Лью Уоллес - Бен-Гур
Лицо Иосифа оставалось неподвижным, как маска, когда он говорил.
— Для того же пришли и я, и моя жена.
Незнакомец взглянул на Марию и промолчал. Она смотрела поверх голой вершины Гедора. Солнце коснулось поднятого лица и наполнило синью глубину глаз, на губах дрожало неземное стремление. В этот момент из прелести ее лица, казалось, исчезло все смертное: она была именно такой, какими мы представляем сидящих у райских врат. Человек из Бес-Дагона смотрел на оригинал, столетия спустя вдохновивший видения божественного гения Санчо, который сделал этот образ бессмертным.
— О чем я говорил? Ах да, вспомнил. Я собирался сказать, что, услышав приказ прибыть сюда, я рассердился. Потом вспомнил о древних холмах, о виноградниках и садах, о полях пшеницы, родящих со дней Вооза и Руфи; о знакомых горах, которые в детстве были границами моего мира, — и простил тирана, и пришел — я, Рахиль, моя жена, и Дебора с Михой, наши розы Шарона.
Человек снова замолчал, взглянув на Марию, которая теперь слушала его. Потом сказал:
— Равви, не лучше ли будет твоей жене подойти к моим? Вон они, у оливы. Могу тебе сказать, — он повернулся к Иосифу и заговорил уверенно, — могу тебе сказать, что караван-сарай полон. Бесполезно идти к воротам.
Решения Иосифа были медленны, как его ум, он поколебался, но в конце концов ответил:
— Хорошее предложение. Найдется место в доме или нет, мы подойдем к твоим. А сейчас я сам поговорю с привратником. Я скоро вернусь.
И передав незнакомцу повод, он стал проталкиваться через толпу.
Смотритель сидел на кедровом бревне перед воротами. За ним к стене был прислонен дротик. Под боком, свернувшись клубком, лежала собака.
— Да будет с тобой мир Иеговы, — сказал Иосиф, добравшись, наконец, до смотрителя.
— Да вернется к тебе умноженным то, что ты даешь, — серьезно отвечал на приветствие смотритель, не двигаясь, однако, с места.
— Я из Вифлеема, — сказал Иосиф. — Не найдется ли места для…
— Места нет.
— Ты мог слышать обо мне — Иосиф из Назарета. Это дом моих отцов. Я происхожу от Давида.
Последние слова оправдали надежды назаретянина. Не помоги они, дальнейшие просьбы были бы бессмысленны, даже подкрепленные многими шекелями. Одно дело быть сыном Иуды — немалое для племенного сознания, — но принадлежать к дому Давида — совсем другое; ничем иным не мог более гордиться еврей. Более тысячи лет прошло с тех пор, как мальчик-пастух стал наследником Саула и основал царский дом. Войны, смуты, другие цари и бесконечное, все смывающее течение времени опустили его наследников до уровня обычных евреев; хлеб, который они ели, добывался самыми смиренными трудами, однако за ними была свято хранимая история, в которой генеалогия стояла первой главой и последней; неизвестность им не грозила; в каком бы конце Израиля они не оказались, к ним относились с почтением.
Если так было в Иерусалиме и других местах, то уж конечно потомок священного рода мог положиться на свою репутацию у дверей вифлеемского караван-сарая. Сказать, как сказал Иосиф: «Это дом моих отцов», значило сказать правду в самом буквальном ее смысле, ибо это был тот самый дом, которым управляла Руфь как жена Вооза, тот самый дом, в котором родились Иессей и десять[2] его сыновей, младший из которых — Давид; тот самый дом, в который пришел Самуил в поисках царя и где нашел его; тот самый дом, который Давид передал сыну Верзеллия Галаадитянина; тот самый дом, в котором Иеремия спасал остатки своей расы, бегущие от вавилонян.
Упоминание подействовало. Смотритель вскочил с бревна и, приложив руку к бороде, почтительно произнес:
— Равви, я не могу сказать тебе, когда эти двери первый раз открылись перед путешественником, но не раньше тысячи лет назад; и за все это время не случалось, чтобы добрый человек не был принят ими, если только находилось место, где дать ему приют. Если так было с чужестранцами, то какие же нужны причины, чтобы отказать потомку Давида. А потому я приветствую тебя еще раз и, если тебе угодно будет пройти со мной, покажу, что в доме не осталось свободной пяди: ни в комнатах, ни в галереях, ни во дворе, ни даже на крыше. Могу ли я спросить, когда ты пришел?
— Только что.
Смотритель улыбнулся.
— «Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя». Не так ли говорит закон, равви?
Иосиф молчал.
— Если таков закон, могу ли я сказать пришедшим уже давно: «Идите своей дорогой; пришел другой, кто займет ваше место»?
Иосиф по-прежнему не отвечал.
— А если я скажу так, кому будет принадлежать освободившееся место? Смотри, сколько их, ждущих. Многие пришли сюда еще до полудня.
— Кто все эти люди? — спросил Иосиф, оборачиваясь к толпе. — И почему все они собрались здесь?
— Та же причина, что, наверное, и тебя, равви, — декрет цезаря, — смотритель бросил вопросительный взгляд на назаретянина и продолжал, — привела большинство из тех, кто остановился в доме. А вчера пришел караван из Дамаска в Аравию и Нижний Египет.
Но Иосиф настаивал.
— Двор велик, — сказал он.
— Да, но завален грузом: рулоны шелка, тюки пряностей и всевозможные товары.
На мгновение лицо просителя утратило свою твердость, и глаза его опустились. С неожиданной теплотой в голосе он сказал:
— Я беспокоюсь не о себе. Со мной жена, а ночь будет холодной — холоднее, чем в Назарете. Ей нельзя оставаться под открытым небом. Не найдется ли свободной комнаты в городе?
— Эти люди, — смотритель махнул рукой в сторону толпы, уже побывали в городе и говорят, что там все занято.
Снова Иосиф изучал землю под ногами, как будто говоря самому себе: «Она так молода! Если я сделаю постель на склоне, мороз убьет ее».
Снова он обратился к смотрителю.
— Может быть, ты знаешь ее родителей, Иоахима и Анну, они из Вифлеема и, как и я, происходят от Давида.
— Да, я знаю их. Это были хорошие люди. Я был тогда еще мальчиком.
На этот раз смотритель опустил глаза, задумавшись о чем-то. Вдруг он поднял голову.
— Комнаты у меня нет, — сказал он, — но и отказать тебе я не могу. Равви, я сделаю все, что в моих силах. Сколько вас?
Иосиф, подумав, ответил:
— Моя жена и друг с семьей из Бес-Дагона — это небольшой город близ Иоффы; всего нас шестеро.
— Хорошо. Вы не будете ночевать под открытым небом. Скорее веди своих, ибо когда солнце скроется за горой, ночь, как ты знаешь, наступит очень быстро.
— Да пребудет с тобой благословение бездомного странника.
С этими словами повеселевший назаретянин отправился к Марии и человеку из Бес-Дагона. Вскоре последний привел свою семью — женщин на ослах. Жена его выглядела настоящей хозяйкой очага, а дочери были воплощением юности; смотритель же сразу определил в них представителей самого смиренного класса.
— Вот та, о которой я говорил, — сказал назаретянин, — а это — наши друзья.
Покрывало Марии было поднято.
— Синие глаза и золотые волосы, — пробормотал смотритель, — так выглядел молодой царь, когда пришел петь перед Саулом.
Затем он взял повод из рук Иосифа и сказал Марии:
— Мир тебе, о дочь Давида! — а затем остальным: — Мир вам всем! — и Иосифу: — Иди за мной, равви!
Они проследовали по широкому мощеному камнем проходу и оказались во дворе караван-сарая. Пробрались между горами поклажи, а затем через проход, подобный первому, в загон для скота, наполненный стреноженными верблюдами, лошадьми и ослами, а также усталыми погонщиками, спящими или молча охраняющими своих подопечных. Прибывшие продвигались по склону медленно, ибо бессловесные твари, на которых ехали женщины, имели собственное представление о нужной скорости. Наконец они свернули к серому известковому утесу.
— Мы идем к пещере, — лаконически заметил Иосиф.
Проводник молча подождал, пока Мария не поравнялась с ним.
— Пещера, к которой мы идем, — сказал он только для нее, — та самая, что давала убежище твоему предку Давиду. Из долины под нами и от колодца в конце долины он пригонял сюда на ночь свое стадо, а после, когда стал царем, возвращался в старый дом, чтобы отдохнуть и набраться сил, приводя огромные стада. Здесь те же ясли, что были в его дни. Лучше устроить постель на полу, где спал он, чем во дворе или у дороги. А вот и дом перед пещерой!
Не следует принимать эту речь за извинения скромности приюта. Извинения не требовались. Гости были простыми людьми, привыкшими к скромной жизни, а для еврея тех времен пещера была привычным жилищем и по собственному его опыту, и по тому, что он слышал по субботам в синагогах. Какая большая часть еврейской истории, сколько волнующих событий произошло в пещерах! Более того, эти люди были евреями Вифлеема, которым идея такого жилища особенно близка, ибо местность изобиловала большими и малыми пещерами, многие из которых давали приют своим обитателям со времен Эмима и Хорит. Не могло показаться оскорбительным и то, что в предлагаемой пещере размещалось стойло. Они были потомками расы пастухов, а по закону Авраама шатер бедуина до сих пор равно делят его лошади и дети. Поэтому гости с радостью последовали за смотрителем, и чувство, с которым они смотрели на дом, было только естественным любопытством. Их интересовало все, что связано с историей Давида.
