Юрий Андреев - Багряная летопись
— А вы попробуйте, попробуйте, — лукаво поощрил его Ленин. — Честь и хвала вам, если сможете быть объективным. И товарищ Склянский вам кое-что подскажет. А в случае чего и я немного помогу: все-таки лет пятнадцать его знаю. Нуте-с, и без приукрашивания!
— Начну хотя бы с того, что в январе, когда он появился на фронте, он был мне очень мало известен как военный работник. И для Каменева, и для меня, и для всех других явилось неожиданностью, что этот человек, который никакой военной школы не проходил…
— Не проходил? Так-так…
— …что этот большевик, в прошлом подпольщик, окажется не только превосходным организатором и администратором, но и обнаружит большое искусство в руководстве военными операциями. В его лице мы нашли исключительный талант полководца с редкими стратегическими способностями. А плюс к этому — замечательная большевистская закалка.
— Минуточку, Сергей Иванович! — перебил его Ленин. — Вы не сгоряча ли, не с налету ли употребили слова «редкие стратегические способности»? Не подражая ли злоязыкому товарищу Склянскому?
Гусев задумался.
— Нет, Владимир Ильич, не с налету и никому не подражая, а будучи в полном уме, здравой памяти и полностью отдавая себе отчет в том, что говорю.
— Так-так, продолжайте, продолжайте.
— В апреле он был назначен командующим Южной группой Восточного фронта из четырех армий. Теперь я понимаю, что не проявил достаточного упорства, когда допустил, что Самойло отобрал у него Пятую армию Тухачевского: Фрунзе тогда видел дальше и чем Самойло, и чем я!
— Похвальная самокритичность! — Ленин остро глянул на Гусева. — Но я позволю себе тем не менее сделать вам одно критическое замечание. Вы сказали: «Никакой военной школы Фрунзе не проходил»?
— Да, Владимир Ильич. Времени у него ни на какой регулярный курс попросту не было: из тюрем да в каторги. Самородок…
— Да, самородок. Но «регулярный курс», как вы изволили сформулировать, он все же прошел! Не удивляйтесь, не удивляйтесь: прошел! Да такой, который и не снится генералам старой закалки! Смотрите: организация боевых дружин в Иваново-Вознесенске. Участие в боях на Пресне. Организация народной милиции в Минске. Разгром мятежа левых эсеров в Москве. Руководство Ярославским округом: от Шуи до Архангельска округ-то. Ну, был «регулярный курс»?
— Получается — регулярнейший.
— Но меня прежде всего заинтересовала ваша мысль о стратегических данных у Фрунзе. Это сейчас крайне важно, архиважно. Не смогли бы вы ее развить, конкретизировать?
— Конкретизировать? — Гусев задумался. — Что же… На Южную группу армий Восточного фронта легла основная стратегическая задача всей операция против Колчака. Надо было разбить его центр и левый фланг и не давать ему возможности вывести этот фланг из-под удара, принуждая его тем самым быстро откатываться всем фронтом на восток. Эта операция была блестяще проведена товарищем Фрунзе, а взятие Уфы показало его превосходный глазомер. Он умело рассчитывает, когда он, как командующий армиями, должен сидеть в штабе и когда должен появляться на боевой линии фронта, чтобы своим личным влиянием и примером двинуть части против сильнейшего врага и опрокинуть его. Именно в решающий момент боев за Уфу Фрунзе оказался в решающем месте — в первых наступающих цепях Красной Армян. И это определило исход боя и дало нам огромный выигрыш времени.
— Ну, и резюме?
— Чрезвычайно быстрый рост полководца, далеко еще не закончившийся.
— Очень, очень интересно! А что скажет товарищ Склянский?
Склянский улыбнулся:
— Владимир Ильич, а я с Гусевым согласен. Совершенно согласен.
— Отлично! Но при этом совершенном согласии не смогли бы вы найти свои особый аспект характеристики Фрунзе, свой поворот?
— Свой поворот? Отчего же не найти. — Склянский прищурился, взлохматил прическу. — Непреклонное стремление Фрунзе к намеченной цели.
— Непреклонное?
— Вот именно! Например: руководство фронта сильно опасалось развития успеха противником в направлении Бугульмы и Сергиевска, а Фрунзе считал, что такое вытянутое положение противника только благоприятствует удару во фланг. И, несмотря на то, что у него неоднократно, раз за разом, отбирали то бригаду, то дивизию, то целую армию, он от своего плана не отказался и блестяще доказал, что был прав. А новый конфликт? В самый разгар наступления на Уфу наш председатель Реввоенсовета единолично попытался остановить это наступление, приказав перейти к обороне вдоль реки Белой.
— Да, Фрунзе весьма энергично опротестовал этот приказ, — заметил Ленин. — Действительно, чинопочитания в нем ни на грош. Я слушаю вас, извините.
— И последнее, что я хочу сказать: ведь он упрямится не ради упрямства. Интересы республики для него выше всего. Отобрали у него Пятую армию, дали ей другое направление. А вот же, я читаю в его приказе пункт, который предусматривает прикрытие фланга этой армии частями Фрунзе!
— Так, так! Правильно ли я понял, товарищи военные большевики, что вы положительно оцениваете деятельность Фрунзе?
— Так точно… Да, Владимир Ильич…
— Правильно ли я понял, что развернуться во всю ширь дарования ему мешает подчинение начальникам, которые оказались слабее его в понимании стратегической обстановки?
— В общем, да, Владимир Ильич. — Гусев с нескрываемым интересом смотрел на Ленина.
— Так, так. Зачем же в подобном случае нам придерживаться освященных веками стародавних обычаев и выдерживать человека, способного к большой работе, на меньшей работе лишь потому, что человек этот не просидел еще десятка штанов на старой должности? Логично ли это будет для революционеров?
— Да уж какая здесь логика, — усмехнулся Склянский.
— Я очень внимательно слушал вас, товарищи, и рад тому, что независимо друг от друга все мы пришли к общему мнению: значит, оно близко к истинному.
Меня привлекает стиль мышления Фрунзе: этот полководец бесконечно далек от прямолинейности. Он предпочитает маневр, фланговый удар, непрерывное нарастание ударов.
Он хладнокровен и смел: ведь ударная группировка разворачивалась тылом к фронту уральских белоказаков.
Он по-хозяйски, по-государственному расчетлив: ударная группа была создана им не из резервов Главного командования, а из частей, которые дрались тут же, на фронте.
Так вот, — Ленин встал, — не будет ли правильным с нашей стороны поставить послезавтра на Пленуме Центрального Комитета вопрос о назначении товарища Фрунзе командующим всем Восточным фронтом с задачей скорейшего разгрома Колчака? Каменев же, с моей точки зрения, человек более зрелый и мудрый, чем Вацетис, мог бы стать Главкомом. А Вацетис мог бы работать там, где революции потребуются прежде всего его незаурядные волевые качества, его упорство. Как ваше мнение, товарищи?
— Целиком «за», — сказал Склянский.
— Поддерживаю. Замену Вацетиса Каменевым приветствую, — ответил Гусев.
— Насколько я понимаю ситуацию, оппоненты на Пленуме у нас будут: предреввоенсовета настойчиво, очень настойчиво предлагает наступление на Восточном фронте приостановить. Ну что ж, думаю, Пленум сумеет во всем разобраться и вынести правильное решение. (Забегая на два дня вперед, скажем, что Пленум действительно разобрался: Троцкий был отстранен от руководства действиями на Восточном фронте.) — Глаза Ленина уже не улыбались, они смотрели жестко и требовательно. — Однако вернемся к личности товарища Фрунзе. Вы, Сергей Иванович, отлично, метко сказали, что в лицо товарища Фрунзе наша партия нашла незаурядный военный талант, полководца большого стратегического дарования. Примерно так же мне характеризует Фрунзе и Куйбышев. — Ленин прошелся по кабинету. — А если заглянуть подальше, то я думаю уже о другой задаче, которую мы перед Фрунзе поставим, когда Колчак будет добит.
— О какой, Владимир Ильич?
— Освобождение всего Туркестана. Создание и укрепление там советских азиатских республик. Англия сейчас пытается охватить своим влиянием этот громадный и архиважный для нас район. Судя по всему, Фрунзе сумеет и там одержать решительную победу. А уж потом… — Ленин подошел к окну. — Впрочем, действительность покажет! Итак, продолжим работу. Прошу вас, товарищ Гусев, сообщить, какие меры приняты за последние сутки на Петроградском и Южном фронтах.
1956–1967 гг.
