Ривка Рабинович - Сквозь три строя
А мой брат, с которым мы росли в одной комнате, который любил слушать перед сном сказки, сочиненные мною… Это он учил меня песням на иврите и многим другим вещам, таскал меня, уже здесь, в экскурсии Общества защиты природы. Правда, он всегда был немного высокомерен, но перед моим отъездом в Израиль, когда мамы не было рядом, мы были очень близки. Что случилось с ним, откуда взялась у него необузданная жадность к деньгам, побудившая его зачеркнуть мое существование? Мой брат, товарищ моих детских игр?
Мама всегда отдавала ему предпочтение, но все-таки заботилась и обо мне. Предпочтение выражалось в мелочах. Я примирилась с тем, что меня любят меньше; с чувствами невозможно спорить. Но на этот раз речь не идет о маленьких жестах предпочтения. Маме принадлежит половина дома в самом дорогом месте Тель-Авива, дома с квартирами и магазинами. И она вместе с братом вычеркнула меня, чтобы ему не пришлось делиться со мной.
Если бы он нуждался, это было бы понятнее. Ему не пришлось испытать даже капли тех обычных тягот, которые выпадают на долю новому репатрианту. Он не стоял в очередях, не спорил с чиновниками, просто поселился в доме мамы, получил меблированную комнату и нашел хорошо оплачиваемую работу. Даже иврит ему не пришлось учить. Когда познакомился с женщиной из Герцлии, он перешел к ней и свалил на меня всю работу по уходу за мамой.
Я вспомнила грустный вечер, когда произошел окончательный разрыв между ним и его подругой из Герцлии. Из-за пустяка, по его словам. Он съел какое-то кушанье, которое она приготовила для своего сына, и она обозлилась и раскричалась на него.
Это было накануне седера Песах. Мы собрались в квартире мамы. Он должен был прийти вместе с подругой. После значительного опоздания он пришел один, бледный, с потухшими глазами. Сказал, что она отказалась сопровождать его и что их отношения, по-видимому, пришли к концу.
Видно было, что он очень страдает, и ни у кого не было настроения сесть за праздничный стол. Он старался казаться спокойным, но это ему не очень удавалось. Он все еще надеялся, что она вот-вот появится в дверях. Ведь она не могла не понимать, что портит праздник целой семье.
Я предложила ему, что поеду к ней домой и попытаюсь уговорить ее приехать и помириться с ним. Причина ссоры казалась настолько нелепой, что трудно было принимать ее всерьез. Он сказал, что не верит в успех моей миссии, но можно попробовать.
Я знала ее адрес, мне приходилось бывать у них несколько раз. Огромная квартира, в несколько раз больше той, которую я получила как новая репатриантка. Меня всегда удивляло, как она ухитрилась получить такую квартиру. Может быть, какую-то роль в этом сыграли ее молодость и красота…
Она действительно была красива и молода, намного моложе брата. Когда я в первый раз пришла к ним в гости, квартира была почти пуста. Во время этого грустного визита я не поверила своим глазам: всюду была новая элегантная мебель, ковры, новая кухня. Несколько кондиционеров. Я поняла: не в съеденном кушанье было дело. Она получила от Иосифа все, что хотела, и не намеревалась связывать свою жизнь навсегда с человеком немолодым и не слишком здоровым. Негр сделал свое дело…
Она разговаривала со мной в резком тоне. Сказала, что не последняя ссора привела к разрыву, что кризис в их отношениях продолжался уже несколько месяцев. С нескрываемым сарказмом добавила:
– У своей мамы он может быть принцем, но не у меня. Для меня он просто человек. Его манеры принца я терпеть не могу!
– Просто человек, который внес в ваш дом всю эту роскошь, – сказала я.
– Это не ваше дело! Прошу вас уйти из моего дома! И скажите вашему брату, чтобы согласовал со мной время, прежде чем придет забрать свои вещи! Шалом!
Я не стала передавать ему все, что она говорила, но сказала, что разрыв между ними, по-видимому, окончателен. Мне было больно видеть, как он страдает. В моей жизни тоже было несколько расставаний, и эта острая боль мне знакома.
Только подумать, что в это время в квартире уже лежало завещание, игнорирующее меня, будто я не член этой семьи. Может быть, имеется косвенная связь между завещанием и его отношениями с той женщиной: Иосиф знал, что если он связывает с ней свою жизнь, ему потребуется очень много денег…
За время их совместной жизни они несколько раз ездили за границу. Сколько неприятностей у меня бывало с мамой из-за этих поездок! Он не звонил ей, и она, не получая вестей от него в течение недели, впадала в панику. Однажды она позвонила мне и сердито сказала:
– Ты сидишь дома, как ни в чем не бывало, а твой брат лежит в больнице!
Я удивилась: всякий раз, попав в больницу, Иосиф прежде всего звонил мне. Об их отъезде за границу они не сочли нужным уведомить меня, и я приняла слова мамы всерьез. Я поехала в Тель-Авив, и мы вместе с ней пошли в больницу «Ихилев», но туда больной с таким именем не поступал. Вернувшись в квартиру мамы, я обзвонила все больницы города и окрестностей. Не сразу я поняла, что ее слова были выражением старческого слабоумия. Было очень трудно убедить ее, что он просто уехал в отпуск.
В другой раз она позвонила и сказала, что он арестован. Я уже не стала наводить справки, знала, в чем дело. Всякий раз, когда она выдумывала что-то ужасное, я успокаивала ее и убеждала, что ничего не случилось. Она благодарила меня за то, что я развеяла ее страхи, но дня через два история начиналась вновь.
Нет, я не обращусь в суд с иском против мамы и брата, для меня это равносильно иску против самой себя. Попытаюсь поговорить с ними, буду апеллировать к их совести.
Не то чтобы я жаждала получить деньги, которые мама (пусть живет до 120) оставит в наследство. Лично у меня никогда не было больших потребностей. Но я думала о детях. Маленькая квартирка, которую мы купили Аде после ее свадьбы, давно была продана, так как ее муж открыл собственную мастерскую и нуждался для этого в деньгах. Позднее они развелись, и она осталась без квартиры и без денег. В течение ряда лет я помогала ей платить за съем квартиры.
Была у меня мечта – создать для детей материальную основу, чтобы у каждого была своя хорошая квартира. Я знала, что собственными силами не смогу осуществить эту мечту, даже если буду работать днем и ночью.
Я пошла к маме в день, когда обычно приходила купать ее и делать уборку. Управившись с обычными делами, я сказала маме, что знаю о ее завещании и поражена им. Она позвала Иосифа. И тут все началось.
Как ни странно, я не помню, что они говорили. Последующие минуты словно канули в черную дыру. Может быть, мой мозг отказывался воспринимать эти вещи, чтобы уберечь меня от помешательства. Хорошо помню только конец: мой брат вытолкнул меня из квартиры. Буквально вытолкнул, физически. Он толкал меня в грудь, а я пятилась шаг за шагом, до двери. Открыла дверь и вышла.
Я уселась на ступеньку у входа в дом. Ноги подгибались, не было сил идти к автобусной остановке.
Был ненастный зимний день. Я сидела на пороге. Очень замерзла. Хуже холода было воспоминание о грубости брата, при молчаливой поддержке мамы. Я ожидала, что будет ссора, но грубость реакции меня поразила. Они просто выбросили меня вон, иначе это не назовешь.
Дома у меня было время подумать. Я думала о том, что сочетание мамы с Иосифом всегда было для меня убийственным. Когда Иосиф приезжал к нам в Ригу, а родители уже были в Израиле, он вел себя как образцовый брат. Когда мы прибыли в Израиль, а он еще находился в России, мама относилась к нам как всякая нормальная мать, заботилась о нас и помогала. Но когда они вместе, их доброе отношение ко мне пропадает бесследно. Никого, кроме них двоих, не существует.
Я решила, что ноги моей больше не будет в их доме. Возможность обращения в суд все еще казалась мне чудовищной. Я сказала об этом адвокату Вайнштейну, который стал моим добрым другом. Он сказал, что понимает меня: он на моем месте тоже не был бы в состоянии подать в суд на свою мать.
Он был осторожен в высказываниях, ведь мама и Иосиф были его клиентами, и он как их адвокат обязан быть лояльным. Он рассказал, что семья Рабинович почему-то любит иметь дело со многими адвокатами. Это верно, я тоже знала некоторых из них. Был адвокат – управляющий домом, был адвокат, представлявший маму в многолетнем и дорогостоящем процессе по разделу дома между компаньонами. К адвокату Вайнштейну мама и брат обратились только по делу об их завещаниях. У меня мелькнула мысль, что это было не случайно: остальные адвокаты, работавшие с семьей, знали меня…
Я приходила к адвокату Вайнштейну всякий раз, когда нуждалась в совете. Он рассказывал мне о своей семье, о любимой жене, о проблемах со здоровьем. С большим сожалением я узнала о том, что у него обнаружили рак. Он рассказывал о тяжелых лечебных процедурах, которые вынужден был переносить. После одной из таких процедур, требовавшей неподвижного лежания в течение двадцати четырех часов, он радостно сообщил мне, что болезнь отступила. Я порадовалась вместе с ним – но однажды, несколько месяцев спустя, увидела в газете маленькое объявление о его кончине…
