Юрий Андреев - Багряная летопись
Пришел Александр Иванович, за ним появилась разряженная, надушенная санитарка Аня, пришли еще какие-то мужчины и женщины, было шумно и весело, но все это как-то незаметно промелькнуло, хотя он всем отвечал, даже поднимал тосты, даже пел со всеми, и вот наступило долгожданное: вечер, и они с Наташей вдвоем во дворике на лавочке. Правда, рядом шепчутся и хихикают Володя с Тосей, но Григорий с Наташей вдвоем. Ее голова у него на плече, ее волосы рядом, ее губы рядом, вся она рядом. От счастья ему стало казаться, что все это выдумано, потому что в жизни так хорошо не может быть, жизнь — это бои, рубка, перекошенные в предсмертной злобе лица врагов, ночевки на мерзлой земле. Это вечная бессонница и всегдашняя необходимость вскочить на коня и мчаться куда-то…
— Ты помнил обо мне? — шепотом спросила Наташа.
— Ты всегда, везде, всюду была со мной.
— Но так лучше? — Она лукаво прижалась к нему и вдруг с легким стоном оторвалась от него:
— Погоди! А то я все забуду, что должна сказать. Я от счастья теряю разум.
— Потом, потом будешь говорить…
— Потом может быть поздно!..
И она рассказала, что в городе остался чрезвычайно опасный белогвардеец. Цель его — несомненно какая-то крупная диверсия. Надо незамедлительно принять меры.
— Откуда ты об этом знаешь? И вообще, как ты жила все это бесконечное время?
— Милый, я все тебе расскажу. Но сейчас надо действовать. Ты сможешь кого-нибудь привести из начальства?.. Мне часто разгуливать по городу не следует, Безбородько или его люди могут увидеть меня…
Так впервые услыхал Гриша эту фамилию.
— Безбородько?
— Да, начальник контрразведки. Ведь я жила у него в доме.
— У него в доме?!
— Да, под видом племянницы. Но все это после, милый мой, после… Кому я должна все рассказать?
Гриша задумался:
— Знаешь, начальник особого отдела Южной группы армий Валентинов, по-моему, очень толковый чекист. Он уже в Уфе, я видел. Мы придем с ним к тебе завтра. Хорошо?
— С утра?
— Я постараюсь.
— И мы опять встретимся?
— Обязательно.
— И никогда не расстанемся?
— Нам обещали отдых недели на две или на три.
— Нет, мы вообще не расстанемся. Знаешь, что я решила? Я поступлю к вам медсестрой.
— К нам?!
— Да. Я буду совсем рядом с тобой, и мы сможем видеться. А если тебя в бою ранят, я буду ухаживать за тобой и спасу тебя.
— Родная моя! Лучше уж не надо, — шутливо возразил он. — Ни раны, ни, стало быть, спасения!
— Гриша, а может, ты просто не хочешь, чтобы я была в вашей дивизии? — странным ровным голосом спросила она.
— Не хочу? — недоуменно повторил он. — Не понимаю. Одного я хочу: чтоб ты осталась жива.
— Родной ты мой, прости, — шепнула она. — Я ведь… Я подумала, а вдруг ты кого-нибудь без меня… Там… Ну, не буду об этом. Я ведь изменилась, Гриша. Я уже не робкая девочка. Если я что-нибудь решила, я добиваюсь своего. И теперь я обязательно буду, буду у вас в дивизии, все равно кем: санитаркой, артисткой, библиотекарем, переводчицей, пулеметчицей. И запомни: я не могу больше без тебя…
И часы полетели один за другим: медленно, как бы перед собой, разворачивала она панораму своей жизни, начиная с отъезда из Петрограда и до самого бегства под прикрытием Игоря из штабного поезда. Она не решилась лишь на одно: не могла она рассказать в эти чистые, счастливые часы о вынужденной своей близости с Безбородько. (Всю целиком историю ее трудной и героической жизни Гриша узнал лишь четверть века спустя, когда его, раненого офицера, случайно встретила в оренбургском госпитале Тося и передала ему Наташины стенографические записи. Торопливой скорописью, сидя весь день девятого июня взаперти у тети Дуси, Наташа заносила в тетрадку под близкий грохот орудий бесстрашно и правдиво, как на последней исповеди, все события, последовавшие после ее отъезда из Петрограда. «А может быть я встречу Гришу?» — на этом вопросе обрывался ее дневник…)
Наташа говорила тихо, не раз слезы сдавливали ей горло, Гриша целовал ее глаза, щеки, она немного успокаивалась и, горячо ответив ему, продолжала говорить:
— Меня ведь тут знали. Правда, в форме, в кителе, коса короной, но все равно надо бы мне дома сидеть, — вдруг увидят, узнают! Но не могла, не могла я остаться: а если я встречу моего милого, ненаглядного, любимого?
И я надела что поплоше, повязалась платочком пониже, до бровей, и пошли мы с Тосей сторонкой, Гришенька, и вдруг ты едешь! Я гляжу и думаю: с ума я сошла, снится мне все это. Господи, неужели не приснилось?! И ты хочешь, чтоб мы теперь расстались? Да никогда, и не говори ничего такого!
— Товарищ командир, — услыхал Григорий подчеркнуто вежливый голос Володи, — что передать Ратмиру? Дело, простите, к полуночи…
— Скоро пойдем, успеем. — Наташа припала к его плечу. Он повернулся к ней: — До завтра, свет мой ненаглядный. Утром я буду у тебя. А потом мы поженимся. А потом никогда не расстанемся. Спи спокойно. Оружие у тебя есть?
— Есть. Браунинг.
— До завтра!..
Утром Григорий привел с собой в домик тети Дуси Валентинова. Рослый блондин в темной кожаной куртке, начальник особого отдела, прежде чем войти, спокойно осмотрел, стоя на ступеньках, окрестности, вход, окна, оглядел чердачное окно и только затем толкнул дверь.
Наташа встала ему на встречу.
— Ну, здравствуй! — Он улыбнулся. — Вот ты какая! Я-то думаю, почему Далматов так горячится. Понятно. Григорий, ты посиди там на лавочке под окном, чтоб лишний кто сюда не пришел, а мы с Натальей Николаевной потолкуем часок-другой.
«Толковали» они действительно больше двух часов. За это время во дворе появился Володя, а потом — по счастливой случайности — и Тося.
— Далматов, Фролов! Зайдите-ка, — позвал из окна Валентинов.
— Я скоро, — мигнул Володя Тосе.
Наташа стояла у стены, Валентинов разгуливал по комнате.
— Значит, так, дорогие товарищи: выходить Наташе дальше двора нельзя. Видеть ее никто из посторонних не должен. Охрану ее поручаю вам — будете дежурить попеременно в передней комнате. Возможно, мы перевезем ее в другое место, но пока пусть будет тут. Еще раз повторяю: видеть Наталью Николаевну должно как можно меньше народу. Я очень озабочен тем, Наташа, что ты вчера долго была на улице и что ваша встреча с Григорием, по твоим же словам, привлекла много зевак. Прямо скажу тебе, по-товарищески: это была глупая, недопустимая небрежность, за которую тебя надо бы крепко, самым суровым образом наказать.
— Товарищ Валентинов… — взволнованно начала Наташа.
— Ты думаешь, я не понимаю, как трудно тебе было сидеть взаперти, когда входили наши войска? Все понимаю! Но ты-то сама пойми: если Безбородько донесут, что видели тебя да еще в обнимку с красным бойцом, он вмиг изменит явку, а тогда… А тогда, представляешь, что может быть?
— Представляю, — тихо ответила Наташа. — Но мы бы не встретились с Гришей… — растерянно добавила она.
— А Гришу ты нашла бы позже, мы б тебе помогли: все бы списки подняли, в Москву бы написали. Эх, Наташа, в нашей с тобой работе сердце должно быть горячим, но голова — холодной… Ну, не расстраивайся: и на старуху бывает проруха, а ты пока не так уж стара, — он улыбнулся. — Главное, дело ты сделала громадное. Но теперь нам придется, видимо, поторопиться с операцией. А вам, товарищи бойцы, задача ясна?
— Так точно! — быстро ответил Володя. — Другим глазеть на нее не давать, самим — сколько хочешь!
— Вот именно, — рассмеялся Валентинов. — Только гляделки не проглядите. Насчет Говорова не беспокойтесь, я ему все скажу. Ну, до скорой встречи! — Качнув в дверях громадными плечами, он быстро ушел: предстояло наладить усиленную охрану штаба и подготовить операцию против Безбородько и его группы. Времени оставалось мало: 25-я дивизия ждала приезда Фрунзе, а Валентинов прекрасно понимал, против кого, в первую очередь, будет направлен удар.
— Товарищ командир, разрешите мне скромненько занять вторую очередь по охране товарища Турчиной-Далматовой? — подмигнул Фролов, становясь навытяжку.
— Володька! — укоризненно крикнула Наташа.
— Виноват: товарища Далматовой-Турчиной, — поправился Фролов, исчезая.
— Привет товарищу Фроловой, — кинула вдогонку Наташа.
— Так точно! — донеслось из сеней.
— Товарищ Далматова… — задумчиво прошептала Наташа. — Гришенька, а что мы будем делать после воины?
— Мы? Любить друг друга.
— Не шути этим. Сглазишь.
— Суеверная ты моя…
— Я больше не вынесу разлуки.
— После войны, — задумался он. — Ты знаешь, мне сам Фрунзе предложил идти в военную академию. Наверно, пойду.
— Сам Фрунзе? Расскажешь? А Технологический?
— Для того и в военную, чтобы другие могли учиться в Технологическом.
— И я должна буду всю жизнь ездить за своим командиром?!
