с генерал-аншефом Левенгауптом. Сломленная Полтавой шведская армия сложила ружья к ногам драгун Меншикова и пехоты Михайлы Голицына.
Русское «ура!» скоро долетело и до иностранных столиц. В Вене и Лондоне известию сначала было не поверили, но, когда достоверно стало известно, что Карл XII и Мазепа бежали с немногим конвоем в пределы Османской империи, а шведская армия полностью сдалась в плен на Днепре, в столицах сих было объявлено о строжайшем нейтралитете. Напротив, в Голландии купечество, несшее немалый урон от захвата шведами шедших в Россию голландских судов, устроило в Амстердаме праздничный фейерверк и салют.
Из тогдашних европейских монархов более всего радовались побежденные шведами короли: Август Саксонский и Фридрих Датский. Эти монархи немедля разорвали унизительные для них Альтранштадтский и Травендаль-ский договоры и согласно объявили войну Швеции. Август со своим верным Флемингом и его войском снова вступил в пределы Речи Посполитой и вернул себе польский престол. Встретясь на Висле со своим непостоянным союзником, Петр многое собирался выговорить своему изменчивому другу, но, увидев сияющее от счастья лицо Августа, выпрыгивающего ему навстречу из лодки, махнул рукой и обнял неверного камрада. Правда, опять же не без усмешки (юмор и хорошее настроение в те первые месяцы после Полтавы не покидали Петра), царь воз-вернул Августу ту самую памятную шпагу, которую тот передал Карлу XII в замке Штольпен как раз перед походом шведов на Москву. Вслед за договором с Августом Петр подписал после Полтавы союз с Данией и дружеское соглашение с Пруссией.
Вся Европа, казалось, мечтала теперь заключить русского царя в свои объятия, и даже высокомерный король Франции Людовик XIV отправил к Петру своего посла де Балюза с просьбой о посредничестве России между Францией и странами Великого союза в войне за испанское наследство.
Однако особенно была потрясена Полтавой европейская общественность, приученная газетами к вере в непобедимость Карла XII. Слава Петра среди европейских философов и ученых доходит до самого высокого градуса. Уже 27 августа 1709 года знаменитый Лейбниц пишет в газетах, что отныне «царь будет пользоваться вниманием Европы и принимать очень большое участие в общих делах». На Петра смотрели теперь уже не как на чудаковатого царя-плотника, а как на многоопытного правителя, который, как объявил все тот же Лейбниц, «может соединить Китай с Европой, создать великие способы улучшения навигации, поставить просвещение и науки на такой уровень, на каком они никогда не были и какого они не могут достигнуть в другом месте, потому что у него для этого есть tabula rasa (чистая доска) и непорядки, укрепившиеся в других местах, могут быть сразу предупреждены добрыми правилами».
В знак уважения ученой Европы Петр был избран во французскую Академию наук. В то же время знаменитый английский писатель Даниель Дефо писал во второй части своего «Робинзона Крузо» о Петре I как «искателе мудрости, изучающем науки и ревностно собирающем для своего просвещения книги, инструменты и ученых из самых цивилизованных частей света».
А любимец Петра, один из героев Полтавы, Александр Данилович Меншиков, получивший наконец за сию викторию чин генерал-фельдмаршала, избран был вдруг в Лондоне действительным членом Королевского общества естествоиспытателей.
Словом, современники рассматривали Полтавскую баталию не как очередную победоносную викторию, а как нечто весьма значительное и по своим масштабам, и по следствиям.
Не случайно через несколько десятилетий после Полтавской баталии Вольтер, который был в дни Полтавы еще мальчиком, учившимся в.коллеже святого Людовика, писал: «Из всех сражений, обагривших кровью землю, это было одно, которое вместо обыкновенного своего действия — разрушения послужило к счастью человеческого рода, потому что дало царю свободу приводить в благоустройство огромную часть света. Ни одна война не вознаграждена добром за зло, которое она сделала; последствием Полтавского сражения было счастие обширнейшей в свете империи».
В то самое время, как прояснилось мировое значение Полтавской баталии, жизнь частная текла по своим частным каналам. То ли от заботливых рук Марийки, то ли от целебных трав, настоев и снадобий, готовить кои великая мастерица была бабушка Марийки Ярослава Мироновна, но жар у Никиты спал, рана заживала, и скоро мог он уже сидеть у окна и смотреть на вишневый сад, где мелькало белое платье Марийки. Никите казалось, что невеста брата не знает и минуты покоя: то она в саду окапывала вместе с садовником деревья, то голос ее доносился уже с подворья или с поварни, где она командовала дюжиной поварих и скотниц, то на дальнем огороде она препиралась с кем-то.
— Вот чудная девка! Казак, а не девка! — посмеивалась бабушка Ярослава, колдуя над своими травами и снадобьями,— Всю осаду, почитай, плечо к плечу с казаками на валу простояла. Хвалилась, что трех шведов из своего самопала сразила. Штаны бы ей носить, внучке, а не юбку! — В голосе старухи звучали одновременно и осуждение и гордость за храбрую внучку.
Иногда в горницу, где лежал Никита, заходил и пан сотник. Во время осады Бутович был ранен неприятельской пулей и теперь держал руку на перевязи. Сотник охотно рассказывал об осаде, где с ворогом бились и стар и млад. Дважды во время приступов всходили шведы на полтавский вал, и барабаны их дважды били уже победу. Но дважды их сбивали полтавские казаки и русские солдаты.
— Однако, ежели по правде рассудить... — степенно гудел сотник в густые усы,— то не будь виктории в генеральной баталии, взял бы швед нашу Полтаву. И то сказать, у полковника Келина всего и осталось — бочка пороха да два десятка ядер. Последний приступ шеведов камнями и холодным оружием отбили!
Рассказал сотник и о первом посещении Петром Полтавы после сражения. Петр щедро вознаградил мужество солдат и офицеров полтавского гарнизона и казаков. Комендант Келин из полковников был произведен в генерал-майоры и пожалован медалью на золотой цепи и денежной наградой в десять тысяч рублей. Царь обнял притом Келина и, поцеловав в голову, добавил: «Почтенная голова, совершившая преславный подвиг! Надежда моя на тебя меня не обманула!»
Жители Полтавы на целый год были освобождены от всяких податей, полтавский гарнизон и казаки не в зачет получили годовое жалованье, вдовам и детям погибших казаков определены были пенсии.
— Гроши теперь маемо! Можем и крышу починить, что прохудилась малость от шведского снаряда! — весело рассмеялся сотник в конце своего рассказа. Во время осады шведское каленое ядро и впрямь пробило крышу его дома и упало на чердак.
— И гореть бы хате, не случись внучки на дворе,— рассказывала бабушка Ярослава.— Мигом взвилась на чердак и накинула на ядро тулуп.
— Ай да Марийка! — невольно рассмеялся Никита.
— Бисова девка! — улыбнулась бабушка.— Да что-то заждалась она твоего братца.
В самом деле, несколько дней Марийка ходила тревожная и сумрачная. Сердито пояснила Никите: конница Меншикова уже пригнала пленных шведов из-под Переволочны под Полтаву, а Ромка и носа в дом не кажет!
— Да, может, не пускают его по службе у светлейшего! — пробовал успокоить Марийку Никита, но и сам встревожился: неужто шальная пуля досталась-таки Ромке на Днепре?
А на другой день с утра на подворье сотника въехали конные, и Никита сквозь утренний сон уловил голос брата и Кирилыча. И точно — через минуту они стояли уже в комнате, и Никита угодил в крепкие объятия Кирилыча. Невольно он охнул от боли, а Ромка дал тумака по широкой спине Кирилыча.
— Ты бы лучше шведа так жал под Полтавой! — сердито выговаривал Ромка Кирилычу. Тот виновато разводил руками:
— Да от радости я, други мои, от радости, что Никиту живого вижу!
Оказалось, что Кирилыч давно уже здесь, в Полтаве, при раненом полковнике-новгородце Бартеневе.
— Отпаиваю я его с утра до вечера, отпаиваю, други мои! Да что-то плох мой полковник, ох плох! — принялся причитать Кирилыч.
