Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Румянцев отправил с майором Каспаровым письмо Муссун-заде, вежливое, не неуступчивое, в котором, перечислив согласованные в Бухаресте артикулы, предложил великому визирю дать «модификации» ответов на пункты, ставшие камнем преткновения. Фельдмаршал рассчитывал на благоразумие великого визиря, но чтобы оно скорее его посетило — двинул вперед переправившиеся на правый берег Дуная корпуса генералов Салтыкова, Каменского и Суворова.
Генералы за дело принялись рьяно: второго июня Каменский взял Базарджик, спустя четыре дня Салтыков разбил у Туртукая двухбунчужного Мустафу-пашу, наконец, девятого июня в жестоком бою у Козлуджи Суворов и Каменский разгромили сорокатысячный корпус Абдул Резак-эфенди, бывшего год назад послом в Бухаресте. Турки бежали к Шумле, оставив весь обоз, сто семь знамен, много артиллерии.
Продолжая развивать наступление, Салтыков устремился к Рущуку. А вот Каменский не стал преследовать янычар, остановил свой корпус и отправил фельдмаршалу рапорт, что решил устроить позицию между Силистрией и Шумлой для пресечения неприятельской коммуникации.
— Дурак! — вскричал Румянцев, кинув бумагу на стол. — Какой дурак!.. В Шумле-то и войска приличного не было: визирь всех бросил к Козлудже. А теперь он соберет разбитых и учредит в Шумле такую оборону, что дни, потерянные в стоянии, канут невозвратно.
Пылая благородным негодованием, Петр Александрович продиктовал Каменскому ордер: немедля подступить к Шумле и овладеть крепостью; в случае же сильного ее укрепления — осадить и пресечь всякое сообщение.
К этому времени в Браилов, где теперь находилась ставка фельдмаршала, прибыл визирьский нарочный Али с очередным посланием своего хозяина. Он привез ноту, которая повергла Румянцева в изумление и гнев: расценив предложение о «модификациях» как готовность России пойти на любые уступки, Муссун-заде (он писал ноту до сражения у Козлуджи) отказался изменить турецкие условия мира.
«Чтоб постановлена была вольность татар, — говорилось в ноте, — во всей силе сходственно с законом магометанским, не требуя ни гарантий, ни ручательства, ни равности; чтоб, исключая Азов, все прочие крепости и границы оставлены и со всем в прежнем их образе отданы и вручены были Порте».
— Его упрямство дорого обойдется туркам, — процедил сквозь зубы Румянцев. — Сколь ни лестна мне слава участвовать в примирении обеих держав, но когда с противной стороны предлагаются не те средства, которые могли бы помочь миру, то и я предъявлю другие средства…
Выполняя волю фельдмаршала, российские корпуса продолжали наступать: Каменский стоял в пяти верстах от Шумлы, заблокировав главные силы великого визиря, дивизия Салтыкова обложила Рущук, а бригадир Заборовский разбил в Балканских горах корпус Юсуф-паши, вызвав панику в турецких тылах.
Сам Румянцев придвинулся с войском к Силистрии.
По докладам сераскиров Муссун-заде видел, что положение его армии становилось катастрофическим. Стремясь оттянуть развязку, он снова написал фельдмаршалу. Но теперь тон письма был другой — не высокомерный, как в ноте, а простой, будничный, обреченный. Муссун-заде просил Румянцева поскорее прислать знатную особу, чтобы договариваться с ней о мире.
— Ну вот, кажется, и все! — воскликнул Петр Александрович, торжествующе оглядев генералов. — Теперь визирь пойдет на любые условия! А я продиктую ему такой мир, что он пожалеет о своем долгом упрямстве. И не мы к турку, а он к нам приедет. Слово даю — войну я закончу нынче!
Ответ фельдмаршала был жесткий: немедленно прислать в русский лагерь полномочного человека, чтобы составить «прелиминарные перемирия».
Муссун-заде, все еще надеясь избежать позора, согласился на заключение перемирия и предложил возобновить конгресс.
— Прищемили хвост турку! — обрадовался Румянцев. — Только теперь поздно ласкаться!
Чувствуя, что великий визирь уже сломлен, отбросив, все предписания Петербурга, фельдмаршал решил одним ударом покончить с Портой: не перемирие, а немедленное подписание мира!
Он вызвал писаря и, расхаживая большими шагами по скрипучим половицам, продиктовал ультиматум:
— О конгрессе, а еще менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать!.. Ваше сиятельство знает нашу последнюю волю: если хотите мира, то пришлите полномочных, чтоб заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много было толковано и объяснено. И доколе сии главнейшие артикулы не будут утверждены — действие оружия никак не перестанет!..
Румянцев ждал положительного ответа со дня на день, был уверен в нем, но тем не менее предупредил Салтыкова и Каменского: если в письме визиря встретит несходство с интересами России, то немедленно сообщит об этом генералам, чтобы военной силой вконец сломить турецкое упрямство и самонадеянность. Сам же с двумя пехотными полками и пятью эскадронами кавалерии подошел к деревне Кючук-Кайнарджи, открыто демонстрируя визирю, что идет на соединение с корпусом Каменского.
«Аллах оставил меня…» — обреченно подумал Муссун-заде, когда ему донесли о движении русского паши.
Окружавшие его чиновники тревожно склонили головы — ждали приказаний. Их сгорбленные, в широких одеждах фигуры напоминали нахохлившихся цветастых птиц и выражали такую покорность, что у визиря не осталось никаких сомнений — все готовы смириться с участью позорного плена. Это разозлило его.
— Румян-паша решил, что захлопнул клетку, — проскрипел Муссун-заде, кривя рот. — Но на дверцу следует еще навесить замок, чтоб птичка не улетела. А замок пока в наших руках!
Под замком великий визирь разумел мирный договор. Он полагал, что на согласование оставшихся восемнадцати статей потребуется несколько недель, а за такое время многое может перемениться, ибо турецкий флот находился у берегов Кубани и был готов десантировать янычар и Крым. В случае удачи все пункты, касавшиеся Крымского ханства, теряли силу, а война приобрела бы иное течение.
Поразмыслив, Муссун-заде назначил полномочными депутатами на переговоры с русскими нишанджи Ресми Ахмет-эфенди и нового рейс-эфенди Ибрагим Муниба. И дал им указание всемерно затягивать подписание мира.
8
С прибытием на Кубань Девлет-Гирея обитавший в Бахчисарае Сагиб-Гирей почувствовал, что врученная ему от имени народа власть начинает ускользать из рук. Ногайские орды вообще перестали повиноваться: едичкулы, отколовшись от прочих орд, примкнули к Девлету, едисанцы и буджаки снова стали звать к себе Шагин-Гирея, который не замедлил появиться в тамошних степях. Да и в самом Крыму тлевший до поры костер разномыслия в диване и обществе к весне 1774 года запылал сильнее прежнего. Но теперь беи, мурзы и аги спорили не о том, чью сторону принять — России или Порты, — а какому хану подчиняться.
Сагиб-Гирей был возведен в ханское достоинство по древним крымским обычаям, однако султан Мустафа так и не подтвердил его избрание присылкой положенных в таких случаях специального фермана и подарков. Девлет-Гирей, наоборот, имел султанское позволение на ханство, но в нарушение этих самых обрядов обществом не избирался. Мустафа ушел в мир иной, а новый султан Абдул Гамид к обоим ханам относился одинаково, хотя ходили слухи о его благоволении Девлету. И если Сагиб уже показал всем свою мягкотелость и неуверенность, то жесткая, непримиримая позиция Девлет-Гирея по отношению к России снискала ему популярность среди знатных татар, не желавших порывать с Портой. Число сторонников султанского ставленника росло с каждым днем.
Оставшись после полуденного намаза с глазу на глаз с Сагиб-Гиреем, Джелал-бей грубо обругал его:
— Дождешься, что все татары сбегут под Девлетову руку! Или тебе надоело быть ханом?.. Чего тянешь?.. Решайся, Сагиб!
— А ты, бей, похоже, забыл, сколько русских стоит у ворот Ор-Капу… А гарнизоны здешние?.. Что мы сможем сделать без турок?
— Янычары помогут, когда к Порте вернемся! Султану надо писать, прощение просить. А он нас, будь уверен, не обидит.
— Султан не обидит, зато Долгорук-паша с пушками под боком… Подумать надо.
Бей знал, что Сагиб боится Долгорукова, помнил, как подобострастно юлил он на аудиенции прошлым летом, и понимал, что преодолеть этот страх нелегко. Бей пытливо глянул на хана, зашептал проникновенно:
— Ты напрасно страшишься русского паши. Лишить тебя ханской власти он не может. Ты получил ее от нас и перед нами должен держать ответ… У России и Крыма дороги разные! Можно примирить одного татарина с русским, можно примирить сотню, тысячу. Но как примирить народы?!
— А договор о дружбе?
— Бумажка!.. Дружба договорами не начинается. Договор может лишь закрепить уже имеющееся приятельство. Но его нет! И не будет! Ибо Крым и Россия — разные сущности. И чем раньше ты это поймешь, тем скорее поднимешь знамя священной войны против неверных!.. Запомни, если от тебя отвернется Россия — это не беда. Беда — когда от тебя отвернется наш Народ!
