Валентин Ежов - Мой лучший друг генерал Василий, сын Иосифа
Директор указал администратору на тенора:
— Сними это говно и скорей на сцену!
Потом директор услужливо держал шинель Василия. Остальные тоже одевались. Бобер быстро надел свое пальто. Ни с кем не попрощавшись, с каменным лицом пошел к выходу.
— Сева, стой!.. — крикнул Василий.
Бобер нехотя остановился.
— Ты куда?… Домой? А
— Нет уж!.. К этой С-сильве… я больше не вернусь! — сказал Бобер, как выругался.
— А где ночевать будешь? Хочешь ко мне на дачу? — предложил Василий, когда они вышли на улицу.
— Найду где… Извини. Хочу один побыть.
Василий прищурился, жестко сказал:
— Вот что, Сева; дружок… Личные дела — это твои: личные дела. Но завтра чтоб к игре был готов, как штык! Понял?
Бобер усмехнулся:
— Я всегда готов…
— Завтра ЦДКА мы должны разделать под орех! — Василий уселся в машину, громко хлопнул дверью.
У обшарпанных дверей с длиннющим списком жильцов, приклеенным около кнопки звонка, стоял Бобер. Около его ног стоял кот и мяукал требовательным басом. Все стены были исписаны известными словами. Лампочка не горела, а тусклый свет падал через разбитое$7
— Кого §ще черт принес?
— Мне к Шустрову.
— К Шустрову шесть раз надо… поп неграмотный. — Ноги за дверью зашаркали, удаляясь.
Бобер нажал шесть раз. Снова послышались шаркающие шаги, и дверь открыла старушка.
— Спасибо, бабуся, — кивнул Бобер.
— А я не тебе, это я Барсику открыла, — прошамкала старушка и подхватила на руки кота. — А тебе к кому?
— К Шустрову.
— К нему шестая дверка, зеленая.
Бобер прошел по полутемному, забитому всевозможным барахлом коридору, толкнул зеленую дверь.
Толик в тренировочном костюме, обхватив голову руками, сидел на табуретке за столом. Перед ним стояли — одна пустая, а другая нераспечатанная — бутылки водки, селедка, колбаса и миска с солеными огурцами. Толик поднял голову, слабо улыбнулся Бобру.
— А-а-а, Сева!.. Пришел на похороны?… Спасибо, друг.
— Какие похороны?… Ты о чем, Толик?
— Ты что, не знаешь еще?… Списали. В расход вывели Толика Шустрова!
— Иди ты! Не может быть!
— Генерал этот, Шишкин, сука!.. Начальник политуправления… Всегда: «Толик, едем на дачу!», «Толик, садись со мной рядом!», «Ты мой лучший друг, Толик!..» А тут встречаю его в коридоре, здороваюсь, а он и голову не повернул… Вот тебе и «лучший друг, Толик!»… Бля.
Бобер склонился на табуретке и обнял Толика.
— Держись… Нас всех это ждет.
— Да нет, ты меня с собой не равняй. Тебя хоть тренером возьмут, а мне куда?… Даже семилетки нет. Я ж ничего не умею, только по мячу стучать… Правда, вон Силыч, сосед, обещал в таксопарк пристроить.
Они помолчали. Толик схватил бутылку и выбил ладонью пробку. Бобер забрал у него бутылку.
— Не надо, Толик.
— Почему не надо? — начал заводиться Толик. — Теперь я вольный казак! Что хочу, то и делаю!.. Буду пить, пока здесь все не пропью.
Бобер окинул взглядом убого обставленную комнату Толика. У стены валялся матрац, покрытый солдатским одеялом. Около стола стояли еще две табуретки. В одном углу рванье, бывшее когда-то роскошным, кожаное кресло, которое ему, видимо, подарили из коридора. В другом углу была тумбочка, на которой стояли бутсы.
Бобер грустно заключил:
— Да-а… Надолго тебе этого всего хватит!
— Не скажи. Вон они висят, миленькие, «золотые» и «серебряные»…
Над тумбочкой, на стене, были укреплены спортивные награды Толика. Множество «золотых» и «серебряных» медалей.
— Если б золотые и серебряные! — вздохнул Бобер.
— Ну, хотя бы по поллитра за каждую дадут?… Постой, Сева, а ты чего ко мне пришел, раз не знал, что меня выперли?
— Переночевать пришел. Пустишь?…
— Переночевать?… Постой… — Толик залился смехом. — Может, тебя тоже выперли?… Из дому?… Твоя красотка!
Бобер помолчал.
— Считай, что так.
Толик снова залился смехом.
— Жалко… Уж очень она хорошо на столе танцует!.. Вот чудно! Выходит, тебя самого утешать надо, а я жалуюсь! — Бобер хмуро молчал, Толик же горячо заговорил: — Но вообще, Сева, если хочешь знать мое мнение — я бы с твоей Нинель никогда б жить не стал.
— Это почему?
— А ты заметил, что к тебе ребята перестали ходить?… Даже я!.. Как ни придешь — морда у ней всегда кривая!.. Дверь откроет — скидай ботинки!.. Пожрать — только на кухне!.. Не успеешь из уборной выскочить — тут же свет гасит. Ну, а если фужер поставит, то сто раз скажет: «Вы поосторожнее, ножку сломаете, он дорогой, его из Дрездена привезли!»… А уж голос такой противный — не понимаю, как она таким голосом поет?
Бобер не выдержал и рассмеялся.
— Насчет фужеров ты прав. Ножки у них хрупкие. Не успеешь взять — сразу пополам. Я их одиннадцать штук переломал. На целую футбольную команду. Так она мне заявила, что я сам, вместе с бутсами, этих фужеров не стою!
— Эх, Сева, а ведь есть девочка… Ты вот здесь сидишь, а есть девочка, лучше которой ты ни в жисть не найдешь!
Бобер удивился:
— Ты это о ком, Толик? Не знаю я такой девочки.
— Знаешь! Медсестру из твоей больницы помнишь?
— Ксюшу?
— Точно. Вот она — человек!
— С ума сошли!.. Она на меня и смотреть-то не хотела!
— Не хотела, потому что влюблена в тебя… Как кошка!
Бобер улыбнулся.
— Ладно, Толик, давай лучше про футбол.
— Про футбол?… Ладно. Тогда слушай. Вот вы смеялись, что я перед стадионом всегда из автобуса выхожу. Мол, Толик покрасоваться хочет, мимо болельщиков пройти… Чтоб все пальцами показывали… Да, и покрасоваться!.. А все же не в том было дело.
— А в чем же?
— А в том, что эта твоя медсестричка каждый раз меня у входа ждала, а я ей билетик давал… Она все игры твои смотрела!
— А что ж ты мне ни разу не сказал?
— Она не велела!
— Ладно, Толик!.. Давай про баб больше не будем.
— Ну и зря!.. — Толик посмотрел на хмурого Бобра. — Тогда давай выпьем. — Налил себе граненый стакан, другой пододвинул Бобру.
Бобер отхлебнул и отставил стакан.
— У меня завтра игра.
— Черт, я и забыл!.. Ты же завтра против своих играешь… Все-таки купил тебя Васька Сталин!
Бобер поморщился.
— Толик, и ты тоже?
— Я против своих не смог бы!
Бобер посмотрел, на часы.
— Давай спать, Толик.
— Давай, — Толик быстро выбежал из комнаты. Бобер сидел и мрачно смотрел на стол, потом налил себе стакан водки и залпом выпил его.
В комнату вбежал Толик с раскладушкой и постельными принадлежностями. Начал стелить Бобру постель, приговаривая:
— Мировой мужик Силыч, сосед мой. Тоже один живет. Ты вообще можешь у меня поселиться!.. И мне хорошо, а то я тут с тоски повешусь.
— Ладно, не свисти. Ты лучше сходи завтра с утра к моей… — Бобер не стал продолжать. — Забери у нее коньки.
— Только коньки?… А костюм, что ты из Англии привез?
— Я его Тамарину дарю.
— Это какому Тамарину? Что в дубле «Спартака» защитником играет?…
Бобер усмехнулся.
— Нет, он тенором играет, в театре оперетты.
На другой день на лестничной площадке богатого генеральского дома Толик нажал кнопку звонка у двери, обтянутой белым дерматином. Из-за двери послышался мелодичный голос Нинель: «Кто-о-о?!»
Толик с присущей ему непосредственностью потребовал через дверь:
— Отдай коньки, бля… Бобер велел!
Толик ждал, дверь долго не открывали. Толик нажал на кнопку и больше не отпускал ее. Трели звонка заполнили квартиру.
Дверь приоткрылась, и женская рука в халате швырнула на площадку коньки.
— Осторожней, мочалка!.. Затупишь! — возмутился Толик.
— Хам! — донеслось через дверную щель.
Дверь захлопнулась.
Толик быстро подобрал ботинки с коньками в чехлах и, насвистывая, побежал вниз по лестнице.
Звучала песня из радиотарелки:
«Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля…»
Бобер в майке и брюках, с полотенцем через плечо вышел из комнаты Толика в бесконечный коридор коммунальной квартиры. В уборную, в длинной очереди стояли жильцы. Бобер покорно пристроился позади. Из комнаты напротив вышел обнаженный по пояс дружок Толика, бывший боцман, а ныне таксист Силыч. Его могучий торс был весь в морской татуировке, пересекали большие шрамы. Увидев Бобра, он широко заулыбался, почтительно поздоровался:
— С добрым утром, Всеволод Михайлович!.. — Он оглядел очередь. — Не-е, так не пойдет. — Взял за руку и повел Бобра к двери уборной. — Тут достояться — три раза обоссаться! — Он бесцеремонно занял место впереди. Уборная открылась, и оттуда вышла женщина. — Прошу, Всеволод Михалыч! — Силыч легонько затолкнул Бобра в уборную, прикрыв за ним дверь.
Очередь робко попыталась возразить: «Безобразие…», «Нахальство какое…»
