Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— А это значит...— Цедергельм отряхивался от соломенной пыли, словно утка после купания,— что я привез нам почетный мир, государь! Царь Петр даже после Полтавы хочет возвратить лишь земли отчич и дедич: Ингрию и Карелию. А на словах царь сказал мне и графу. Пиперу, бывшему на моих проводах: «Мир мне паче всех побед, любезнейшие!»
Цедергельм и впрямь чувствовал себя в эту минуту великим миротворцем, вручающим оливковую ветвь поверженному воину. Но король терпеть не мог жалости и снисходительности к своей особе. И кому-кому, а Цедергельму следовало бы помнить об этих свойствах характера его величества. Карл XII повернулся к своему камергеру и бывшему любимцу спиной — и навсегда. Этот человек перестал для него существовать, как и другие генералы и министры, сдавшиеся русским под Полтавой. К разочарованию бендеровских беглецов, король и не подумал дать ответ на мирное предложение Петра.
— Мы можем еще двадцать лет воевать с московитами, и они не смогут нанести коренным шведским землям никакого ущерба, пока на Балтике стоит наш флот!— с прежней надменностью разъяснил король генералу Шпарру. И, видя, как уныло повесил свой красный нос незадачливый «комендант Москвы», король счел нужным приободрить генерала:— Выше голову, Шпарр! Ежели флот отныне наше главное оружие обороны, то турецкие янычары — ударная сила нашей атаки!
— Но выступят ли турки, сир?—засомневался верный Шпарр.— Пока что мы не видели от них никакого проку и вся их помощь — гнилые помидоры, которые посылает для наших солдат этот старик сераскер из Бен-дер.
— Не вешай нос, дорогой Шпарр! Ты еще просто не знаешь, что твой король не только великий воин, но искусный дипломат. Впрочем, скоро все убедятся в том, когда я спущу-таки турецких псов на Украйну и ты сам поведешь войско.
«Дипломатия, дипломатия! Наш король и впрямь на ней помешался...— ворчал Шпарр, покидая королевскую палатку.— У его величества на уме отныне только дипломатические ноты, тайная переписка да эти краснокаблучники, именующие себя великими дипломатами. Нет, что бы там ни говорили, а наш король крепко изменился после Полтавы!»
Видимым изменением в поведении и привычках короля после великой полтавской конфузии и впрямь стал его внезапный интерес к тонкому искусству дипломатов. Он, который полагался прежде только на силу и объявлял все дипломатические ухищрения пустым вздором, теперь, когда этой силы у него не было и стало ясно, что сломить русских можно только силой османов, не жалел денег на подкуп турецких вельмож. Тем более что те деньги шли не из пустой шведской казны: первые сотни тысяч на подкуп дал этот старый пес Мазепа, укрывшийся в Бендерах, дабы умереть под защитой янычар; затем потекли денежки из французского посольства в Стамбуле, а потом и славные английские банкиры, братья Кук из Левантийской компании, открыли кредиты для короля. Но более всего денег для подкупа турок дали сами турки — ведь многие подарки султана королю перекочевывали обратно из Бендер на берега Босфора через руки королевских посланцев.
Самым ловким и удачливым из них оказался Станислав Понятовский, который представлял в Стамбуле даже не Швецию, а был резидентом незадачливого польского королька Лещинского. Но именно Понятовский завоевал великое доверие и дружбу посла Франции маркиза Дезальера. А христианнейшие короли Франции еще со времен Франциска I были союзниками мусульманской Порты, и французские послы говорили на берегах Босфора в полный голос. Да и нынешнему королю Франции Людовику XIV все еще нужен был шведский союзник. Вот почему маркиз Дезальер, как и Понятовский, работал на Швецию не за страх, а за совесть. Одно время казалось, они перетянули на шведскую сторону даже великого везира Али-пашу, давнего друга и благодетеля Толстого, и вдруг — новый афронт! Диван предписал королю готовиться к отъезду из османских владений.
Ему, королю, предписали высылку какие-то турки! Король в бешенстве скомкал письмо везира, встал и, накинув плащ от промозглой осенней погоды, шагнул за порог мазанки, в коей жил, поджидая окончания постройки дворцовых покоев. Густой туман лежал на Днестре. Карл вспомнил, как в такую же вот осеннюю слякоть умирал в прошлом году Мазепа. Сидел вот здесь же на берегу и смотрел на дальнюю землю за рекой, где лежала Украина. Но не любовь и нежность были в том взгляде, а ненависть. Только ненависть и поддерживала силы Мазепы еще несколько месяцев после Полтавы. И ту ненависть гетман завещал королю.
— Скорей поднимайте турок, мой король!— шептал он даже на смертном одре.— Я один знаю, какие бесчисленные орды может спустить великий султан на Украйну и Россию. А нужна для этого самая малость, большая взятка — бакшиш! И еще удавка для купленного русскими везира Али. Хорошая удавка. Я знаю Восток, государь, тут люди особые. —С тем завещанием и умер Мазепа.
И что же, король до сих пор исполняет его волю: великий бакшиш рекой течет в Стамбул. Но только Понятовский и Дезальер не найдут пока удавки для везира. А покойный гетман был прав — надобно найти удавку для Али-паши.
С тем наказом новый королевский гонец помчался в Стамбул. Он вез также и новое послание султану. В который раз король предупреждал султана Ахмеда, сколь мрачное значение успехи России на севере имеют для Великой Порты на юге. «Стоит низвергнуться Швеции на Балтике, как царь, имея в своей власти Азов, воинский авантаж и великий флот и не имея себе других неприятелей, станет господином на Черном море и отворит себе путь к Стамбулу. Не о том ли говорит и выбитая в Амстердаме, по повеле'нию царя, памятная медаль с портретом Петра и подписью: «Petrus Primus, Gracorum Monarshe», что значит: «Петр I, греческий император».
Это новое послание короля и фальшивую медаль (выбитую на деньги шведской тайной службы) маркиз Дезальер сумел-таки, минуя канцелярию великого везира, передать через мать султана прямо в руки повелителя правоверных.
Султан прочел письмо в покоях матери, долго молча вертел и рассматривал медаль.
— Ни послание вашего величества, ни саму эту медаль султан не передал своему везиру. И то для короля добрый знак...— отписал маркиз Дезальер в Бендеры.
Маркиз был доволен. Он знал, что султан наотрез отказался подписать представленный везиром фирман о насильственной высылке шведского упрямца за пределы Великой Порты. И то был уже не знак, а действие. Петля вокруг шеи Али-паши стягивалась все туже.
Если у великого везира Али-паши был верный слуга Махмуд, то у генерала Понятовского был верный Кшиштоф. И если всем было ведомо, что Станислав Понятовский — герой, который спас драгоценную жизнь короля Карла в Полтавской баталии, то никому, кроме генерала, не было ведомо, сколько раз спасал и выручал своего хозяина верный Кшиштоф. Вот и сейчас, получив приказ короля найти удавку для великого везира, Понятовский вызвал верного Кшиша (так он называл его в минуты крайнего расположения) и наказал ему денно и нощно следить за всеми сношениями между дворцом везира и русским посольством.
— Главное — не спускай глаз со старого слуги везира, этого проныру Махмуда уже не раз видели у дома Толстого,—- заключил Понятовский свои наставления, далее он мог и не продолжать. Кшиш и сам ведал, что собака Махмуд не только доверенный слуга, но и казначей везира, и ежели существуют какие-либо расчеты между Али-пашой и Толстым, то гонцом везира в посольстве, наверное, будет Махмуд. И Кшиш, переодетый в рубище дервиша, вторую неделю крутился возле дворца везира.
В дождливый октябрьский вечер счастье наконец улыбнулось Кшишу: отворилась потайная калитка и в важном турке, шагнувшем за порог, Кшиш сразу опознал старика Махмуда. Впрочем, доверенный слуга великого везира шел открыто, высоко держа в руке фонарь, дабы не утонуть в грязных узеньких улочках с открытыми сточными канавами, по которым в такой дождь бурлили потоки. Махмуд был доволен поручением хозяина: пустяковое дело — занести записку к русским гяурам и передать ее в собственные руки Толстого-паши, как почтительно именовал Махмуд русского посла. За каждую такую записку он получал от посла двадцать левков, словно не прошел несколько переулков, а прискакал из далекого Багдада. Само собой, об этом бакшише верный Махмуд ничего не передавал везиру. Хоть он и честно вел счета хозяина, но у него был и свой личный счет, который он пополнял особенно охотно,— старость уже не за горами, да и везир не вечен, а так хочется приобрести маленький домик на берегу Мраморного моря и начать
подделывать собственный сад! И Махмуд ускорил шаги; из-за этого проклятого ливня он продрог насквозь и бережно ощупывал письмо хозяина, прижатое к самому сердцу. Впрочем, еще один переулок — и он будет в теплой комнате и Толстой-паша распорядится дать ему стаканчик чудесного согревающего бальзама. Конечно, аллах запретил правоверным пить вино, но ведь, если рассудить по чести, русская водка вовсе не вино. И потом, имея дело с гяурами, приходится во имя аллаха примеряться и к их обычаям. Так успокаивал себя Махмуд.
