Марта Шрейн - Эрика
Доктор достал из шкафа спирт, разлил по склянкам:
— Выпьем за встречу!
— Вы меня с кем то путаете. И у меня сердце, вы же знаете, мне нельзя пить, — удивился Гедеминов.
— Бросьте, Александр Павлович, — засмеялся доктор, — когда вас привезли в мое дежурство, я вас сразу раскусил. Сначала думал: «Симулянт, работать не хочет, притворился больным, чтобы бюллетень дали». Потом смотрю, доктор Гедеминова хлопочет рядом с вами. Я и раньше думал, где я эту оригинальную фамилию слышал. Посмотрел вам в лицо и вспомнил. Вы же, батенька, мне жизнь спасли в сорок втором, на шахте. Я Давид Коган. Вы меня до клети донесли и достали из кармана сухарь. Я пожевал и ожил. А на следующий день нам пайки прибавили. Я после четвертого курса медицинского института в лагерь попал, мне только двадцать лет было. А гнить живьем в шахте не хотелось. Выпейте же! У меня дети родились, жизнь продолжается, понимаете? — Доктор продолжал: — В общем, я воевал под началом этого Попова в штрафной роте. Гад, подонок. Раненых на поле боя бросал. Но я сам выполз и друга вытащил. Меня, слава Богу, в ногу ранило. Попал в госпиталь, оставили работать там. После войны диплом врача получил.
Поскольку Гедеминов продолжал молчать, доктор снова спросил:
— Неужели вы меня не узнаете? Я же Давид из вашей бригады. Мы с вами на шахте работали в войну. Не хотите признаться, что узнали меня. Но вам это ничем не грозит! У вас еще был какой–то метод выживания…
— Я вспомнил Вас, — признался Гедеминов.
— Добрый вы мой человек! Дайте я вас расцелую за всех спасенных! — обрадовался доктор и обнял Гедеминова.
Гедеминов саркастически рассмеялся:
— Не такой уж я добрый. Я грешный, как все в этом мире. И целовать меня не надо. Вы не женщина.
Но доктор прервал его:
— Вы замечательный человек! Но как этот Попов рядом с вами оказался, я имею в виду, на фабрике?
— После смерти Сталина в НКВД чистка была. Правда, не такая, как в 37‑м. Просто уволили палачей. Правда, его сначала, как участника двух войн, помощником прокурора поставили.
— Ну он же малограмотный! — удивился доктор.
— Казнить — ума не надо, — усмехнулся Гедеминов. — А потом назначили заведующим хозяйством обувной фабрики и заодно секретарем партийной организации. А я, как вы можете догадаться, в партии не состою, и потому у меня ничего общего с Поповым не было. Где–нибудь напился и спит у знакомой бабы. Зря всполошилась милиция.
— Третий день спит? — удивился доктор.
— Ну какое нам до него дело? Давайте уж выпьем вашего спирта и порадуемся тому, что мы живы, что мы на воле. И за наши семьи! — поднял Гедеминов склянку.
Доктор понял, что из Гедеминова ничего не вытащишь, и спросил:
— А это ничего, что ваша красавица жена по ночам дежурит с другими докторами? Вы не ревнуете? Я бы свою не пустил… Простите мою бестактность, я вспомнил: в зоне говорили, что вы настоящий князь. Это правда?
— Это правда, и жена моя княгиня, потому как мы венчаны. Поэтому она не может опуститься до флирта с дежурным врачом, даже если он в нее по уши влюблен. Но давайте лучше о моем сердце. Что со мной? Я все время хочу спать.
Доктор послушал сердце и сказал: — Ничего не понимаю. Сердце хорошее. Но откуда сонливость? Может, стресс… у вас?. Здесь что–то не то. Ну, идите спать… князь… Я все–таки должен вас задержать на дней восемь–десять. Это необходимо, чтобы в дальнейшем у милиции не вызывать подозрений. Мне приятно, что я встретил вас, пусть даже так необычно. Спокойной ночи, Александр Павлович. Удивительно, что мы встретились…
— Что же удивительного? Мы все, бывшие заключенные, живем в этом маленьком городке. Это же место нашей ссылки, — ответил Гедеминов и вернулся в свою палату. Он думал: «Вроде бы убрал с дороги такую сволочь, радоваться надо. Но куда деть память о его злодеяниях? Вот и этот разговорчивый и догадливый доктор будет нести свое тяжелое прошлое до конца дней». И вдруг поймал себя на мысли, что у него сейчас вроде как первый в жизни отпуск. «Эх, мне бы в Москву сейчас, сына старшего увидеть! Шестое чувство говорит мне, что он жив. И Натали увижу…»
А доктор, оставшись один, думал: «Я и в бою был, а все время боялся. Отстреливал свои патроны куда попало. И сейчас еще боюсь начальства. А он, этот князь, молодец. Ребята мои, однополчане штрафники, кажется, вы отмщены! Из своего рая забегите на минутку в ад и подложите дров под котел, где душа этого гада Попова жарится! Нашелся человек, отомстил за вас…»
Доктор снова зашел в палату, посмотрел на спящего Гедеминова и тихо сказал:
— Детям и внукам расскажу, как князь мне жизнь спас.
И тут же услышал:
— Меньше говорите, доктор. Спать мешаете. И не забывайте, я тяжелобольной.
— Все–все, — засмеялся доктор и вышел из палаты.
Утром Гедеминов обнаружил на тумбочке огромный букет цветов. А рядом с его кроватью стояли доктор и медсестра. Доктор серьезно говорил:
— Этому больному я прописываю валерьянку, три раза в день, — и, наклонившись к нему тихо произнес: — жена моя цветы вам принесла.
Чуть позже пришла Эрика. Посмотрела на отчима вопрошающе.
— Иди в сад, я сейчас выйду, — сказал он и сунул ей букет цветов. Растерянная Эрика вышла с букетом и села на скамейку, ожидая отчима.
Он вышел, сел рядом.
— Ну, что еще случилось, маленькая баронесса? Почему нет настроения? Опять обидели? — спросил Гедеминов, заглядывая ей в глаза. Эрика заплакала, спрятав лицо в цветы.
— Я приношу всем несчастье. Если бы я не дружила с Инной, с ней бы такое не случилось. Теперь вы из–за меня… Что будет? Мне страшно. Вы так хорошо жили, а тут я. Меня все равно будут обижать, а вы каждый раз из–за меня вот так…
— Ну–ну, не надо слез, — сказал Гедеминов. — Это от напряжения последних дней такие глупости приходят тебе в голову. Ты не можешь принести в мир больше зла, чем он имеет. Мы с твоей мамой счастливы, что ты нашлась. Не засоряй свою головку глупыми мыслями.
— Но из–за меня вы этого…
— Кого «этого» и что? — удивился Гедеминов. — По–твоему, я злодей?
— Нет, вы очень добрый! Только с виду страшный.
— Ну вот, — рассмеялся Гедеминов, — я уже и страшный.
— Я хотела сказать «строгий», — поправилась Эрика и засмеялась сквозь слезы.
— Тогда я тебе одной скажу правду. Ты никому не расскажешь?
— Нет.
— Даже маме и Николаю?
— Никому, никому!
— Тогда слушай. Я от чего так расстроился? Даже сердце заболело. Недавно у меня с Поповым на фабрике разговор произошел. Попов был пьян. А пьяный он совсем дурной. Меня он ненавидел за то, что я князь, а он из бедных. Он хотел убить твою маму и стрелял в нее в лагере, когда был пьяный. Он думал, что она умерла. А она, оказывается, живая. И ему, Попову, жаль, что он ее не до конца убил. Я давно спрашивал твою маму, что это у нее за маленькая дырочка, будто впадина. А она отвечать не хочет. Не хотела меня расстраивать, правду рассказывать. И когда я услышал, что сказал мне Попов, я подумал: «Откуда он знает про ее спину?» И сказал ему: «Ну все, Попов, теперь ты в тюрьму сядешь за все. Ты преступник». Он испугался, протрезвел и стал меня просить, чтобы я на него не доносил. И я поставил ему условие: он забирает свои документы и уезжает как можно дальше и никогда сюда не возвращается. Когда меня в больницу повезли, он, конечно, узнал об этом и решил, что я умираю и перед смертью расскажу доктору обо всем. Тогда он пришел ко мне в палату и показал билет на поезд на Дальний Восток. Вот так все и было. Но смотри, никому не рассказывай, как обещала.
— Спасибо, Александр Павлович, — повеселела Эрика, — хорошо, что я рассказала вам, а то бы думала, что это вы… его убили!
— Но как? Я же в больнице лежал! А вот и мама идет. Только ей ни слова. Договорились?
Подошла Адель, одетая в белый халат.
— Ой, Эрика, какие красивые цветы у тебя! Где ты их взяла? — весело сказала она.
— Александр Павлович подарил, — счастливым голосом ответила дочь.
Адель посмотрела на мужа и участливо спросила:
— Как ты себя чувствуешь, милый? Тебе еще нельзя вставать. Иди ложись. Эрика, дочка, иди домой. Александру Павловичу необходим постельный режим.
Гедеминов улыбнулся Эрике, но глаза оставались строгими. Она поняла.
— Что тут у вас произошло? Эрика, ты, надеюсь, щадишь сердце Александра Павловича? — спросила Адель. — Вы о чем–то говорили?
— Все в порядке, — успокоил ее муж.
— Да, все в порядке, — весело сказала Эрика, поднялась и пошла по тропинке легкой походкой. Головы десятка выздоравливающих молодых мужчин повернулись ей вслед.
Эрика ушла, но сомнения в правдивости слов отчима не оставляли ее. И она обрадовалась, когда мать однажды предложила ей сходить в душ. Она действительно увидела, что у матери на спине есть след от пули. Но, убедившись в правоте слов отчима, она вдруг с новой силой поверила в то, что Попов убит — и именно отчимом. Она вспоминала все, что произошло недавно: притворный тон матери, когда она спросила о здоровье мужа, все, о чем она, Эрика, раньше говорила с отчимом по поводу Попова. И, наконец, Эрика вспомнила, о чем говорили при встречи мать и отец. «Фанатик был в зоне, он выстрелил в меня… все остальное сделали доктор и князь Гедеминов». Вот они, обрывки фраз, что были непонятны ей тогда. А почему? Да потому, что она тогда ненавидела мать и ревновала ее к отцу. А фамилию «Гедеминов» просто пропустила мимо ушей. «Конечно, отчим отомстил за маму, за Инну и за меня», — подумала Эрика. Но физическая смерть Попова казалось ей ужасной. Она касалась не только самого Попова, но и живых. Ей казалось, что для таких людей должно быть что–то, что хуже смерти. Чтобы за все воздалось им. Например, можно посадить их в клетку и показывать всем, как человекообразных чудовищ, чтобы каждый мог прочесть, за что они тут сидят, чтобы дети видели и им не захотелось вырасти такими, как Попов. Чем больше это мерзкое убийство мучило ее, тем больше она ненавидела Попова за то, что тот принудил к этому отчима, и жалела последнего, представляя себе, как он страдает. А за что? Ведь виноват не он, а Попов!
