Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
Пока что стоит поразмыслить над его последним и таким странным предсказанием.
— Королева Анна уже здесь. Ждет, — сказала Марина.
— Вели войти.
Анна вошла робко, скованная присутствием властной, часто весьма неприветливой матери. Бона, подняв на дочь взгляд, тотчас же заметила невзрачность ее наряда, чрезмерную неуверенность движений.
— Ты уже слышала? — спросила она без лишних вступлений.
— Да. Слышала.
— Несчастный! — вздохнула королева. — Даже его победа обернулась поражением. Добился всего, чего хотел, и все уходит у него из рук. Если она умрет…
— Бог даст… — шепнула Анна.
— Надежды на чудо мало. Останется один. Si. Тогда конец! Конец тому, за что боролся и что отвоевал, оттолкнув всех, даже меня. Теперь он предпочитает быть с ней наедине, но потом, когда ее не будет…
— Нет! Не говорите этого…
— Такие мысли повредить ей уже не могут! — сердито оборвала она дочь. — Теперь только о нем одном думать нужно. Быть может, он захочет, чтобы на время в замок приехала я? Или одна из сестер? Тогда… Да. К нему поедешь ты…
— Я, а не Зофья? По старшинству? — удивилась Анна.
— По старшинству? Сколько тебе лет? Двадцать восемь?
— Еще нет. Только в октябре…
— Si, Si, в октябре. Ступай к тому окну. Слышишь? Ну, а теперь иди сюда. Голову наклоняешь слишком низко, сутулишься.
Анна посмотрела на мать с удивлением.
— Не могу понять вас, матушка. Разве в мыслях своих вы сейчас не с Августом?
— О да! Я всегда в мыслях своих с ним, с Ягеллонами.
— И в такую минуту вы способны заботиться о моих манерах? — робко заметила Анна. — Разве это так важно?
— Ах, все важно. Одни уходят, вслед им приходят другие, новые… Как знать, может быть, именно тебе судьба велит сыграть роль утешительницы? Стать опорой одинокого брата?
— А вы, государыня? — удивилась принцесса.
— Я утешать не умею, — отвечала она сердито, — Да и Август не захотел бы этого. Вели Марине осмотреть твои платья. Может, нужно сшить новые? Ну, а теперь ступай, ступай. — И, глядя на уходящую дочь, добавила: — Теперь лучше, много лучше…
Это была похвала, но стоило Анне выйти за дверь, как она пробормотала с изумлением:
— Она — королева? Как? Почему?
В начале мая Барбаре было так плохо, что она все время задыхалась, ей не хватало воздуха. Король, скрывая отчаяние, обманывал жену надеждой на скорое выздоровление, утешал как умел.
— Я велел, моя дорогая, сделать экипаж такой просторный, чтобы на нем уместилось ваше ложе.
Если нужно будет, сломаем стены, разберем ворота и, как вы хотели когда-то, поедем в Неполомице.
— В лес? Как когда-то? О, там хорошо, — прошептала она. — Зелень, небо над головой… Здесь, в моей опочивальне, смертельный холод. А там, среди деревьев, обещаю вам: я поправлюсь, непременно…
— И сдержите обещание. Хотя бы ради меня. Впрочем… Вы ведь знаете. В мыслях вы, и только вы. Постоянно и неизменно.
— Хотя матушка ваша…
— К чему о ней говорить? — мягко возразил он. — Я думаю только о вас. Все остальное не в счет.
Вы моя жизнь и любовь. Моя Барбара.
— Вы никогда ее не любили? — спросила она через минуту.
— Может, когда-то прежде… Когда она мне во всем потворствовала. А теперь я в душе упрекаю ее за это. И — мне страшно об этом говорить — начинаю бояться.
— Вы были ее пленником…
— Я уже давным-давно от нее освободился. Кто-то другой взял меня в полон, держит крепко и, бог даст, никогда не отпустит, — говорил он, целуя ей руки.
— Никогда! Теперь я знаю, что мы всегда будем вместе. До самой смерти.
Она закрыла глаза, и король отошел, отворил окна, снова вернулся и, опустившись на колени, положил голову на край расшитой золотом подушки.
— Вы все время со мной? — спросила она, немного погодя.
— Да.
— Сколько дней?
— Не считал.
— И останетесь здесь? Надолго, на всю ночь?
— Всенепременно.
— Как хорошо, — отвечала она и добавила: — У меня есть одно желание.
— Какое? Я готов сделать все. Лишь бы вы захотели выздороветь.
— Я хочу, но только… у меня совсем нет сил. Мне трудно подняться, встать. Трудно поверить, что впереди — жизнь. Я желала бы, если умру…
— Только не это! — умолял он. — Вы не можете уйти, оставить меня одного.
— Не должна, не могу. Но если такова будет воля божья… и это случится… прошу вас, похороните меня не здесь, а в Вильне… Помните? Там мы были счастливы… — шептала она.
— Я сделаю то, о чем вы просите, но только это будет не сейчас. Когда-нибудь… Через много-много лет.
— Не верю. Говорите — когда-нибудь? А ведь все знахарки отказались от меня уже сейчас. Лекарь отводит взгляд…
— Завтра придет другой, — уверял он. — Многоопытный в своем искусстве.
— Но я уже не стану другой, — с грустью сказала она. — Господин мой, скажите, что — свечи еще горят?
— Да.
— Поцелуйте меня… Губы такие теплые, живые… Вы ведь никуда не уйдете? Будете со мной? — говорила она, судорожно схватив его за руку.
— Нет. Не бойтесь! Никого к вам не подпущу.
— Теперь я спокойна. Может, и усну. Хоть ненадолго… Но только…
— Да, дорогая?
— Если бы не этот холод, — пожаловалась она шепотом.
— Я сейчас обниму вас. Теперь лучше?
— Лучше, теперь вы ближе… Милый мой…
— Да, я здесь.
Минуту они молчали, а потом она сказала:
— Какие тяжелые руки… Закованы в железо?..
— В железо?
— Такие холодные…
— О боже! — прошептал король.
Но она по-прежнему повторяла все тише:
— Холодные… Такие холодные…
Открытые глаза ее стали неподвижными, голова клонилась набок. Жизнь покидала ее… Август наклонился над умирающей и сначала прошептал, а потом закричал во весь голос:
— Нет!.. Нет! Нет!
Внезапно он понял со всей отчетливостью, что это уже случилось. Провел рукой по ее лбу, губам, шее, а затем обнял ее ноги и, уронив лицо на еще не остывшее тело, зарыдал. Плечи у него содрогались, а из груди вырывался даже не стон, а скорее вой, как у волчицы, у которой отняли детенышей.
Десятого мая король устроил пышное прощание с милой своей супругой, а траурные торжества длились несколько недель. Барбара лежала в гробу в черном парчовом платье, поблескивая драгоценностями, торжественная, как и подобало королеве. На исхудавшем пальце сверкал драгоценный перстень, шею украшала золотая цепь. Десять дней кряду Август не отходил от гроба, выставленного на всеобщее обозрение в большой зале, и все вглядывался в портрет королевы, прислоненный к черному ящику с закрытой крышкой. Все уже знали, что он желает исполнить волю покойной и похоронить ее на родине, в далекой Вильне.
Мука и отчаянье тех дней лишь усилились, когда гроб из замковых покоев перенесли в собор.
Только тогда началось богослужение, отпевание души преждевременно умершей королевы, оттуда двинулось и траурное шествие.
За черным катафалком, за гробом Барбары до самых границ краковских земель следовали все знатные мужи, вельможи и сановники, шли ее придворные и камеристки. Толпа с любопытством, молча смотрела на это зрелище, не слышно было воплей нанятых плакальщиц, да и краковские кумушки на этот раз поскупились на слезы.
Молодая королева была для них почти чужой, да еще пожелала обрести вечный покой не в стенах Вавеля, а в далекой Вильне, и теперь они провожали ее молча, исполненные неприязни.
Король знал, что последний путь, который предстоит его любимой, не пощадит ее тела, и поэтому согласился не только на бальзамирование его, но и велел залить особым составом, а также повапить гроб. Он шел, спотыкаясь от усталости, во главе теперь уже небольшой процессии в черных запыленных одеждах, по дороге, ведущей на север. Сквозь крышку гроба Август видел свою милую, не тронутую тлением, молодую, прекрасную, и оплакивал ее. Он чувствовал себя обиженным судьбою, покинутым богом и людьми, бесконечно одиноким. Придворный, идущий за ним, вел под уздцы черного, накрытого черной попоной жеребца. Когда подступала лесная стена или пустошь, слуга подводил коня, и король молча садился на него, а когда глушь кончалась, останавливался и отдавал узду слуге.
И снова шел пешком по городам и весям, его черные башмаки были в пыли, а то и в грязи. Весна выдалась затяжная, голодная, люди мерли как мухи. Но он не спрашивал, почему на дорогах, хотя бы в больших селениях, его не встречают толпы. Люди… Во время траурного паломничества для него не существовало никого, кроме той, чей гроб везли теперь кони черной масти. Черным был катафалк, черным — платье, в котором он видел ее в последний раз, черная пропасть раскрылась перед ним самим. Почти возле каждой встреченной на пути часовни он велел останавливаться, вносить туда гроб, и вся свита молилась за упокой ее души.
В тех местах, где король когда-то любил бывать с Барбарой, шествие замедлялось, а самая большая стоянка была в Рудникской пуще, в охотничьем замке. Август приказал поставить гроб с портретом королевы в том покое, куда, скрыв под вуалью лицо, так часто приходила таинственная счастливая женщина, радуясь тому, что наконец-то они смогут побыть вдвоем, наедине…
