Лью Уоллес - Бен-Гур
Торговец кланяется.
— Что у тебя сегодня, о сын Пафоса? — говорит молодой грек, глядя более на лотки, нежели на киприота. — Я голоден. Что у тебя найдется для завтрака?
— Фрукты с Педия, какими завтракают певцы Антиохии, чтобы восстановить свои голоса, — гнусаво отвечает торговец.
— Твои фиги не помогут певцам Антиохии! — говорит грек. — Ты поклоняешься Афродите — я тоже, что доказывает этот мирт, а потому скажу тебе, что в их голосах холод каспийских ветров. Видишь этот пояс? — подарок могущественной Саломеи…
— Сестры царя! — восклицает киприот, снова кланяясь.
— И это говорит о царственном вкусе и священном суде. Почему бы нет? Она больше гречанка, чем царь. Но — мой завтрак! Дай мне винограду и…
— Быть может, фиников?
— Нет, я не араб.
— Фиги?
— Тогда я был бы евреем. Нет, только виноград. Вода с водой не смешивается лучше, чем кровь грека с кровью гроздьев.
Не так просто отвести взгляд от певца, но за ним следует человек, привлекающий наше внимание. Он идет медленно, опустив голову, временами останавливается, скрещивает руки на груди, вытягивает лицо, обращает глаза к небу, как будто погружаясь в молитву. Нигде кроме Иерусалима не встретишь такой тип. На лбу его под лентой, удерживающей платок, — кожаная коробочка квадратной формы, такая же коробочка привязана к левой руке, края одежды украшены бахромой. По этим признакам: филактериям, бахроме и по духу святости, окружающему его, — мы узнаем фарисея, члена организации (религиозной секты и политической партии), чьи могущество и фанатизм вскоре принесут в мир великую скорбь.
Гуще всего толпа на дороге, ведущей к Иоффе. После фарисея мы обращаем внимание на новый предмет изучения: несколько групп, старающихся держаться в стороне от сутолоки. Среди них заметен человек благородной наружности: чистая, здоровая кожа, яркие черные глаза, длинная, щедро умащенная борода, хорошо сидящая, дорогая и соответствующая сезону одежда. В руках у него посох, а на шее висит золотая печать. Несколько слуг сопровождают его, у некоторых на поясах короткие мечи; в обращении слуг заметна крайняя почтительность. Кроме них в группе два араба, настоящих сына пустыни, худых, с бронзовой кожей, впалыми щеками и почти зловещим блеском глаз; на головах красные фески, поверх аба они завернуты в коричневые шерстяные хайки, оставляющие свободными правые руки. Слышен громкий хрип, потому что арабы ведут лошадей и пытаются продать их, крича высокими, пронзительными голосами. Почтенный господин преимущественно предоставляет разговоры слугам, лишь иногда отвечая на вопросы. Увидев киприота, он останавливается и покупает несколько фиг. Когда группа скроется в воротах вслед за фарисеем, торговец фруктами, низко поклонившись, ответит нам, если мы обратимся с вопросом, что незнакомец — еврей из князей Иерусалима, который, много попутешествовав, хорошо знает разницу между плодами Сирии и Кипра.
И так до полудня, а то и позже, не прекращается поток людей у Иоффских ворот, неся разнообразие типов всех племен Израиля, всех сект, на которые разделилась древняя вера, всех религиозных и социальных слоев, все народы, когда-либо покоренные цезарями или их предшественниками, особенно же жителей Средиземноморья.
Другими словами, Иерусалим превратился в копию Рима, центр нечестивых развлечений, вместилище языческой власти. Некогда еврейский царь, облачившись в священническое одеяние, вошел в Святая Святых первого храма, чтобы воскурить фимиам, а вышел оттуда прокаженным; но в описываемые времена Помпей вошел в храм Ирода и ту же Святая Святых, и вышел невредимый, найдя только пустую комнату, в которой ничего не говорило о Боге.
ГЛАВА VIII
Иосиф и Мария на пути в Вифлеем
Атеперь мы просим читателя вернуться во двор, который был описан как часть рынка у Иоффских ворот. Третий час дня, и многие уже ушли, но сутолока не уменьшилась. Среди новопришедших — группа из мужчины, женщины и осла, которая требует особенного внимания.
Мужчина стоит у головы животного, держа повод и опираясь на палку. На нем обычное еврейское платье, отличающееся лишь новизной. Вероятно, оно надевалось только в Синагогу по Субботним дням. Судя по лицу, ему лет пятьдесят, — предположение, подтверждаемое блестящей в черной бороде сединой. Он оглядывается с полулюбопытным, полурастерянным видом чужестранца или провинциала.
Осел неспешно жует охапку зеленой травы, которая на рынке в изобилии. Сонное животное совершенно равнодушно к шуму вокруг и не более того озабочено сидящей на мягком седле женщиной, завернутой в одеяло и с белым покрывалом на голове. Временами женщина, любопытствуя происходящим вокруг, приподнимает покрывало, но так слабо, что лица разглядеть не удается.
Наконец к человеку обращаются:
— Не Иосиф ли ты из Назарета?
— Да, это я, — отвечает Иосиф, оборачиваясь. — А ты — о, мир тебе, друг мой, — равви Самуил!
— То же и тебе. — Равви помолчал, глядя на женщину, потом добавил. — Тебе, дому твоему, и всем твоим мир.
С последними словами он приложил одну руку к груди и наклонил голову в сторону женщины, которая, разглядывая его, раздвинула покрывало настолько, что открылось лицо, еще недавно бывшее девичьим. Знакомцы соединили правые руки, будто желая поднести их к губам, однако в последний момент ладони разжались, и каждый поцеловал свою руку, приложив ее затем ко лбу.
— На твоей одежде так мало пыли, — сказал равви, — ты, вероятно, ночевал в городе наших отцов.
— Нет, — ответил Иосиф, — к ночи мы добрались только до Виффании и переночевали в караван-сарае, а с рассвета снова в пути.
— Значит, вас ожидает долгое путешествие. Не в Иоффу, надеюсь.
— Только в Вифлеем.
Лицо равви помрачнело, а из горла вырвался стон.
— Понимаю, — сказал он. — Ты родился в Вифлееме и теперь идешь туда со своей дочерью, чтобы быть переписанным для налогообложения по приказу цезаря. Дети Иакова ныне, как племена в Египте, только нет у них теперь ни Моисея, ни Иисуса. Какое падение!
Иосиф отвечал, не меняя позы или выражения лица:
— Эта женщина — не дочь моя.
Но равви, захваченный политическими идеями, не заметил поправки.
— Что делают зелоты в Галилее?
— Я плотник, а Назарет всего лишь село, — сказал Иосиф осторожно. — Улица, на которой стоит моя мастерская, не ведет ни в какой город. Работа не оставляет мне времени для политических споров.
— Но ты иудей, — серьезно говорил равви. — Ты еврей и происходишь от Давида. Я не могу представить, чтобы ты с радостью платил какой-либо налог, кроме шекеля, по древнему обычаю отдаваемого Иегове.
Иосиф оставался спокоен.
— Я не жалуюсь, — продолжал его друг, — на величину налога, динарий — это пустяк. Нет! Оскорбителен сам налог. И что значит его уплата, если не подчинение тирании. Скажи, правда ли, что Иуда называет себя мессией? Ты живешь среди его последователей.
— Я слышал, что последователи называют его мессией, — ответил Иосиф.
В это мгновение покрывало поднялось, и равви успел заметить лицо редкой красоты, оживленное выражением живого интереса, но тут щеки и лоб женщины вспыхнули, и покрывало вернулось на место.
Политик забыл свою тему.
— Твоя дочь хороша, — сказал он тише.
— Это не дочь моя, — ответил Иосиф.
Любопытство равви возросло, видя это, назаретянин поспешил продолжить:
— Она дочь Иоахима и Анны из Вифлеема, о которых ты должен был слышать, ибо они известны как…
— Да, — отозвался равви почтительно, — я слышал о них. Они происходят от Давида. Я хорошо их знаю.
— Они оба умерли, — продолжал назаретянин. — Умерли в Назарете. Иоахим не был богат, однако оставил дом и сад, которые должно было быть разделить между его дочерями: Марианной и Марией. Это одна из них; чтобы унаследовать свою часть имущества, она, по закону, должна была выйти замуж за родственника. Теперь она моя жена.
— А ты был…
— Ее дядей.
— Да, да! А так как оба вы родились в Вифлееме, римляне заставили вас отправиться туда, чтобы быть переписанными.
Равви сжал руки и возмущенно взглянул на небо, восклицая:
— Бог Израиля жив! Месть за ним!
После чего повернулся и удалился. Стоявший рядом незнакомец, видя удивление Иосифа, тихо произнес:
— Равви Самуил — зелот. Сам Иуда не более ревностен.
Иосиф, не желая вступать в разговор, поспешил собрать разбросанную ослом траву и снова оперся на посох.
Через час они прошли через ворота и повернули налево, направляясь в Вифлеем. Назаретянин медленно брел возле женщины, держа повод в руке. Неспешно миновали они нижнее озеро Гихон, от которого бежала уменьшающаяся тень Святой горы, медленно шли мимо акведука от озера Соломона, пока не приблизились к загородному дому, расположенному на месте, называемом теперь Гора Злого Совета, откуда начали подниматься на Рефаимское плоскогорье. Солнце лило свои лучи на каменистое лицо знаменитой местности, и Мария, дочь Иоахима, сбросила покрывало, обнажив голову. Иосиф рассказывал историю о филистимлянах, на чей стоявший здесь лагерь, напал Давид. Он был скучным рассказчиком, и жена не всегда слушала его.
