Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
— Чепуха! — бросил Орлов. — Если мы уйдем — турки будут там хозяевами!
— Никита Иванович, вы же раньше сами ратовали за Крым, — сказал Вяземский, утирая платочком вспотевший нос. — Что же вы ныне отступаете?
Панин медленно повернул толстое лицо к генерал-прокурору и ответил с редкой для него выразительностью:
— Обстоятельства ныне другие, Александр Алексеевич. Мир нужен! Ибо Емелька, что по Волге бродит, во сто крат опаснее и турок, и татар. Это не просто бунт — это еще одна война! Внутренняя, а поэтому самая опасная… С Портой мы можем вести негоциации, договариваться о мире, выторговывать выгодные кондиции. С бунтовщиками же мира быть не может! Ибо на карту поставлены честь и достоинство империи! И выход у нас только один — вешать… (Никита Иванович махнул рукой, перевел взгляд на Екатерину.) Наступающее зимнее время удобно к негоциации с турками и может быть с пользою употреблено к учинению оной без всякого с нашей стороны компрометирования. Если только ваше величество соизволит для скорейшего доставления своим подданным вожделенного мира удостоить высочайшей апробации сии мои рассуждения.
Екатерина ответила с промедлением, после некоторого раздумья:
— Надобно намекнуть прусскому послу в Константинополе господину Цегелину внушить рейс-эфенди мысль, чтобы Порта, отвергнувшая в Бухаресте наши мирные кондиции, учинила теперь со своей стороны какие-либо новые предложения для возобновления негоциации… А особливо представила России в замену Керчи и Еникале уступку Кинбурна…
Получив в апреле от Румянцева предложения великого визиря о заключении мирного трактата, Совет снова принялся обсуждать условия, на которых следовало пойти на мир с Портой.
— Все константинопольские известия гласят, что новый султан, по примеру некоторых своих предшественников, передал всю свою власть великому визирю, — говорил Панин, озабоченно подрагивая сытыми щеками. — Ныне от Венского и Берлинского дворов мы имеем сильнейшие обнадеживания, что их министры при Порте общими силами будут ходатайствовать, чтобы заключение мира было оставлено в полную диспозицию Муссун-заде. А поскольку известная теперь его склонность к прекращению войны должна — усугубиться надобностью самолично присутствовать в Царьграде для учреждения в серале интриг против султанских фаворитов, то можно думать, что Муссун потому и сделал первое предложение о беспосредственной между ним и Румянцевым негоциации… К тому же Венский двор для вящего предубеждения Порты объявив через посла Тугута, что, видя упорство Порты против наших кондиций, мы решили забрать полученное от нас слово о Молдавском и Волошском княжествах и оставить их единому жребию оружия.
— Все это так, — процедил Орлов, — но негоциацию следует начать с того пункта, где остановился Бухарестский конгресс. И утвердить наперед все те статьи, что от взаимных послов были подписаны или по крайней мере в существе своем согласованы.
— Об ином и речь не идет, — сказал вице-канцлер Голицын. — Однако столь же очевидно, что турки вновь заупрямятся, ибо вся трудность замирения заключалась только в двух пунктах: о Керчи и Еникале и о свободе кораблеплавания. И они от сих пунктов не откажутся!
— Да, турецкая претительность в этих пунктах пока непреодолима, — поддержал Голицына Вяземский. — Именно поэтому нам надлежит проявить изворотливость.
— И определить степени, которые мы поочередно будем уступать, встретив сопротивление, — добавил Орлов.
— Уступлений нам не избежать, — снова заговорил Панин. — А поэтому я первой такой степенью считал бы надобность снизойти на ограничение кораблеплавания по Черному морю одним торговым. И на оставление татарам Керчи и Еникале. Но при условии, что Порта согласится, признав гражданскую и политическую их независимость, оставить им без всякого изъятия в полную власть все крепости в Крыму, на Тамане и Кубани и всю землю от реки Буг до реки Днестр, которая могла бы служить живой границей… В замену же всех наших столь великих и важных уступок — вытребовать города Очаков и Кинбурн с их окружностями и степью по Буг-реку.
— Можем ли мы жертвовать ручательством татарской независимости? — подал голос Кирилл Григорьевич Разумовский, обычно отмалчивавшийся на заседаниях, но тут вдруг проявивший интерес к обсуждению.
— Хотя такое ручательство и доставило бы нам ясное право вступиться за татар и их вольность, когда бы турки на оную покушаться стали, — мы не сделаем затруднения пожертвовать им для доставления мира. Ибо в этом случае наше право будет безмолвно утверждено мирным трактатом. Следовательно, всякую попытку вопреки татарской вольности мы будем почитать за нарушение самого мира.
— Это одна ступень, — обронила Екатерина. — А другие?
— Коль турки не уступят в этом, то соблаговолите повелеть графу Румянцеву требовать от них разрушения Очаковской крепости, — сказал Панин. — И на последний случай — оставить Порте Очаков, но закрепить за Россией Кинбурн.
— А как же черноморский флот?! — воскликнул Иван Чернышев.
— Что до кораблеплавания по Черному морю, то тут, снисходя на турецкие требования, следует дозволить именовать в трактате одно торговое. Но с равными на обе стороны для купеческих судов ограничениями в пункте их вооружения. Например, до четырех или шести пушек, как для обыкновенной салютации, так и для сигналов в море.
— Позор-то какой, Никита Иванович, — с болью, глухо выдавила из груди Екатерина, обведя затуманенным взором присутствующих. — Выиграть войну и ничего не получить в награду… Стоило тогда брать Крым?
Вопрос повис в воздухе. Никто из членов Совета не ответил на него — и так было ясно, что великой державе, одержавшей столько блистательных побед на суше и на море, Завоевавшей столько земель, идти на мир на таких условиях было действительно обидно и неприятно. Но внутреннее положение империи не давало иного выхода: следовало поскорее освободить армию от противостояния туркам, чтобы перебросить ее на борьбу с Пугачевым.
Все молчали, потупив глаза.
— Хорошо, — выдохнула еле слышно Екатерина. — Составьте рескрипт Петру Александровичу… Я подпишу…
Высочайший рескрипт был доставлен в Яссы двадцать третьего апреля. Ознакомившись с новыми условиями мира, Румянцев встретился с Обресковым, чтобы обсудить ситуацию.
— Государыня дала мне известные права на самостоятельность в скорейшем подписании мира, — сказал Румянцев, усевшись в кресло напротив тайного советника. — И я хотел бы ими воспользоваться, не нарушая, естественно, условий рескрипта… Я хочу присоединить к нашим требованиям Очакова и Кинбурна еще и город Хаджибей.
Обресков с некоторым недоумением посмотрел на фельдмаршала. Он слыхивал об этом местечке на берегу Черного моря, но не знал его ценности для империи. И спросил коротко:
— Он нужен России?
— Я не собираюсь отдать Керчь и Еникале за понюшку табаку, — повел бровью Румянцев. — Хаджибей — вкупе с Очаковым и Кинбурном — занимает столь важное положение на побережье, что, во-первых, мы не дадим Порте превратить сии крепости в плацдармы для нападений на земли империи, а по-другому, сами сможем господствовать в море над северо-западной околичностью Крыма и при нужде перебрасывать на судах войска в любую точку побережья.
Обресков призадумался, потом сказал уверенно:
— Я не знаю, как шло обсуждение в Совете, но сделанные уступки почти лишают нас хорошего выхода в море. А мореплавание теперь упускать никак нельзя… Я дипломат, в военных делах ведаю хуже вашего, Петр Александрович, но для меня очевидно, что, не получив такого выхода, империя рано или поздно снова окажется втянутой в войну с Портой… А может, и с Крымом.
— Вот я и хочу успокоить визиря, что наш двор не будет иметь военных и других, в войнах употребляемых, кораблей. А только купеческие, по обрядам всех европейских держав… Получив это, мы выторгуем себе порт, а корабли при нужде сможем преобразовать в военные.
Искушенный в политических интригах Обресков предложил более тонкий ход:
— Позволю себе напомнить вашему сиятельству о существовании такого доброго политического приема, как умолчание… В договоре ведь не обязательно все оговаривать. Напротив, подчас даже выгодно оговаривать не все!.. В данном случае, коль турки будут упрямиться в отношении свободного кораблеплавания, необходимо приложить усилия, чтобы заставить их не упоминать в акте запрета России иметь в Черном море военный флот… Пусть не разрешают! С этим можно согласиться… Главное — чтоб не запрещали!.. И ежели так будет — мы всегда сможем воспользоваться сим обстоятельством в свое оправдание. А именно — при нужде создадим флот, ссылаясь на то, что в договоре это не запрещено… Что же до Хаджибея — здесь следует не спешить и хорошенько все обдумать…
