Ференц Мора - Золотой саркофаг
– Тогда проводи меня немного, – предложил юноша.
До этого Квинтипор не обращал внимания на хлев, но, узнав, что там живет человек, содрогнулся: таким зловоньем несло оттуда. Бенони растерянно потер выдающийся вперед худой подбородок.
– Не могу, господин. Как же я ребенка-то брошу? Здесь ведь и христиане живут. А про них говорят, будто они детей режут.
– Какой вздор, Бенони! – улыбнулся Квинтипор. – Где-то здесь поблизости я видел караульню. Я сдам туда мальчика и прикажу никому, кроме тебя и матери, не отдавать.
– Ну пойдем, господин.
– А дверь? – показал Квинтипор на хлев. – Ведь там, наверно, твои боги и деньги тоже?
– Деньги мои в росте, господин. А боги, правда, – там, под соломой.
– Так и они ведь денег стоят. Что ж ты не запрешь дверь?
– Нет у меня двери, господин. Да и не нужна она. У моего народа, кроме бога Израиля, есть еще один защитник – людское презрение.
Видимо, он был прав, потому что стражники, к которым он вошел первым, чтобы показать дорогу Квинтипору, выгнали его не в толчки, а пинками. Всаднику же отдали честь и дали мальчику шлем и ножны – поиграть.
– Скажи, Бенони, – спросил Квинтипор, когда они шли по улице, ведущей к Тибру, – что тебе надо в Иерусалиме?
– Я только хочу поплакать, господин, у стены, оставшейся от нашего храма.
– Да ведь я говорил тебе, что евреев не пускают в Иерусалим. Есть специальный закон.
– Знаю, господин. Но это старый закон. Его издал еще император Адриан, чтоб ему пусто было!
Бенони вздрогнул и с испугом огляделся вокруг.
– Прости, господин. Это так, по привычке у меня сорвалось. Я хотел сказать, что нынче этот закон уж не так строго исполняют. За деньги пускают и евреев.
– И ты уж достаточно накопил на такое разрешенье?
– Может, и хватило бы. К тому же, наверно, удастся кое-что выторговать.
– На дорогу не хватает, что ли?
– Я – неплохой ходок, господин. За год пешком бы домой дошел. А то устроился бы на корабль бесплатно. Я знаю кое-какие египетские фокусы, а моряки любят возить с собой фокусников – для потехи. Конечно, ежели буря подымется, так могут выбросить за борт. Но спасший Иону[213] из волн морских и мне поможет… Меня другое удерживает, господин мой…
Судорожный кашель прервал его речь.
– За то, чтоб поплакать у стены, взимается особая плата, – продолжал он, когда приступ прошел. – Десять минут – двадцать сестерциев. Но караульный легионер может продлить. Каждые лишние пять минут – десять сестерциев. А это, господин мой, большие деньги. Счет-то надо двойной вести: я хочу плакать вместе с братом.
Он опять закашлялся. Квинтипор поддерживал его за локоть, чтобы он не упал, и в первый раз за весь день улыбка исчезла с губ юноши. «Маленькая Тита, милая маленькая Тита! И тебя вот так же терзает кашель?!»
Но, когда они стали подыматься на холм, закрывающий долину Тибра, юноша опять улыбнулся. «Солнце садится на гору», – вспомнил он.
– Скажи, Бенони, ты согласился бы взять с собой в дорогу одного христианина, с тем, что за это будут покрыты все твои расходы?
Бенони растерялся. Подумал, посчитал про себя, потом недовольно промолвил:
– Если б он только не приставал ко мне…
– Ну, этот приставать не будет, – улыбнулся Квинтипор. – Тебе придется взять с собой на корабль мертвого христианина. Набальзамированного, в саркофаге, словом, как багаж. Твое дело только позаботиться о погрузке да о разгрузке, когда прибудешь на место.
– А куда его?
– В Никомидию. Конечно, для тебя небольшой крюк. Но это тоже будет оплачено.
– А когда отправляться?
– На следующей неделе. Когда начнутся казни. Но тебе нужно завтра же сходить к ликторам и договориться с ними: пусть казнят поаккуратнее, чтоб лицо не очень исказилось, потому что ты, мол, хочешь его набальзамировать. Пусть сохранят и одежду: нужно будет потом одеть его именно в нее. Ты же позаботишься о бальзамировании, купишь саркофаг… И с ближайшим кораблем – отправляйся.
На впалых щеках Бенони расцвели розы лихорадки. Он сосредоточенно считал на пальцах.
– Девятый день месяца аб[214] – день разрушения храма. Если сначала заехать за братом, все-таки успеем к этому дню попасть в святой город. Только…
Он снова потер подбородок. Квинтипор улыбнулся.
– Что – только? Говори, не бойся!
– Ведь все это обойдется в такую сумму, какой, пожалуй, самому императору не набрать!
– Ну, сколько у тебя получается примерно?
Бенони считал уже без помощи пальцев, так как речь шла не о расчете времени, а о коммерческой сделке. Только сухие губы его шевелились. Сначала он оценил расходы в тридцать золотых, потом – в пятьдесят, наконец, остановился на шестидесяти. Квинтипор, улыбаясь, согласился со всеми его расчетами и достал два тяжелых кожаных мешочка.
– Все подсчитал?
– Все, мой господин. Даже возможные неожиданности и те учтены.
– А свои расходы включил?
– С твоего позволения, только мои. А на брата у меня хватит.
– Вот, бери оба кошелька. Всего здесь сто золотых. После всех издержек тебе останется столько, что ты вместе с братом сможешь проплакать у стены сто лет… Ну, бери же! Я спешу. Считать не надо. Можешь определить на вес.
Юноша, играя, подбросил на ладонях два кошелька. Бенони испуганно спрятал руки за спину.
– Нет, господин мой, сегодня я не могу прикасаться к деньгам.
– Почему это?
– У меня сегодня праздник.
– А если я суну их тебе за пазуху?
– Нет, господин мой, с законом шутить нельзя.
– Но у меня нет времени проводить тебя обратно домой.
Они шли уже по левому берегу Тибра, вдоль зернохранилищ Гальбы[215], которые, вместе со зданием таможни, отражались в потемневшем зеркале реки. Бронзовый Меркурий указывал на большую мраморную доску, возвещающую о том, что в Рим можно ввозить беспошлинно все необходимые для населения товары. Каменный цоколь сильно потрескался; в одном месте под свисающими космами травы зияла широкая щель.
– Как ты думаешь, Бенони? – спросил Квинтипор, кивая в сторону Меркурия. – Может быть, этот божественный покровитель воров сохранит твои деньги до завтра?
Бенони посмотрел вокруг. На Тибре – ни одного корабля; набережная тоже пустынна; внизу, у самой воды, мирно чистят перья фламинго и пеликаны. Квинтипор опустил кошельки в щель, распушил над ними траву и простился с торгевцем божками:
– Будь счастлив, друг!
Бенони остановил его.
– Но, господин мой… Ты не сказал…
– Чего, Бенони?
– Кого же мне выкупать у ликторов?
Квинтипор на минуту задумался, потом промолвил с улыбкой:
– Его зовут Гранатовый Цветок.
– А кому передать его в Никомидии?
– Адрес найдешь в кошельке.
– Будь счастлив, мой господин!
Недолго смотрел Бенони вслед всаднику: на углу таможни Квинтипор взял карруку. Мигом домчался он в этой повозке до дворца Анулиния, а там приказал вознице подождать.
Он нашел у себя на столе письмо Биона. После некоторого колебания вскрыл и, встревоженный, начал читать. Но вскоре улыбка вернулась на его лицо, а, в конце концов, он даже расхохотался. Математик сообщал ему, что боги на старости лет удостоили его неслыханного счастья. Они прислали к нему Афродиту в лице Хормизды. Правда, Афродита искала не его, а одного всадника, но за отсутствием последнего удовлетворилась им. Царевна попросила Биона сопровождать ее в трехдневной поездке в Астуру[216]: она намерена посетить находящийся на острове храм Венеры Эрицины[217], утоляющей сердечную боль. Бион не мог отказаться, тем более что уже давно собирался побывать там и посмотреть виллу, в которой Цицерон написал свою знаменитую книгу о природе богов.
«Ты помнишь, наверно? Это та самая книга, которую ритор однажды собирался подделать. Но не напоминай нашему другу об этом! Если ты обещаешь молчать, я обещаю говорить. Говорить, чтобы развеять обиду богини. Для старого математика, сын мой, нет перед богами более благородной задачи, как мирить поссорившихся влюбленных».
Квинтипор разорвал письмо и написал на папирусном листочке оловянным карандашом ответ:
«Мой Бион, я тоже уехал. Но еще до того, как мы встретимся, хочу сообщить тебе: Лактанций прав!»
Он позвонил прислужнику, велел ему отнести письмо в комнату Биона, быстро надел свою зеленую одежду с вишневым поясом, спрятал в пояс все, к чему когда-либо прикасалась маленькая Тита, от антиохииского крестика до выброшенного ею когда-то перышка алкионы, и бросился в карруку.
– В претуру!
Он волновался, пока ехал, и вздохнул с облегчением, увидев дворец правосудия, перед которым собралось много пароду. Спохватился, что не взял с собой денег; чем же расплатиться с извозчиком? К счастью, на глаза попался серебряный ключ магистра, который все равно надо было снимать. Он сунул его в руку изумленному вознице.
