Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Поразмыслив, Долгоруков отправил обоз и оба конных полка по обходной дороге к деревушке Бельбек, у которой стоял отряд подполковника Бока, а сам с генералами и небольшой охраной верхом на лошадях переправился через реку и стал подниматься в гору.
Хорунжий не обманул: дорога действительно была плохая. Поросшая по обочинам редкими кустами шиповника, игриво светившегося розовыми звездочками распустившихся цветов, она то круто лезла вверх, то столь же круто опускалась; в некоторых местах шла почти по краю обрыва, захватывая дух людей страхом падения в пропасть и восторгом мощной природной красоты, открывавшейся вокруг. Долгоруков подумал, что именно такие горы приучают людей к смелости и гордости.
Сдерживая коня, Василий Михайлович старался ехать подальше от обрыва, покрикивал на офицеров, бравировавших своей храбростью перед генералами и норовивших пустить лошадей едва ли не по самой кромке.
— Мне покойники без надобности, — басил он, грозя кулаком. — Ну как конь оскользнется?.. Отпевать некому… Умереть от пули — честь, а подохнуть в пропасти — дурь!..
Спустя четыре часа отряд благополучно достиг деташемента генерал-майора Кохиуса. Тот, как и ранее Прозоровский, встретил командующего со всеми почестями: гремели литавры, гулко, с многократным эхом бахали салютующие пушки, Брянский пехотный полк звучно кричал здравицы. Правда, обед был не такой обильный, как у Прозоровского, но тоже с пушечными залпами.
Выстрелы услышали в морской гавани, расположенной ниже, в двух верстах от лагеря Кохиуса. Через час в горы поднялись с рапортами капитан 1-го ранга Сухотин и капитан 3-го ранга Консберген.
Разгоряченный вином и торжествами Долгоруков принял рапорты, расцеловал бравых офицеров, потопивших месяц назад несколько турецких судов. Суровые, просоленные ветрами капитаны не привыкли к такому обхождению — смутились. А Берг, подметивший их растерянность, улыбчиво пошутил:
— Топить турок, поди, легче, а?
Все засмеялись.
— Пусть топят! — крикнул Долгоруков. — Дно морское широкое!.. (Он взял серебряный стаканчик, вскинул руку вверх.) Ранее сие море звалось «Русским». Теперь оно Черное. Но нашими трудами стало и останется навечно русским морем… За российский черноморский флот! За российское оружие! За ее императорское величество! Виват!
Опрокидывая шаткие походные стульчики, все разом вскочили с мест, нестройно, но громко прокричали здравицу и осушили бокалы.
После обеда Долгоруков спустился вниз, чтобы осмотреть гавань и стоявшие в ней корабли.
Свои подвиги Василий Михайлович вершил в сухопутных баталиях, в морском деле ничего не смыслил, но даже он сообразил, насколько удобна для флота раскинувшаяся перед ним бухта. Окруженная с трех сторон высокими обрывистыми горами, она длинным, многоверстным языком уходила в глубь полуострова; узкий пролив, отделяющий бухту от моря, надежно защищался двумя батареями, поставленными на противоположных берегах. Долгоруков даже подумал досадливо, что не только Керчь и Еникале следовало выторговывать у татар, а и эту бухту.
Стоявший рядом с ним Сухотин, указывая рукой на корабли, давал краткие пояснения, называя тип корабля, число пушек, состав команды. Флотилия была небольшая, но грозная: два 32-пушечных фрегата, четыре 12-пушечных корабля и палубный бот с 20 пушками.
— В нашей силе закрыть побережье от Козлова до Керчи, — горделиво закончил пояснения Сухотин.
— Иного не дано! — коротко ответил Долгоруков. — Коль пустим десант на берег — выбивать придется с кровью.
По настоятельной просьбе капитанов Василий Михайлович посетил оба фрегата, похвалил команды за отвагу и вечером, провожаемый пушечным салютом, вернулся в Лагерь Кохиуса.
На рассвете отряд командующего направился к Бельбеку, к подполковнику Боку, где его поджидали гусары и донцы с обозом, а на следующий день вошел в Кезлев.
Некогда шумный и многолюдный город опустел: татары, замордованные грабежами русских солдат, незаметно и тихо покинули свои дома; из жителей остались только христиане — греки и армяне.
Долгоруков задерживаться в Кезлеве не стал — устроил короткий смотр гарнизону, переночевал и утром выехал к Перекопу.
Рассеянно поглядывая на безжизненную, душную степь, бугрившуюся круглыми шапками редких скифских курганов, Василий Михайлович погрузился в неторопливые думы.
Эта непродолжительная поездка, носившая главным образом демонстративно-устрашающий характер, оказалась достаточно полезной. Беседы с калгой и ханом, с генералами и офицерами Крымского корпуса, с резидентом Веселицким, подробно обрисовавшие скрытое от глаз, но ощутимое по мелким внешним деталям, а еще больше по донесениям конфидентов соперничество внутри татарского общества, убеждали, что за Крым предстоит еще долгая и трудная борьба. Генерал припомнил образное, но очень точное сравнение, брошенное в разговоре Веселицким.
— Турция подобна солнцу, — сказал статский советник, — а Крым — тень от него. Покамест светит солнце — тень не исчезнет. Оставляя по проектируемому договору султану духовную власть, мы оставляем частицу света, которая будет и впредь порождать тень…
«Прав советник, ох, прав, — думал, вздыхая, Долгоруков. — Войско неприятеля можно разбить, флот — потопить. Но как сломать веру?..»
Двадцать третьего июля он вернулся в свой лагерь у Днепра.
А через несколько дней Веселицкий прислал письмо, что Шагин-Гирей сложил с себя должность калги-султана и собирается выехать из Крыма к командующему.
5
Шагин-Гирей покинул Крым в самом конце лета. Покинул тайно, ночью. В свете полной луны, холодно и надменно глядевшей с неба, трижды сменив лошадей, он стремительно пронесся к Ор-Капу, оставляя позади и дорогую и ненавистную землю. И спешил он не из-за боязни покушения — он хотел избежать презрительных взглядов татар, не принявших ни его европейский облик, ни его стремление сблизиться с Россией.
В полевом лагере Долгорукова Шагин вел себя скромно, просительно, и все сокрушался, заискивающе поглядывая на командующего:
— Аллах удалил меня из отечества за грехи, пустив странствовать по чужим углам и дворам… Теперь, видимо, моя дорога лежит в Петербург.
Василий Михайлович пожалел его, сказал снисходительно:
— Учиненное ранее обнадеживание о выборе места пребывания остается в силе.
И отправил Шагина в главную квартиру армии — Полтаву, назначив на содержание 500 рублей ежедневно.
А потом доложил обо всем в Петербург…
Ответ пришел нескоро, в середине октября, когда Долгоруков вернулся из полевого лагеря в Полтаву.
«Пока дела крымские не переменятся, — писала Екатерина, — он под нашим ближайшим попечением находиться будет. Но между тем, рассуждая с другой стороны, по образу его жизни, а более еще и по самым удобностям к сношению с Крымом и с ногайскими татарами, и чтоб, следовательно, представляющиеся впредь случаи к перемене настоящей его судьбины могли быть безотлагательно употреблены в его пользу, за пристойное поэтому находим остаться ему до времени на границе».
Долгоруков вызвал Шагин-Гирея к себе в кабинет и разъяснил ошибочность его желания перебраться на жительство в Петербург:
— Удалясь от Крыма, вы неминуемо окажетесь отторгнувшимся от своего отечества и всех татар. А сие приведет не токмо к подкреплению ваших недоброжелателей, но и к погашению памяти о вас в тамошних народах. В вашей же пользе состоит не отставать совершенно от татар! Не отказываться от участвования в их делах! И быть в готовности при первом же случае явиться в Крым, дабы вступить в правление ханством.
В карих глазах Шагина мелькнула искорка самодовольства: Россия нуждается в нем, а значит, не оставит попыток утвердить его на крымском престоле.
Тем временем его отъезд из Крыма послужил сигналом к новым волнениям: участились стычки между татарами и русскими солдатами, опять поплыли слухи о скором турецком десанте с таманского побережья.
А на Кубанской стороне заволновались ногайские орды: в Суджук-Кале высадился прибывший из Константинополя хан Девлет-Гирей.
Разуверившись в способности Сагиб-Гирея выступить против России, турецкий султан Мустафа осуществил свою давнюю угрозу: назначил крымским ханом Девлет-Гирея, Шабас-Гирея — калгой, Мубарек-Гирея — нурраддин-султаном, а потом послал всю троицу на Кубань побудить орды вернуться к прежнему, покорному Турции, состоянию. Одновременно султан приказал готовить большой флот, который должен был перевезти на таманское побережье трехбунчужного Хаджи Али-пашу с десятитысячным войском.
Орды волновались не без причины — нужно было решить невероятно простой и сложный вопрос: на кого поставить, чтобы не проиграть?.. На Россию? На Сагиб-Гирея?.. На Девлет-Гирея?
