Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта
Я не двигался. Я смотрел сверху вниз на дядю. Его грудь вздымалась и падала с каждым хриплым вдохом, и вновь и вновь его сотрясал озноб.
Мой мозг напряженно работал, складывая воедино все собранные мной кусочки информации. Я пытался понять слова Клеопы. Мне было всего семь лет, но я всю жизнь спал в одном помещении с мужчинами и женщинами, и другие комнаты тоже не запирались, или же отдыхал во дворе, под открытым небом, где мы спасались от летней жары. Я всегда жил рядом с взрослыми, я слышал и видел многое. Мой мозг трудился, складывая кусочки так и этак. Но все равно я никак не мог понять, что хотел сказать Клеопа.
— Помни, что я сказал тебе. Я поверил! — повторял он.
— Но на самом деле не до конца? — прошептал я.
Его глаза широко распахнулись, и на его лице появилось новое выражение, как будто он пробуждался из своей лихорадки.
— И Иосиф тоже не уверен? — снова шепотом спросил я. — Вот почему он никогда не ложится с ней.
Мои слова опережали мысли. Я сам удивился тому, что сказал. Мне стало холодно до самых костей. Но я не стал исправлять того, что произнес.
Дядя Клеопа приподнялся на локте и приблизил ко мне свое лицо.
— Все как раз наоборот, — проговорил он. Он дышал с трудом. — Иосиф не прикасается к ней, потому что верит. Разве ты не понимаешь? Как он может прикоснуться к ней после такого? — Клеопа улыбнулся и потом засмеялся своим тихим странным смехом. — А ты? — шептал он. — Предстоит ли тебе вырасти и выполнить пророчества? Да, предстоит. И предстоит ли тебе быть ребенком, прежде чем ты станешь мужчиной? Да, предстоит. Иначе никак. — Его глаза глядели куда-то вдаль, как будто он не видел то, что окружало нас сейчас. Ему было трудно дышать. — Так же все было и с царем Давидом. Помазанный, а затем снова посланный к стаду, подпаском, помнишь? До тех пор, пока не призвал его Саул. До тех нор, пока Господь Бог не позвал его! И никто не может понять этого! Они все не понимают, что ты должен расти как все дети! И в половине случаев они даже не знают, что с тобой делать! А я — я уверен! И всегда был уверен!
Он снова лег, усталый, не в силах продолжать, но его глаза следили за мной. Он улыбался, и я слышал его смех.
— Почему ты все время смеешься? — спросил я.
Дядя Клеопа пожал плечами.
— Я все еще удивляюсь, — ответил он. — Да, удивляюсь. Я видел ангела? Нет, не видел. Может быть, если бы он явился мне, то я бы не смеялся, а может быть, смеялся бы еще сильнее. Мой смех — это мои слова, тебе не кажется? Помни это. Да, и прислушайся, что говорят на улицах. Там, здесь. Они хотят справедливости. Хотят мести. Ты слышал их? Ирод сделал то, Ирод сделал это. Они забросали камнями солдат Архелая! Какое мне теперь до этого всего дело? Все, что я сейчас хочу, это хотя бы час подышать без боли!
Он протянул ко мне руку, обнял за затылок, и я наклонился и поцеловал его мокрую щеку.
Пусть его боль уйдет.
Дядя глубоко вдохнул и потом как будто погрузился в забытье; его грудь стала подниматься и опускаться медленнее и спокойнее. Я положил руку ему на грудь и ощутил, как бьется внутри тела сердце.
«Силы еще хотя бы ненадолго. Какой в этом вред?»
Затем я отошел. Мне захотелось уйти к краю крыши и там плакать. Что я сделал? Может быть, ничего. Но почему-то я так не думал. А его слова — что они значат? Как мне понять все это?
Я хотел найти ответы на вопросы, да, но этот разговор с дядей Клеопой только добавил новых загадок, и у меня разболелась голова. Мне было страшно.
Я сел и прислонился к низкой стене. Ее верхний край оказался почти вровень с моей головой. Вокруг меня сгрудились семьи родственников, я видел перед собой спины и лица, журчали тихие разговоры, негромко напевали дети. Мне казалось, что я спрятался.
Уже стемнело, в городе зажгли фонари, на улицах раздавались громкие радостные восклицания и много музыки. Кое-где все еще готовили на кострах пищу, а может, это люди грелись у огня, потому что с наступлением темноты похолодало. И я продрог. Мне хотелось посмотреть, что происходит внизу, но потом я передумал. Мне было все равно.
Маме являлся ангел. Ангел. Я не сын Иосифа.
Тетя Мария застигла меня врасплох. Она резко развернула меня к себе лицом, присев рядом на корточки. Ее лицо блестело от слез, а голос дрожал.
— Ты можешь вылечить его? — спросила она.
Я так удивился, что не знал, как ответить.
В этот миг подошла мама и ухватила меня за руку. Они обе стояли надо мной, их накидки касались моего лица. Они шептались о чем-то. Сердито шептались.
— Ты не можешь просить его об этом! — говорила мама. — Он еще совсем ребенок, и ты знаешь это!
Тетя Мария всхлипывала. Что я мог сказать ей?
— Я не знаю! — выпалил я. — Не знаю!
Теперь заплакал и я. Подтянул к себе колени, прижался к стене и стал утирать слезы.
Они ушли.
Семьи вокруг меня стали укладываться на ночь. Матери уже убаюкали малышей. На улице один человек играл на волынке, а другой пел. Сначала их было хорошо слышно, но потом все постепенно стихло.
Дымка спрятала звезды, но вид города, освещенного фонарями, карабкающегося с холма на холм, с храмом, возвышающимся как гора в дрожащем свете огромных факелов, изгнал из моей головы все тревожные мысли.
Мне вдруг стало хорошо. Я решил, что завтра в храме буду молиться о том, чтобы понять все эти слова — не только те, что сказал мой дядя, но и все остальные, слышанные мною.
Вернулась мама.
У стены оставалось как раз достаточно места для того, чтобы она опустилась рядом со мной на колени.
Свет факелов озарил ее лицо, когда она обратила взор к храму.
— Послушай меня, — сказала она.
— Слушаю, — не задумываясь, отозвался я по-гречески.
— То, что я тебе скажу, говорить пока не следовало бы. — Мама тоже перешла на греческий.
На улице шумели, на крыше все еще не прекратились тихие вечерние разговоры, но я отлично слышал каждое ее слово.
— Я не могу больше ждать, — говорила мама. — Мой брат виноват в этом. Почему он не страдает молча? Но нет, он никогда не умел молчать. Поэтому я скажу. А ты слушай. Не задавай мне вопросов. В этом ты должен слушаться Иосифа. Но сейчас внимай мне.
— Хорошо, — повторил я.
— Ты не дитя ангела, — сказала она.
Я кивнул.
Она повернулась ко мне. В ее глазах отражался огонь факелов.
Я молча ждал.
— Ангел сказал мне, что на меня снизойдет сила Господа, и действительно, на меня опустилась тень Господа — я почувствовала ее, и со временем во мне зашевелилась новая жизнь, и это был ты.
Я по-прежнему ничего не говорил.
Она опустила глаза.
Теперь уже и город внизу стал стихать. В свете факелов мама казалась мне прекрасной. Такой же прекрасной, какой была для фараона Сарра, а для Иакова — Рахель. Мама была красивой. Скромной, но очень красивой, сколько бы покрывал она ни надевала, скрывая свою красоту, как бы низко ни опускала голову, как бы сильно ни краснела.
Я хотел забраться к ней на колени, чтобы она обняла меня, но я не шевелился. Сейчас не надо было двигаться, не надо было ничего говорить.
— Вот так все и случилось, — продолжила она, вновь поднимая на меня взгляд. — Я никогда не была с мужчиной, ни тогда, ни сейчас, и никогда не буду. Я посвящена Господу.
Я опять только кивнул.
— Ты ведь не понимаешь все это… нет? — спросила она. — Тебе не понять, о чем я говорю.
— Понимаю, — ответил я. — Я понимаю. — Иосиф не мой отец, да, я знал это и раньше. И никогда не называл Иосифа отцом. Да, согласно Закону он считался моим отцом, и он женился на моей маме, но он не мой отец. А она всегда была как девочка, а другие женщины были ей как старшие сестры, верно, и это я тоже знал. — С Господом все возможно, — сказал я. — Господь сотворил Адама из грязи. У Адама не было матери. Значит, Господь мог сотворить ребенка без отца. — Я пожал плечами.
Она покачала головой. Сейчас она не была похожа на девочку, но и на женщину тоже не походила. Она была ласковой и немного печальной. Когда она заговорила, я не узнал ее голоса.
— Чтобы ни говорили тебе люди в Назарете, — сказала она, — помни о сегодняшнем разговоре.
— Люди будут что-то говорить?
Она закрыла глаза.
— Вот почему ты не хотела возвращаться обратно… в Назарет? — спросил я.
Мама глубоко вздохнула. Она закрыла рот ладонью. Мой вопрос поразил ее. Помолчав, она снова заговорила, мягко, как всегда:
— Ты ничего не понял из того, что я сейчас сказала!
Я видел, что ей больно, что она вот-вот заплачет.
— Нет, мама. Я все понял. Правда, понял, — заторопился я утешить ее. Я не хотел причинять ей боль. — Господь всемогущ.
Она была разочарована, но ради меня собралась с силами и улыбнулась.
— Мама, — позвал я и потянулся к ней.
Голова моя разбухла от мыслей. Воробьи. Елеазар, сначала мертвый на улице, а потом оживший и встающий с циновки на полу. И много других вещей, которые уже не вмещались в мой переполненный мозг. А слова дяди Клеопы? Что они значат? «Ты должен расти как все дети! Так же все было и с царем Давидом. Помазанный, а затем снова посланный к стаду, подпаском, помнишь? Не надо огорчать ее».
