Юрий Андреев - Багряная летопись
— Наташенька, ты ранена? — прошептал он. — Куда он тебя, слышишь? Ты меня слышишь? Слышишь?! — закричал Григорий изо всех сил.
Он лихорадочно выпростал из-под ремня свою нижнюю рубаху, оторвал полосу и начал неумелыми пальцами перевязывать Наташину грудь прямо поверх платья.
Из дома выскочил Гулин:
— Ушел, гад! Ушел! Весь чердак в крови, а его нет, убрался через другое окошко и прямо в овраг. Ничего, далеко не уйдет, живо достанем! — И он помчался к бойцам, на ходу отдавая команды…
…Ушел Безбородько, не достали…
И в архивах Западной армии, захваченных позднее, нет в списках убитых или пропавших без вести фамилии начальника контрразведки полковника Безбородько. Скрылся, уполз, ушел смертельно опасный гад, человек без чести, без родины, без совести. Вполне возможно, что и сейчас он жив — и есть ли где счет тем преступлениям, которые сотворил этот озлобленный и расчетливый палач и убийца?..
А Григорий, перевязав Наташу, сидел между двумя неподвижными телами. Они лежали совсем рядом друг с другом: Володя — названый брат, Наташа — любовь, невеста, будущая жена.
Из дома начали выводить связанных диверсантов. И конвойные и пленные безмолвно остановились перед убитыми, перед Григорием, который не видел их и раскачивался, мотая головой.
Последним вышел Валентинов.
— Что стали? — бросил он тревожно и тут же все увидал. — Наташа?! Володя?!
— Ммм, ммм, ммм, — качался Григорий от брата к невесте.
Валентинов кинулся к ним.
— Санитаров! — отрывисто приказал он, осмотрев Наташу. Затем медленно сложил Володины руки, встал и обнажил низко склоненную голову.
«Да ты поплачь, поплачь, полегчает», — вспоминалось Григорию потом. Вспоминалось и то, как он проснулся ночью на нарах в казарме и по привычке прислушался к Володькину дыханию — и не сразу понял, почему рядом с ним пусто. И еще запомнились ему ожесточенные залпы эскадрона над Володиной могилой, но каким был Володя в гробу, он не вспоминал никогда, потому что Володя был совсем не тот сердитый мальчик маленького роста, что лежал укрытый красным кумачом. Огромный человек, без раздумья шагнувший вперед, чтобы своей жизнью заслонить от пули товарища, — только таким и мог сохраниться в его памяти Владимир Фролов, питерский доброволец, потомственный рабочий из-за Невской заставы, погибший восемнадцати лет от роду.
16—17 июня 1919 года
Уфа
Все резко качнулись вперед: шофер лихо затормозил перед самым мостом. Фрунзе вышел, остановился, заложив руки за спину. Чугунная громада высилась перед ним как диковинное чудище с перебитым хребтом. На фоне изодранных ветром темных туч и тускло-желтого предзакатного солнца его силуэт выглядел зловеще. Издалека загрохотали тяжелые, с железным лязгом шаги: начальник караула, придерживая шашку и фуражку, бежал навстречу командующему.
«Вот и Уфа. Не в приказах, не на схемах, не на картах. Вот она — за вздыбленной ветром рекой: белые дома, красные крыши, купола, гнилые сарайчики вдоль берега… Вот она — реальная, видимая, осязаемая, всегда тут стояла. Она-то всегда стояла, да только нас здесь долго не было. Эх, нелегок оказался путь… Нелегок, но ведь пройден! Пройден… А впереди Урал, Сибирь, Туркестан. И там будем!..» Приложив по-строевому руку к козырьку, Фрунзе слушал торопливый рапорт начальника караула. «Ну, чего он мельтешит, чего суетится? Дело свое знает, за плечами бои, победы, так чего ж теряться, чуть ли не приседать от страха?»
— Так что лодка подана, товарищ командующий!
«Товарищ командующий… «Товарищ» говоришь, а робеешь, как перед господином каким. Эх, сколько еще нужно сделать, чтобы революция всюду победила, чтобы души человеческие от скверны прошлого очистились!»
— Здравствуйте, товарищ! — Фрунзе крепко пожал торопливо и почтительно протянутую ему руку. — А почему вы предлагаете лодку? Разве через мост перейти невозможно?
— Дак ведь… Как же… Настил ведь очень гнучий… Опасно… — растерянно ответил тот.
— Вы-то ходите по нему? Даже бегом бежали мне навстречу. А я не смогу? — Фрунзе улыбнулся. — Пошли!
Сиротинский тревожно измерил глазами высоту: досочка над пропастью, внизу стремительное течение, вверху порывистый ветер, а Михаил Васильевич после недавней контузии.
— Товарищ командующий, — негромко, но решительно возразил он. — Врачи говорят… Они приказали мне…
— Так ведь, кажется, и я приказал? — спокойно спросил Фрунзе. — Пошли! — И он быстро двинулся вперед. — Вот развелось надо мной начальников, — шутя посетовал он. — Валентинов не велел мне в Уфе парад устраивать: дескать, главаря террористов упустили, — возможно покушение. Врачи, оказывается, не велят через мост ходить…
— Нет, про мост они не говорили, — смущенно начал Сиротинский, — но…
— Ах, не говорили? Вот и отлично! Держитесь покрепче за воздух. — И Фрунзе ступил на гибкие доски, настланные над взорванным пролетом. «Эх, и что за жизнь: от ночевки в лесу пятилетним малышом до взорванного моста, а мне уж тридцать пять! И всюду нужна воля, и никуда без нее, и ничего без нее…» Твердо и спокойно шагая, не глядя на темную воду, несущуюся где-то за много сажен внизу, он прошел по длинным, прогибающимся доскам и ступил на бетон.
— Молодежь! Не робеть! Прочность досок уже испытана…
Почти к самому провалу охрана подогнала ручную дрезину.
— Откуда вы сами-то родом будете? — спросил Фрунзе у начальника караула.
— Чего? — растерялся тот. — Мы-то? Тобольской губернии, Курганского уезда, Михайло-Архангельской волости, деревни Орловка, — отбарабанил он.
— Курганские? Как же, знаю. Много оттуда храбрых революционных солдат к нам перешло. Приходилось встречать.
— Это верно! — Глаза у начальника караула враз вспыхнули, оживились. — Наши уроженцы многие собой героические бойцы, товарищ командующий! — У него даже грудь раздалась колоколом, голова вынырнула из плечей.
— Желаю удачи! — Фрунзе еще раз пожал ему сильную руку и шагнул на дрезину.
Два красноармейца взялись за рукоятки рычагов, и железная приземистая подвода понеслась по рельсам, оставляя позади вытянувшегося по-гвардейски, повеселевшего, взявшего под козырек начальника караула.
В лад, как заводные, сгибались и разгибались красноармейцы, постукивали под стремительными колесами стыки. Дрезина мчалась к вокзалу. Все время гнусаво гудел клаксон, сгоняя с пути ремонтных рабочих. Железнодорожники, саперы, пехотинцы то тут, то там по нескольку человек работали на восстановлении полотна, стрелок, путевых сооружении. «Молодцы чапаевцы! Эта артерия нам нужна до крайности. А сшивают ее, видно, быстро и старательно».
Еще не остановилась окончательно дрезина, а Сиротинский спрыгнул уже с нее и побежал к вокзальному зданию.
— Сергеи Аркадьевич, куда?
— Вызову лошадей, Михаил Васильевич, — деловито доложил тот.
— Не надо шуму. Прибудем спокойно, посмотрим, кстати, как они живут в обычных условиях.
— Но вы еще нездоровы, Михаил Васильевич, — опустив глаза, возразил адъютант. Весь его взъерошенный вид, сжатые губы свидетельствовали, что без кровопролитного боя он не сдастся.
— Ага! — обрадовался Фрунзе. — Поглядите-ка: вот и экипаж! — Он указал на телегу около пакгауза, с которой пожилой извозчик не торопясь сгружал какие-то тюки.
Сиротинский сердито качнул головой и побежал к ломовику. Оттуда донеслись обрывки их беседы: «Да вишь занят…» — «Помогу…» — «Рупь…» — «Креста на тебе нет…» — «А овес-то нынче почем?..» — «Ладно, не обидим…» — «Да я с полным удовольствием…» Сиротинский живо посбрасывал оставшиеся узлы с телеги. Фрунзе и его спутники вспрыгнули на нее, извозчик дернул вожжи, чмокнул: «Нно, дохлая!», — и пузатая кобылка потрусила на привокзальную площадь. Она старательно втащила седоков на гору, а с нее бодрой рысцой покатила по улицам.
«Да, четыре месяца прошло после Уральска… Истерический вороний грай, повсеместная стрельба, толпы расстегнутых бойцов, бессмысленно шатающихся по улицам. Всего четыре месяца! И вот эти части переплавились из полупартизанских отрядов в кадровые войска. Любо-дорого смотреть на встречных красноармейцев: подтянуты, деловиты…»
Телега, дребезжа на булыжниках, подкатила к каменному дому, занятому штабом дивизии. У коновязи стояло много лошадей, на завалинке сидели, покуривая, ординарцы, позевывал в дверях часовой. Сиротинский вынул кошелек, стал отсчитывать извозчику деньги.
Из дверей штаба выбежал Чапаев в чалме из бинтов, за ним Фурманов и другие командиры.
— Товарищ командующий! Да вы что, на этой… телеге приехали? — чуть не плача, вскричал Чапаев.
— Здравствуйте, Василий Иванович! Как здоровье? А чем же плохой экипаж? — Фрунзе посмеивался.
— Да что же нам не сообщили-то? Мы бы к мосту за вами легковую машину послали трофейную, даже две!
